Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Ну а я, чему я научился? Я заметил, что Махджуб покусывает нижнюю губу, как делал всегда, обдумывая какое-нибудь решение. Когда мы в детстве боролись или бегали наперегонки, верх, как правило, одерживал я, но зато плавал он лучше меня и на пальмы взбирался быстрее. В деревне не было пальмы, на которую он не мог бы вскарабкаться за считанные секунды. Любили мы друг друга, как родные братья…

Когда наконец Махджуб отделил побег — это очень непростое дело, — он аккуратно замазал глиной рану на стволе, а побег очистил от налипшей на него земли и положил сушиться на солнце. Тут я сказал себе, что, пожалуй, лучшего времени для разговора по душам найти трудно. Он отошел в тень пальмы, где стоял я, сел и вытянул ноги. Немного помолчал, потом, тяжело вздохнув, пробормотал: «О аллах милостивый, прости!» — И протянул руку за сигаретой.

Я давно заметил, что он курит, только когда я приезжаю в деревню, и при этом неизменно приговаривает: «Мы сжигаем, превращаем в пепел, в дым деньги правительства».

Не докурив, он бросил сигарету и сказал:

— У тебя скверный вид. Ты, конечно, устал после поездки. И совсем не обязательно было приезжать… Когда я давал тебе телеграмму, так совсем не думал, что ты сразу примчишься.

— Она убила его и убила себя, — сказал я тихо. — Нанесла ему больше десяти ран… Ужасно!

Он резко повернулся ко мне и смерил меня удивленным взглядом.

— Кто тебе это сказал?

А я продолжал, точно его здесь не было и он не ждал моего ответа:

— Он прокусил ей грудь, все ее тело было в синяках и царапинах. Как все это отвратительно!

Махджуб сердито крикнул:

— Ну, конечно, это Бинт Махджуб тебе все выложила. Будь она проклята! Кто ее просил? Не могла промолчать. Зачем, зачем, спрашивается, она все это наболтала?

— Ну и что? — сказал я. — Говори не говори, это ведь случилось. Прямо у вас у всех на глазах. А вы? Что вы сделали? Да ничего, ровным счетом ничего… Вот ты… ты же здесь самый первый человек! И ты тоже ничего не сделал.

— А что нам было делать? Ты сам что-нибудь сделал? Почему ты не женился на ней? Только и умеешь болтать языком. А этой женщине храбрости было не занимать. Она даже сказала: «Да разве не бывало женщин, которые сами сватали себе мужей?»

— Что-что? Что она сказала? — воскликнул я.

— Это дело прошлое. Что толку сейчас говорить. Я благодарю аллаха, что ты на ней не женился. Того, что она натворила, человек сделать не мог. Нет, это не дело рук человеческих, а деяние шайтана.

— Так что она сказала? — повторил я медленно, подчеркивая каждое слово.

Махджуб недовольно взглянул на меня:

— После того как ее отец зашел к ней и выбранил, она явилась ко мне на следующее утро, только солнце взошло, и умоляла, чтобы ты спас ее от Вад ар-Раиса и брака поневоле. Пусть ты только заключишь брачный контракт, а больше ей ничего не нужно. Она будет жить с детьми. Как жила. Только этого она и хочет. Но я ей сказал, чтобы она не впутывала тебя в это дело, и посоветовал смириться. Жизнь есть жизнь. Отец за нее отвечает и волен поступать, как считает нужным. А Вад ар-Раис не вечен, сказал я ей. Он долго не протянет. В общем, оба они совсем свихнулись. Так в чем же мы виноваты? Что можно было сделать? Вот ее отца жаль. Он с того злополучного дня не встает с постели. Не выходит из дому и к себе никого не пускает. Чего ты хочешь от меня, если весь мир лишился рассудка? Да ты хоть понимаешь, что Бинт Махмуд такое сделала, о чем никогда прежде и не слыхал никто!

С трудом удерживая слезы, я сказал:

— Нет, не может быть! Нет, Хасана не была сумасшедшей. Во всей деревне не нашлось бы женщины разумней. Это вы все лишились рассудка. А она была самой умной и самой красивой. Нет, нет, сумасшедшей она не была.

А Махджуб смотрел на меня и вдруг захохотал. Он просто задыхался от смеха.

— Нет, вы только подумайте! И он туда же. Возьми себя в руки. Значит, ты тоже влюбился. Свихнулся, как Вад ар-Раис! Заучился до того, что утратил мужественность. Готов расплакаться, как женщина. Это уму непостижимо. О боже! Тут тебе и любовь, и болезнь, и слезы. Ну куда это годится? Да она гроша ломаного не стоила. Мы бы и хоронить ее не стали, если бы не позор. Бросили бы в реку или оставили бы на съедение стервятникам, и дело с концом! А ты?..

Я плохо помню, что было дальше, мои руки сжались на шее Махджуба. Помню его вытаращенные глаза и сильный удар, который я получил в живот, помню, как Махджуб навалился мне на грудь, как я повалил его на землю и пинал ногами. Помню, как он кричал: «Сумасшедший! Сумасшедший!»

Помню шум, и крики, и горло Махджуба под моими пальцами. И бульканье, хрип. Меня куда-то тащили, а потом тяжелая дубинка обрушилась на мою голову.

