Свадьба палочек

На щепке сохранился фрагмент какого-то резного рисунка, непонятно какого – так прошел откол. Задняя половина бегущего зверя. Может, оленя, а может, некоего мифического существа из того причудливого мира, что был изображен на замечательной старинной колыбели. Колыбели нашего ребенка, нашей крошки. Я подумала о ней – другого ее образа у меня не будет. А потом подумала о Деклане и о том, что сказал его отец. И тут я поняла, что мне следовало сделать, и это было правильно, вот только если мне каким-нибудь чудом удастся выжить, я до конца своих дней буду сожалеть об этом решении. Я посмотрела на кусочек дерева, который сжимала в руке, и, поскольку иного мне было не дано, сказала: «Прости». Всего два кусочка дерева, чтобы предать их огню. Две щепки для моей свадьбы палочек: обломок от колыбели и палочка, которую я подобрала в Центральном парке в тот день, когда мы поняли, что это случится. Двух палочек достаточно для свадьбы. Жаль, что их не больше. Мне бы хотелось иметь огромную груду, чтобы лет в восемьдесят запалить костер до самых небес – достойный финал замечательной жизни. Но у меня их было только две, и приходилось этим довольствоваться. Зато они символизировали нечто очень значительное. Одна – Хью, другая – нашего ребенка. Где-то в доме была еще и палочка Хью. Я порылась в памяти, но потом решила, что это в конце концов неважно. Ведь так или иначе она тоже сгорит.

Я почему-то не сомневалась, что эта щепка, когда я ее подожгу, загорится, как если бы она была насквозь пропитана бензином. Вытащив спичку, я чиркнула ею о коробок. Яркая вспышка, шипение, потом язычок пламени смирился, стал размером с ноготок. Зажженная спичка в одной руке, деревяшка в другой. Спокойной ночи, жизнь.

Я в последний раз огляделась вокруг. За окном виднелись лица. Много-много-много лиц. Некоторые прижимались к стеклу, отчего их черты были искажены – расплющенные носы, смешные губы. Другие держались чуть поодаль, дожидаясь своей очереди заглянуть внутрь, в эту комнату, увидеть меня. Я понимала, что все это мои лица, лица всех моих воплощений в прошлых жизнях. Они собрались посмотреть на то, что должно было сейчас произойти. Увидеть, как пресечется их линия – конечная остановка, просьба освободить вагоны.

– Прощайте.

Недрогнувшей рукой я поднесла спичку к деревяшке, и мир взорвался.

Я услышала грохот взрыва и увидела слепящую вспышку света. Потом полная тишина. Не знаю, сколько времени это длилось. Я пребывала неведомо где, пока снова не оказалась в гостиной, на диване; руки я держала перед собой, но они были пусты. Я не сразу поняла, где я, а когда поняла – не поверила. Все вокруг было таким спокойным. Мои глаза приспосабливались к нормальному освещению, а цвета, вещи, все вокруг было точно таким, как прежде.

Я уронила руки на диван и ощутила под ладонями грубую шерсть. Медленно поворачивая голову из стороны в сторону, я воспринимала окружающую обстановку. Здесь ничего не изменилось. Дом Франсес, наши пожитки, снова дом. Даже запах остался прежним.

Нет, было что-то еще. Хью. В воздухе пахло его одеколоном. А потом я почувствовала его руки у себя на плечах и сразу же поняла – это он. Хью был здесь.

Потом он убрал руки, обошел диван и встал передо мной.

– Все в порядке, Миранда. Ты в порядке.

Я посмотрела на него и только и смогла, что повторить его слова, поскольку это была правда:

– Я в порядке.

Мы встретились взглядами, и я не знала, что сказать. Я ничего не понимала, но я была в порядке.

– Тебе запрещено себя убивать. Когда ты подожгла щепку, ты могла только вернуть им то, что им принадлежало. Теперь у тебя есть остальная часть твоей жизни. Она принадлежит тебе.

Я посмотрела на него. Кивнула. Порядок. Все было в порядке.

– Спасибо, Миранда. Ты сделала невероятную вещь.

Я смотрела на него, ощущая в душе чудовищную пустоту. Пустоту усталого старого сердца, отстукивающего свои последние мгновения.

Собрав последние силы, невесть откуда у меня взявшиеся, я прошептала:

– Что теперь?

– Живи, моя любимая.

Он улыбнулся – печальнее этой улыбки я не видала никогда.

– Хорошо.

