Свадьба за свадьбой

И вот она лежала, видишь ли, абсолютно нагая на постели, в колеблющемся свете, а я был необут и потому вошел к ней совершенно бесшумно.

Эта минута была для меня поразительна. Я подошел вплотную к кровати, и она оказалась всего в нескольких дюймах от моих рук, опущенных вдоль тела. В моей жизни не было пленительнее переживания, связанного с твоей матерью. Как я уже говорил, она тогда была очень тонкой, и ее вытянутое тело казалось таким же белым, как простыни. В то время мне еще никогда не доводилось находиться подле раздетой женщины. Я был только что после купания. Видишь ли, это было почти как свадьба.

Как долго я простоял там, глядя на нее, — не знаю, но она-то в любом случае знала, что я стою рядом. Ее взгляд поднялся ко мне из сновидений, словно ныряльщик, выплывший из морских глубин. Быть может — а ведь так может быть, — что ей снился я или какой-то другой мужчина.

Как бы то ни было, в то мгновение она не испугалась, не вздрогнула. То и в самом деле была минута нашей свадьбы, видишь ли.

О, если бы мы только умели жить так, как жили в эту минуту! Я стоял там, глядя на нее, а она лежала на кровати и глядела на меня. В наших глазах конечно же светилось тогда что-то живое. Я тогда не понимал всего того, что чувствовал, но потом, много лет спустя, когда я гулял за городом или ехал куда-то на поезде, — я думал. О чем же я думал? Видишь ли, был вечер. Я хочу сказать, что годы спустя, когда я порой оставался один, когда наступал вечер и я оставался один, я смотрел вдаль, за холмы, или на реку, что прочерчивает белую полосу далеко внизу, если встать на вершине скалы. Я хочу сказать: все эти годы я потратил на то, что пытался снова поймать ту минуту — а теперь она мертва.

Джон Уэбстер с отвращением всплеснул руками и поспешно спрыгнул с кровати. Тело его жены зашевелилось, и она приподнялась и встала на четвереньки. На мгновение она замерла в таком положении и стала похожа на какое-нибудь огромное и неповоротливое животное, больное, изо всех сил пытающееся подняться и пойти.

А потом она все-таки поднялась, прочно уперлась ступнями в пол и медленно побрела прочь из комнаты, не глядя на них обоих. Ее муж стоял, вжавшись спиной в стену, и смотрел ей вслед. «Ну что ж, ей конец», — угрюмо подумал он. Дверь ее комнаты медленно надвигалась на него. Наконец она закрылась. «Иным дверям положено всегда оставаться закрытыми», — сказал он самому себе.

Но рядом по-прежнему была дочь, и она его не боялась. Он подошел к шкафу и, достав оттуда одежду, принялся одеваться. Он понял, что минута эта ужасна. Что ж, он разыграл все карты, что были у него на руках. Он был обнажен. А теперь он должен забраться в свою одежду, одежду, которая, он чувствовал, абсолютно бессмысленна, до предела уродлива, ибо безвестные руки, ее создавшие, не были движимы стремлением творить красоту. Нелепая мысль пришла ему в голову. «А есть ли у моей дочки чувство момента? Может, она сейчас сумеет мне помочь?» — спросил он себя.

И тут сердце подпрыгнуло у него в груди. Джейн вдруг повела себя так мило. Пока он наскоро напяливал одежду, она отвернулась и уткнулась лицом в постель, приняв точно ту позу, в какой минуту назад лежала ее мать.

— Я вышел из той комнаты в коридор, — заговорил он. — Мой друг как раз поднялся по лестнице и зажигал в коридоре лампу, она была прикреплена к скобе в стене. Ты вполне в состоянии представить, какие мысли в тот момент проносились в моей голове. Мой друг посмотрел на меня, ничего еще не зная. Ему, видишь ли, еще невдомек было, что в доме женщина, но он видел, как я выходил из комнаты. Когда я вышел и закрыл за собой дверь, он как раз зажег лампу, и она осветила мое лицо. Наверное, что-то в выражении моего лица поразило его. Позднее мы с ним никогда не говорили об этом. Оказалось, оба мы были смущены, напуганы тем, что произошло и только должно еще было произойти.