Глава девятая

Неожиданно мир перевернулся вверх дном. Любовь? Нет, любовь на это не способна. Это — ненависть. Ей все под силу. Я ненавижу, я жажду мщения, а мой соперник там, внутри, но я непременно должен встретиться с ним лицом к лицу. Правда, что-то в моем сознании настойчиво шепчет, что это нелепость.

Я начну с того, чем кончил Мустафа Саид, хотя он в отличие от меня по крайней мере сам сделал свой выбор, а я как был, так и остался на полпути — не выбрал ничего. Солнечный диск на западе какое-то время неподвижно висел над самым горизонтом, а потом вдруг исчез, точно растворился во мраке. И сразу в нападение ринулось притаившееся в засаде войско тьмы и тотчас овладело всем миром.

Скажи ей всю правду, она, возможно, не сделала бы того, что она сделала. Я же проиграл сражение, потому что не знал, как поступить, и не принял никакого решения.

Я долго стоял перед железной дверью.

Теперь я один-одинешенек, мне негде приклонить голову, негде укрыться, меня никто не защитит. До этого мгновения мой мир там, вне этих стен, был огромен, а теперь он сузился, и к тому же все перевернулось вверх дном. Я остался один в мире, и весь мир — это я, а больше ничего не существует. Так где же корни, уходящие в прошлое? Куда ушли размышления о жизни и смерти? Что произошло с караванами и племенами? Куда делись счастливые возгласы юных невест, разливы Нила, южные и северные ветры летом и зимой? Любовь? Любовь на это не способна. Это — ненависть. И вот я стою в доме Мустафы Саида перед железной дверью, дверью в длинную комнату со сводчатым потолком и зелеными окнами. Ключ у меня в кармане, а мой соперник там, внутри, за дверью, и на его лице, несомненно, выражение дьявольской радости. Я — его наследник. Мы оба влюблены в одну и ту же женщину, и я — его соперник.

Ключ без труда повернулся в замке, и дверь отворилась. На меня пахнуло сыростью и ароматом старых воспоминаний. Мне знаком этот запах. Это запах жженого сандала и алоэ. Я вошел в темноту, находя дорогу на ощупь, касаясь пальцами стены. Вот окно. Я открыл его настежь и распахнул ставни. Потом второе и третье. Но с улицы в комнату вливалась лишь темнота. Я зажег спичку, и свет ударил меня по глазам, как взрывная волна. Из темноты выплыло мрачное лицо с плотно сжатыми губами. Оно было мне знакомо, но я давно его забыл.

И я сделал еще шаг, шаг по тропе ненависти. Вот он, мой соперник, мой враг — Мустафа Саид. Вслед за лицом появилась шея, за ней — плечи и грудь, затем туловище и ноги. И тут я увидел, что стою лицом к лицу с самим собою. Разве это Мустафа Саид? Нет. Это я сам. В зеркале отражалось мрачное, нахмуренное лицо. Но тут отражение исчезло, вокруг вновь сомкнулась мгла. Я долго сидел в темноте, не знаю, как долго, и прислушивался. Но так ничего и не услышал. Я зажег вторую спичку, и мне улыбнулась какая-то женщина горькой улыбкой. Я сидел в оазисе света, окруженный видениями тьмы. Поглядев по сторонам, я вдруг увидел на столе возле своей руки старую лампу. Я встряхнул ее и услышал всплеск керосина. О чудо! Я зажег лампу, и тьма отступила, раздвинулись стены, а потолок поднялся вверх. Я вывернул фитиль, и свет стал ярче. Затем я закрыл окна. Пусть сохранится этот запах кирпича, дерева, жженого сандала и алоэ… и книг. О боже! Все четыре стены заставлены ими от пола до потолка. Полки, полки, книги, книги, книги. Я закурил сигарету, и мои легкие наполнились чуждым запахом. Глупец! Разве так поступает человек, когда он хочет открыть новую страницу своей жизни? Я помешаю ему. Я сожгу ее. И я поджег тонкий ковер у своих ног и стал следить, как пламя пожирало персидского шаха, скачущего с копьем в руках за газелью. Я поднял повыше лампу и увидел, что весь пол устлан персидскими коврами. В стене напротив двери зияла темная дыра. Держа лампу в руке, я направился туда и увидел… камин. Да, представьте себе, типичный английский камин с медной решеткой, спереди облицованный синим мрамором. Пол перед ним был тоже выложен мрамором, а по сторонам стояли два викторианских кресла, обитых пестрым шелком, и круглый столик с книгами и тетрадями. И вдруг я увидел лицо той женщины, которая улыбнулась мне несколько минут назад. На каминной полке стоял довольно большой, написанный маслом портрет в золоченой раме. В правом углу виднелась подпись «М. Саид». Огонь в середине комнаты не только не угас, но грозил превратиться в пожар. Чтобы погасить его, мне пришлось сделать восемнадцать шагов. Я вытаптывал огонь и считал шаги. Я жаждал мщения, искал способа отомстить, но не мог справиться с собственным любопытством. Нет, сначала я все посмотрю, все узнаю, а уж потом подожгу, чтобы все это исчезло без следа.