Он полез в карман пиджака, что-то вынул оттуда и предложил мне. Еще один кусочек дерева. Маленький длинный серебристый кусочек, похожий на щепку топляка, – деревяшки, которая тысячу лет плавала в каких-то неведомых морях. Я пристально его разглядывала, так и этак поворачивая на ладони. Бесформенный, серебристый, мягкий, древний. Да, наверно, это был кусочек топляка.

Когда я подняла глаза, Хью уже не было.

Много лет назад по радио звучала одна милая песенка. Ее крутили слишком уж часто, но я не возражала, потому что она составляла мне компанию, а я за это всегда благодарна. Иногда я ловила себя на том, что напеваю ее себе под нос. Она называлась: «Как я живу без тебя».

Я наконец усвоила одну из главных истин: чтобы выжить, нужно научиться жить без всего. Первым умирает оптимизм, потом – любовь, и в последнюю очередь – надежда. Но ты должен жить дальше. Если бы меня спросили зачем, я ответила бы, что даже без этих краеугольных вещей, великих вещей, вещей, заставляющих биться сердце, – в каждом нашем дне, в каждой жизни есть много всего драгоценного, важного, а иногда и радостного. Как я живу без тебя? Я поместила тебя в музей моего сердца, куда часто наведываюсь, чтобы до закрытия успеть впитать в себя максимум возможного.

Что еще могу я вам рассказать, кроме того, о чем вы уже знаете от меня? У меня была жизнь. Замуж я не вышла, детей у меня не было. Встретила пару хороших мужчин, которых могла бы полюбить, но после всего пережитого это оказалось невозможным. И все же я гордилась собой, потому что честно, с искренней надеждой и открытым сердцем пыталась влюбиться снова. Все без толку.

Я вернулась к торговле книгами и преуспела. Иногда мне даже удавалось с головой погрузиться в работу, и вот тогда я бывала счастлива. Я все время вспоминала Франсес Хэтч и то, как она провернула это – перерезав нить, прожила полную, интересную жизнь. Мне столько раз хотелось поговорить с ней, но она умерла через три дня после нашей последней встречи.

Зоуи вышла замуж за Дуга Ауэрбаха, и брак их был долгим и счастливым. Когда десять лет назад он умер, я переехала к ней в Калифорнию. Мы стали настоящими, типичными лос-анджелесскими старыми леди. Цыплят покупали ни в коем случае не бройлеров и принимали слишком много витаминов. Мы слишком много времени проводили в торговых центрах, посещали занятия аэробикой для пожилых, и стекла наших очков становились все толще по мере того, как туман все плотнее окутывал наш видимый мир. Мы прожили жизнь, и теперь наблюдали, как она идет к закату.

Я всегда просыпалась первой и варила кофе. Но она была пунктуальна и каждое утро в девять выходила ко мне на задний двор почитать газеты и поговорить о планах на предстоящий день. У нас был сад, несколько добрых знакомых, и мы без конца предавались воспоминаниям. Разумеется, я никогда не рассказывала ей правды о себе.

Как-то она подарила мне на день рождения мобильный телефон. На упаковке ее рукой было написано: «Теперь ты настоящая калифорнийская девчонка!» Открыв коробку и увидев, что в ней лежит, я спросила, кто же это будет мне звонить. Зоуи игриво ответила: «Да мало ли кто!» И я любила ее за неизменный оптимизм и за эту ложь тоже. Я знала, она мне подарила этот телефон, потому что тревожилась за меня. У меня случались обмороки, отключки, как она их называла, которые со временем становились все сильнее. Мой врач, ирландец по фамилии Кин, шутил, что у меня кровяное давление как у игуаны. Иногда я только делала вид, что плохо себя чувствую, чтобы лишний раз его повидать.

Но часы заводит смерть, и однажды утром Зоуи не вышла из своей комнаты. Здоровье у нее было крепкое, по-моему, за все время, что мы прожили вместе, она ни разу не болела. Я сразу все поняла, когда в десять тридцать поднялась к ней в комнату и увидела, что она мирно лежит на боку в своей кровати. Ее дети, не унаследовавшие ни ее добродушия, ни энергии, на похороны явились, но отбыли первым же самолетом.

Истории, написанные на снегу

Зазвенел дверной звонок. Старуха оторвала взгляд от тетради и нахмурилась. Она не любила, когда ее прерывают, особенно теперь, когда дело близилось к концу. Как это прекрасно звучит: скоро конец.