Я, видно, вышел из комнаты, пошатываясь, как лунатик. Что было у меня на уме тогда? Что было у меня на уме, когда я стоял рядом с ее обнаженным телом, и что — еще раньше? То была сцена, которая в жизни не может повториться. Только что ты видела, как твоя мать ушла к себе. Тебе, не ошибусь, любопытно, что у нее на уме. Я могу ответить тебе. У нее на уме нет ничего. Она превратила свой ум в пустырь, куда нет дороги ничему, что наделено смыслом. Она потратила на это всю свою жизнь, как и, не ошибусь, большинство людей.

А что до того вечера, когда я стоял в коридоре и лампа освещала меня и друг мой глядел на меня и гадал, что же такое стряслось — об этом-то в конце концов я и должен попытаться тебе рассказать.

Теперь он был наполовину одет, а Джейн снова сидела на кровати прямо. Он подошел и сел рядом в наброшенной на плечи рубашке. Многие годы спустя она вспоминала, каким невероятно юным выглядел он в ту минуту. Казалось, он полон решимости заставить ее полностью понять все, что тогда произошло.

— И вот, пойми, — медленно продолжил он. — Она до того видела и моего друга, и его сестру, но она никогда не видела меня. Но она ведь знала, что, когда она приедет, я буду гостить в этом доме. Конечно же она задумывалась о незнакомом юноше, с которым ей предстояло встретиться, и не буду отрицать, что и сам я тоже о ней думал.

В ту самую минуту, когда я вошел к ней, голый, она была для меня живым существом. И когда она вышла ко мне из своего сна, понимаешь, еще прежде, чем она успела подумать, — тогда я тоже был для нее живым существом. Мы посмели осознать, что друг для друга мы живые существа — но только на мгновение. Сейчас я это знаю, но на протяжении долгих лет после тех событий я не знал, я только лишь пребывал в смятении.

Я пребывал в смятении и тогда, когда вышел в коридор и остановился перед своим другом. Ты понимаешь, ведь он не знал, что она в доме. Я должен был что-то ему сказать, а это было все равно что при всех трепаться о том таинстве, что разыгрывается между двумя людьми в минуту любви.

Понимаешь, этого было никак нельзя, так что я стоял там, мямлил что-то себе под нос, и от этого все становилось только хуже и хуже с каждой минутой. У меня, наверное, был виноватый вид, и спустя миг я уже и чувствовал себя виноватым, хотя пока я стоял там, в той комнате, подле кровати — я уже объяснял, я совсем не чувствовал вины, на самом деле даже наоборот.

«Я вошел в комнату голый и встал у кровати, и эта женщина все еще там, совсем нагая», — сказал я. Мой друг, конечно, удивился. «Какая еще женщина?» Я попытался объяснить. «Подружка твоей сестры. Она совсем нагая там, на кровати, а я вошел и встал рядом. Она приехала полуденным», — сказал я.

Понимаешь, выглядело все это так, как будто я знал. Я чувствовал себя виноватым. Вот что со мной творилось. Ясное дело, я мямлил, я был смущен. «Он никогда не поверит, что это была случайность. Он решит, что я задумывал какую-то дичь», — вдруг подумалось мне. Посещали его или нет мысли, которые в ту минуту пришли в голову мне — хотя бы одна из них, — мысли, в которых я его тогда, можно сказать, обвинял, — этого я так и не узнал. С той минуты я всегда был чужаком в этом доме. Понимаешь, чтобы внести в эту историю, в мой поступок, полную ясность, надо было без конца оправдываться, оправдываться вполголоса и исподтишка, а я таким никогда не грешил, и даже после того как мы с твоей матерью поженились, между мной и моим другом все изменилось навсегда.

И вот я стоял там и мямлил, а он не сводил с меня озадаченного, потрясенного взгляда. В доме стояла такая тишина, и я помню, как свет лампы, той, что была на этой скобе, падал на наши с ним нагие тела. Мой друг, человек, который был свидетелем той минуты, того поворотного момента моей жизни, теперь мертв. Он умер лет восемь назад, и мы с твоей матерью надели свою лучшую одежду и в экипаже поехали на отпевание, а потом на кладбище — смотреть, как его тело опускают в землю; но в ту минуту в коридоре он был такой живой, и я всегда буду вспоминать его таким, каким он был тогда. Мы целый день слонялись по полям, и он, как и я, помнишь, был только что после купания. Его молодое тело было очень стройным, крепким, оно было словно светящийся белый отпечаток на темной стене коридора, рядом с которой он стоял.