Свадьба за свадьбой

И вот ее дверь приоткрылась, всего на дюйм, но он в ту же секунду подошел и распахнул ее настежь.

— Входи, — сказал он. — Вы обе входите. Садитесь рядом на кровать. Мне есть что вам сказать.

Его голос звучал звонко, по-командирски.

Было ясно как день, что обе женщины, по крайней мере сейчас, донельзя напуганы, парализованы страхом. Как они бледны. Дочь прижала ладони к лицу, шмыгнула через комнату и уселась, вцепившись в изножье кровати, держа спину прямо и все еще прикрывая рукой глаза, и жена тоже прошла в комнату и опустилась на постель, уткнулась в нее лицом. Она издала протяжный тихий стон, зарылась в одеяло и затихла. Было ясно как день, что обе женщины считают его совершенно сумасшедшим.

Джон Уэбстер принялся ходить перед ними взад-вперед. «Вот так так», — подумал он, глядя на свои босые ноги. Еще раз посмотрев в перепуганное лицо дочери, он улыбнулся. «Сказано-сделано, сделано-сказано, — бормотал он себе под нос. — Теперь не теряй головы. Ты вот-вот сорвешь банк. Не теряй головы, малыш». Какая-то забавная причуда сознания побудила его поднять ладони, как будто он даровал двум женщинам благословение. «Я не в своей тарелке, я как рыба без воды, ну да какая разница», — раздумывал он.

Он заговорил с дочерью.

— Ну вот что, Джейн, — начал он с великой серьезностью, произнося слова негромко и отчетливо. — Я вижу, что ты напугана и огорчена тем, что тут творится, и я тебя не виню. Скажу начистоту, я все это подстроил. Вот уже неделя, как ты в соседней комнате лежишь в постели без сна и слушаешь, как я тут хожу туда-сюда, — а в той, другой комнате, лежит твоя мать. Я кое-что хотел сказать тебе и твоей матери, но ты же знаешь, в этом доме разговоры никогда не были в чести. Я, вообще-то говоря, и хотел тебя напугать. И кажется, с этим я справился.

Он прошел через комнату и уселся на кровать между дочерью и тяжким, неповоротливым телом жены. Обе были в ночных рубашках, волосы дочери рассыпались по плечам. Они были почти как у жены в ту пору, когда он на ней женился. Тогда ее волосы были такого же золотисто-желтого цвета, и, когда их освещало солнце, в них нет-нет и загорались медные и коричневые огоньки.

— Нынче ночью я уезжаю из этого дома. Я больше не буду жить с твоей матерью, — сказал он, подавшись вперед и глядя в пол.

Он распрямил свое тело и долго-долго сидел так, глядя на тело дочери. Оно было юным и тонким. Она едва ли вырастет такой же непомерно высокой, как ее мать, она будет женщиной среднего роста. Он внимательно изучал ее тело. Как-то раз Джейн, лет шести, проболела почти целый год, и сейчас он вспомнил, что все это время она была чрезвычайно ему дорога. Это было в тот год, когда дела катились под откос и он думал: в любую минуту может грянуть банкротство, — и все же устроил так, чтобы в доме на протяжении всей ее болезни дежурила квалифицированная медсестра. В то время он каждый день возвращался с фабрики к полудню и заходил в комнату к дочери.

Температуры у нее не было. Так что же с ней тогда? Он сдергивал с детского тела одеяло и глядел на нее. Она была очень худенькая, и маленькие косточки ее тела отчетливо проступали под кожей. Это было крохотное здание из костей, обтянутое чистой белой кожей.

Врачи говорили, что все дело в недоедании — мол, от той еды, которой кормят ребенка, никакого проку, а от какой был бы — сообразить не могли. Мать была неспособна накормить ее как надо. В то время он частенько стоял и все глядел, глядел на свое дитя, проходки минуты, а дитя отвечало ему усталым равнодушным взглядом. У него в глазах стояли слезы.

Это было так странно. После этого она вдруг нежданно-негаданно принялась расти здоровой и сильной — и тогда он неведомо как потерял с дочерью всякую связь. Где он был все это время и где была она? Они были два человека, они жили под одной крышей все эти годы. Что это за сила, которая способна начисто отрезать людей друг от друга? Он внимательно смотрел на тело дочери — оно теперь явственно обрисовывалось под тонкой ночной рубашкой. Бедра у нее были, пожалуй, широкие, женские, а плечи узкие. Как оно дрожало, ее тело. Как она была напугана. «Я для нее чужой человек, и удивляться тут нечему», — подумал он. Он наклонился и посмотрел на ее босые ступни. Они были маленькие, красиво вылепленные. Однажды их будет целовать любовник. Однажды ее тело будет пробуждать в каком-то мужчине те же чувства, какие пробуждает в нем сильное, плотное тело Натали Шварц.

Его молчание будто бы разбудило жену — она повернулась и посмотрела на него. Затем уселась на постели, и тогда он вскочил и встал напротив. «Джон», — проговорила она опять хриплым шепотом, как будто хотела вызвать его назад, к себе из какого-то темного таинственного места. Рот ее открывался и закрывался раза два или три, как у рыбы, которую вытащили из воды. Он отвернулся и не обращал больше на нее внимания, и она снова зарылась лицом в одеяло.

«Давным-давно, когда Джейн была еще совсем кроха, я и хотел всего-то, чтобы в нее вошла жизнь, и сейчас я хочу того же. Вот и все, чего я хочу. Вот и все, чего я добиваюсь», — думал Джон Уэбстер.

Он принялся снова ходить по комнате взад и вперед, ощущая, как велик простор времени впереди. Ничего не стрясется. Жена теперь опять нырнула в океан безмолвия. Она будет лежать здесь на кровати и не проронит ни слова, и ничего не сделает до тех самых пор, пока он не скажет все, что должен сказать, и не уйдет. Его дочь ослепла и онемела от страха, но он, быть может, сумеет прогнать из нее страх, как гонят из дома холод. «Просто возьмись за дело потихоньку, не гони, расскажи ей все», — думал он. В эту минуту перепуганная девушка отняла ладонь от лица и взглянула на него. Губы ее дрожали, потом на них возникло и округлилось слово.

— Отец, — проговорила она умоляюще.

Он улыбнулся ей ободряюще и махнул рукой в сторону Девы, что так торжественно восседала между двух лампад.

— Пока я говорю с тобой, ты погляди туда пару минут, — сказал он.

И будто с разбегу пустился в разъяснения — как теперь устроена его жизнь.

— У меня тут поломалось кое-что, — сказал он. — Была вот привычка жить в этом доме, а теперь она не действует. Сейчас ты не понимаешь, но однажды поймешь. Из года в год я не любил вот ту женщину — она твоя мать и была моей женой, — и теперь я полюбил другую женщину. Ее имя Натали, и нынче ночью, как только мы с тобой договорим, мы с ней уедем и будем жить вместе.

Повинуясь какому-то порыву, он подошел к дочери и опустился на колени у ее ног, но потом быстро вскочил опять. «Нет, не то. Я не должен просить у нее прощения, я должен рассказать ей о вещах», — подумал он.

— Так, послушай, — заговорил он опять. — Ты готова поверить, что я сумасшедший, и оно, может быть, так и есть. Я не знаю. Как бы то ни было, вот я сижу тут, в этой комнате, с Мадонной, в чем мать родила — все это очень странно, и потому ты думаешь, что я сумасшедший. Твое сознание будет цепляться за эту мысль. Оно будет жаждать уцепиться за эту мысль, — сказал он громко. — Так оно может продолжаться какое-то время.

Казалось, он не может придумать, как сказать все то, что ему хотелось сказать. Вся эта история — сцена в комнате, разговор с дочерью, который он так тщательно продумал наперед, — со всем этим, как видно, труднее будет управиться, чем он рассчитывал. Он воображал, что какое-то решающее значение обретут его нагота и Пресвятая Дева со свечами. Но не перегнул ли он палку? Он был в недоумении, он продолжал смотреть дочери в лицо глазами, полными тревоги. Она ничего ему не говорила. Она попросту была напугана и цеплялась за изножье кровати, как цепляется за плавающую в волнах деревяшку тот, кого выбросили за борт. Тело его жены, лежащее на кровати, обрело какой-то чудной окаменелый вид. Что ж, уже не первый год было что-то холодное, что-то каменное в теле этой женщины. Она умерла, может статься. Это было как раз то, что вполне могло случиться. Это было как раз то, на что он не рассчитывал. Как же это странно было теперь, когда он столкнулся лицом к лицу с трудностями, которые ему надлежало разрешить, — как же странно, что присутствие его жены так ничтожно мало значит.