Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Мой мозг работал четко, как никогда. Что делать? Я еще держался на поверхности, но в любое мгновение мог умереть — не по своей воле, как и появился на свет. За всю свою жизнь я так ничего и не выбрал, ни на что не решился. Довольно! Я принимаю решение и выбираю жизнь! Я буду жить, буду непременно, потому что есть люди, пусть их немного, с которыми мне хочется быть рядом, и как можно дольше. Я еще не готов — у меня столько обязанностей, столько дел! И мне все равно, есть у жизни смысл или нет. Удастся мне обрести его — хорошо, не удастся — обойдусь и так. Я просто напрягу все силы и буду жить. С трудом, отчаянием и ожесточением я заставил свои руки и ноги двигаться и добился того, что мое тело легло на воду горизонтально. И тогда, превозмогая свинцовую усталость, я закричал, закричал, как комический актер на сцене: «На помощь! Помогите!»

БЕНДЕР-ШАХ

Дорога пропала в песках. Вдали показались горы.

Огни деревень, что нам путь освещали, исчезли… Погонщики, что же вы робко сидите?

Скорей, уже вечер. Прошли наши сроки.

Неизвестный суданский поэт

Я не вижу сегодня себя,

Сомневаюсь: то мой ли портрет.

Мои глаза подтверждают: «да»,

Воображение шепчет: «нет».

Чьи-то образы встали меж мной И портретом моим.

Я не знаю, опыту ль верить Или только чувствам одним.

Абу Нувас

В присутствии той, кого я люблю,

Я от страсти весь изнемог.

Я смотрю, ничего не видя,

И танцую, не чувствуя ног.

От моих знамен, барабанов Тесной стала ныне земля.

От любви я теперь погибаю.

Впрямь неистовость — гибель моя.

Я твой раб, век страдать обречен,

Я султан — ведь в тебя я влюблен.

Аль-Фейтури

Часть первая. ДАУЛЬ-БЕЙТ

Повесть о том, как отец стал жертвой своего отца и сына

1

Махджуб был похож на старого леопарда. Несмотря на годы и болезни, он сидел, как и в прежние времена, опираясь обеими руками на посох и положив на них подбородок, словно готовился прыгнуть. Голова его поверх чалмы была обернута покрывалом. Морщины углубились около рта, избороздили лоб. Прежний блеск в его глазах под влиянием воспоминаний о битвах и поражениях сменился болезненной краснотой. Эти глаза излучали теперь только гнев.

Мы были перед лавкой Саида. На Вад Хамид быстро надвигалась ночь. Махджуб сказал, всматриваясь в песок, в то место, где был воткнут его посох:

— Долго тебя не было в нашем городе.

Потупившись, я задумался. Что можно было ответить в подобных обстоятельствах? Да, прошли годы. Я сказал Махджубу:

— Движение и покой в руках аллаха.

Ат-Тахир Вад ар-Равваси, засмеявшись точно так же, как в прежние дни, подал голос из темноты — он сидел на куче песка, куда не доходил свет лампы:

— Что ему делать в этом несчастном городишке? Ему там, на своем месте, лучше.

Абдель-Хафиз раньше был самым терпимым из них. В прежние дни он умел смотреть на вещи с разных сторон. Теперь же раз и навсегда определил для себя жизненную позицию. Поэтому никто не удивился, услышав его суровый голос, в котором звучало раздражение:

— А где его место? Хочет он того или нет, его место здесь.

Я проговорил, тщетно пытаясь вернуться в прошлое:

— Какая разница, здесь или там. Все равно, нам недолго осталось тянуть на этом свете.

Вад ар-Равваси, словно услышав мою мольбу о помощи, произнес:

— Эх, чудной человек. А мы что говорим?

Махджуб по-прежнему сидел, опираясь руками на посох и положив на них подбородок. Ни Хамада Вад ар-Раиса, ни Ахмада по прозвищу «Отец Девчонок» не было. Саид копошился в своей лавке, вынимая товары из ящиков и расставляя их по полкам; ему помогал внук. В глубине лавки Саид что-то сказал, и услышавший его Ат-Тахир ар-Равваси рассмеялся. Между тем надвигалась ночь, и тьма, сгущаясь, стирала очертания городка, словно написанные на доске мелом буквы. Внезапно раздался призыв муэдзина:

— Спешите на молитву, спешите спасти свои души.

Голос был хриплым и слабым, лишенным выразительности. Я спросил, кто это.

Абдель-Хафиз ответил:

— Саид.

Я не понял, кого он имеет в виду. Махджуб насмешливо произнес:

— Саид Накормивший Голодных Женщин.

Вад ар-Равваси возразил:

— Скажи лучше Саид Сова, откуда ему знать, кто такой Накормивший Голодных Женщин.

— А что, Саид Сова стал теперь Саидом Накормившим Голодных Женщин? — спросил я.

Махджуб засмеялся:

— Ты здесь еще не то услышишь и увидишь.

В это время Саид вышел из лавки, держа в руках пачку сигарет. Он предложил их нам, и все мы, за исключением Махджуба, закурили. Саид сказал:

— Если уж Абдель-Керим Вад Ахмад стал богомольным суфием, Аз-Зейн превратился в знатную персону, а Сейф ад-Дин не сегодня-завтра станет депутатом парламента, то что же удивительного, если Саид Сова теперь прозывается Саидом Накормившим Голодных Женщин?

— Чудеса! — проговорил я, а лавочник Саид, у которого прежде было прозвище «Законник», продолжал:

— Добрый человек, нам долго пришлось бы объяснять тебе новые порядки в городе. Ты думаешь что? Вад Хамид все тот же Вад Хамид, который ты знал прежде?

Нет, я этого, конечно, не думал, но я все же не ожидал, что Саид Сова станет муэдзином. Вслух я сказал:

— А что стало с Сейф ад-Дином? Он снова отступился от веры или здесь что-то другое?

— Ты все еще живешь во времена Сейф ад-Дина? После Сейф ад-Дина у нас уже сменилось шесть муэдзинов. Сейчас, дорогой господин, мы живем в эпоху Саида Накормившего Голодных Женщин.

В разговор вступил Ат-Тахир ар-Равваси:

— Сейф ад-Дин уже давно как не имам. Он стал, как говорится, серединкой на половинку, одна нога в раю, другая — в преисподней.

— Как и все теперешние, — добавил Саид, — теперь все серединка на половинку.

Махджуб запыхтел, как верблюд в жару. Ат-Тахир промолвил:

— А ты, Законник? Тоже стал с этими нынешними или все еще упорствуешь, как Махджуб Леопард?

Саид замолчал на минуту: видимо, старое прозвище застигло его врасплох, потом сказал полушутливо, полусерьезно: