Свадьба Тоотса

Вдруг в речи пастора возникает ощутимая пауза. Тоотс раздувает ноздри, вопросительно смотрит на служителя культа и, кашлянув, произносит:

– Да!

– Нет, рано еще, – замечает священник едва слышно.

Жених чувствует, как кровь приливает к его лицу и начинают безудержно трястись колени, тогда как душу охватывает такая досада, что хоть беги из церкви. Ему показалось, что он опоздал со своим «да», а оказывается, до этого «да» еще Бог весть сколько времени. За его спиной слышится сдавленный смешок, нет, не только за спиной, а и подальше – по всей церкви пробегает словно бы какой-то сдержанный шелест. Тоотсу, который школьником пел в церковном хоре, нечто похожее доводилось слышать и прежде – когда прихожане при богослужении переворачивали в одно и то же время страницы молитвенника. Словно сквозь сон доносятся до Йоозепа Тоотса слова пастора, какие-то цитаты из священного писания, когда-то и где-то слышанные. И когда пастор вновь делает паузу, когда от жениха действительно ждут короткого и ясного ответа, Йоозеп Тоотс из предосторожности не решается открыть рот до тех пор, пока невеста не толкает его локтем в бок. Тут молодой юлесооский хозяин вновь раздувает ноздри, округляет глаза и отвечает, кивая головой:

– Хм-хью-хьюх. Да-да!

Вновь прихожане словно бы переворачивают страницу молитвенника, но уже громче, чем прежде. Где-то на дальней скамейке радостно вскрикивает чей-то ребенок и принимается громко смеяться, будто и ему передалась веселость взрослых. В другом месте несколько человек разом начинают кашлять. Жених будто сквозь туман видит, как пастор берет одно из колец, и отковыривает с его внутренней стороны прилипший там крохотный кусочек мыла. Ощутив кольцо на своем пальце, Тоотс понимает лишь, что дело движется к концу. Когда же в завершение обряда новоявленный супруг, как того требует обычай, целует свою молодую жену, он делает это так неловко и бесстрастно, точно отбывает повинность. Из церкви Йоозеп Тоотс выходит с каким-то глупым видом и неизвестно зачем машет несколько раз рукой. Стороннему наблюдателю может показаться, будто жених тем самым дает понять, что все только что происшедшее – дело пустое, суета сует.

Возле дверей церкви, словно грифель, стоит Хейнрих Георг Аадниель Кийр, кисло усмехается и бормочет:

– Желаю счастья!

– Желай, желай! – отвечает Тоотс все с тем же выражением лица. Пожелания счастья слышатся со всех сторон. Молодую пару плотным кольцом окружают свадебные гости, всем хочется пожать руку новоиспеченным супругам. Киппель заходит так далеко, что награждает Тоотса смачным поцелуем. Предприниматель даже порывается произнести маленькую речь по поводу знаменательного события, однако это ему не удается, – подходят все новые поздравляющие и быстро оттирают его от молодого супруга. Вдруг из-за угла церкви выбегает запыхавшийся Кристьян Либле и еще издали кричит:

– Аг-га – сбылось! Тут ни прибавить, ни убавить! Какое там, я сразу сказал, господин Тоотс, так, мол, и так. Ну, дай Бог здоровья и долгих лет и, ясное дело – их… их тоже.

– Не заговаривайся, Либле! – останавливает его Тоотс с улыбкой. – Я знаю, ты – парень бравый и мне желаешь добра, но ежели поймаешь Арно Тали и приведешь его в Рая, тебе и вовсе цены не будет. Я видел его в церкви. Постарайся, покажи, что ты мужик стОящий.

– Что? Где? – звонарь моргает своим единственным глазом. – Арно Тали? Ну, ясное дело, поймать и сей же час туда же, в Рая, а не то я над собой сотворю нынче семь чудес, ежели не все восемь!

С этими словами Либле теряется в толпе, словно иголка в стогу сена. Тут же, рядом с мужчинами стоит Тээле со своими подружками. Будущая краса и гордость хутора Юлесоо получает от девушек и женщин столько поцелуев, что у Тоотса уже возникает опасение, останется ли вообще место для его собственных. Киппель тем временем отыскал свою румянощекую вдовушку и от нее уже не отходит, – он прогуливается с нею взад-вперед по церковному двору, как некогда Мефистофель с Мартой Швердтлейн. [20] Лутс же рассказывает Алийде, младшей дочери раяского хозяина что-то очень веселое, девушка буквально корчится от смеха и вытирает платочком глаза. Арендатор, толстяк Тыниссон и батрак с мельницы направляются к лошадям – проверить, цело ли там, в торбе для сена «то самое», что Тоотс сунул им в руку при выезде с хутора Юлесоо. Яан Имелик стоит подле своей молодой жены и слушает щебетание женщин.

20

Мефистофель и Марта Швердтлейн – персонажи трагедии «Фауст» Иоганна Вольфганга Гёте.

За всеми этими действиями свадебных гостей наблюдает стоящий в стороне Кийр и сопит, словно плохая погода. Вдруг рядом с Тоотсом появляется Пеэтер Леста и с детской радостью восклицает:

– Знаешь, Тоотс, Арно здесь!

– Хм-хью-хьюх! Я уже послал за ним Либле.

– Да я бы и сам сходил, но до него не добраться. Церковь битком набита народом.

– Не бойся, друг, небось Либле его добудет. Наверное все уже в сборе, надо бы пойти к лошадям, посмотреть, не пора ли трогаться в Рая.

– Иди, иди, Тоотс, – восклицает повеселевший Леста. – Я, во всяком случае, не двинусь с места до тех пор, пока его не увижу и рукой не потрогаю.

– Заметано! Мы вас там подождем.

Когда хозяева и гости уже расположились в санях и на дровнях, к ним напоследок присоединяются еще трое: Либле, Леста и – между ними! – сопротивляющийся Арно Тали. Так как все они пешие, их окликают сразу из нескольких саней.

– Эй, эй! Идите сюда, тут места хоть отбавляй! – Нет, лучше садитесь к нам, у нас на дровнях можно и Овсяного Яана сплясать, была бы охота! [21] – Не слушайте их болтовню! Либле, ты мужик в разуме, неужто не наешь, что ухмардуский Аугуст только и умеет, что опрокидывать. Иди сюда и прихвати остальных!

21

Овсяной Яан – веселый эстонский танец, сопровождаемый пением. Танцующие образуют четырехугольник.

– Будет похваляться, езжайте себе! – отвечает Либле сразу всем приглашающим, с этими словами он растягивается на ближайших дровнях и задирает ноги к небесам. Пеэтер Леста и Арно Тали подсаживаются к «старому толстяку» Яану Тыниссону. И свадебный поезд отправляется к дому невесты.

Как доехали, Йоозеп Тоотс не помнит, в памяти у него осталось лишь одно: ему было очень тепло и очень приятно сидеть подле Тээле.

* * *

– Где же ты пропадал, Арно, и что делал? – спрашивает Леста, пытливо глядя другу в глаза.

– Об этом в двух словах не расскажешь, – отвечает Тали, – поговорим когда-нибудь после. Лучше ты объясни мне, что случилось с нашей квартирой? Я пришел домой вскоре после того, как вы ушли, квартира превратилась в какой-то склад рыболовных снастей. Цветы засохли…

Леста объясняет, каким образом причиной этих перемен стало именно письмо самого Арно.

– Нет, как только я вернусь в Тарту, – Тали смеется, – все лишние предметы должны из квартиры исчезнуть. А вместе с ними, разумеется, и сам Киппель. Видишь ли, дорогой Пеэтер, я твердо решил снова начать работать, как прежде… и, может быть, еще прилежнее. Довольно! Теперь уже довольно!

– Довольно – чего? – спрашивает Леста, он весь внимание.

– Там, в дальних краях, так не поступают, – произносит Тали, словно бы сам для себя. – Бесспорно, и там тоже живут разные люди, но такого метания, такой неприкаянности я за ними не замечал. Знаешь, мне стало стыдно. Правда, правда, мне стало стыдно. Сравнивая себя с другими, я увидел свое истинное лицо. Нет, я вовсе не хочу сказать, будто я единым махом из Савла превратился в Павла – возможно, мое теперешнее настроение преходяще – но столько-то проку мне от этой поездки было: я хотя бы раз взглянул себе прямо в лицо. [22] Теперь мне, по меньшей мере, известно, что именно я делать должен, а действительно ли я стану это делать, уже вопрос другой. Однако надо попытаться. О да, если позволить себе поважничать, могу сказать, что я и на чужбине уже стал понемногу работать – как только дым отечества начал из головы выветриваться. Вчера перебирал свои книги. Они запылились. Там были и корректурные листы твоей новой новеллы и одна рукопись…

22

…из Савла превратился в Павла – в священном писании сказано, что апостол Павел вначале носил имя Савл и отличался жестокостью по отношению к христианам. Затем, согласно легенде, он услышал голос с небес, после чего раскаялся, стал проповедовать новое христианское учение и получил новое имя – Павел.

– Ну, это пустяки, – молодой писатель краснеет с виноватым видом.

– И об этом тоже поговорим позже. Я хотел только сказать, что… ну да, что и на моих книгах скоро не будет пыли. Потому что теперь уже довольно! Нет, дружище, не напускай на себя серьезность, будто ты приготовился выслушать какое-нибудь откровение – ведь ты, по-видимому, именно этого от меня ждешь! – нет, нет, ничего особенного я сказать тебе не смогу. Просто позволь мне немножко порисоваться, может быть я в этом нуждаюсь. Примерно такие слова я уже не раз мысленно себе говорил… себе… Теперь же мне хочется, чтобы их выслушал еще кто-нибудь, ну хотя бы ты, как мой друг и как писатель.