Свадьба
Шрифт:
— Свет — это и есть старушка и ее внучек, и ее гусь к столу! Не размалеванная тряпка флага, не серп и молот, не двуглавый орел, не поэтическое кредо вдохновенного пастыря, а старушка и ее внучек, и все ее низменные заботы о гусе к столу!
Между прочим, в проклятом Израиле — наверное, в единственной стране мира — за разглашение военных тайн в плену не судят. Попал в плен — не о тайнах забота, а о выживании.
Сидя сейчас на этой торжественной церемонии, я глядел на нашего попа с полнейшим удовольствием. Не потому, что он представлял некий высший дух, а просто и единственно потому, что он соучаствовал в празднике жизни. Он — соучастник театрального действа, увеселения,
— Кто благословил этих молодых людей на брак?
— Мы, — ответили мы хором, родители Кэрен, Нинуля и я.
Вот и вся молитва. Вот и вся церемония. Как только окончилась, тут же на первые роли высыпали фотографы. Откуда их столько?
Позы серьезные, позы смешные, попарно, группами, всем семейством. Мишка наш, — тоже во фраке, белая манишка с бабочкой, — с кем ни снимается, все рожи строит. То глаза выпучит, то губы — трубой, как мартышка. Вечно бежит серьезности как чего-то скучного, показного, притворного. И у Сашки это есть. Какая-то необъяснимая, изнутри атакующая неловкость, неуютность, что ли, в любой серьезностью наполненной атмосфере. Ну и деточки! Сплав самого плохого, что есть во мне, и самого плохого, что есть в Нинуле. Когда я так говорю, она, как тигрица, защищающая своих тигрят, — тут же на дыбы. Никакого юмора не признает. В миг из доброй мягкой христианки вырастает фурия. «Чтобы ты не смел больше так говорить!». Не смею, не смею. Я любуюсь ими. Рослые, яркие, живые. В глазах смешинки, в движениях — небрежная, в полтона, галантность и такой же легкий, будто росчерк, аристократизм.
Это все фраки. Это все, конечно, фраки свое дело делают. И тот, и другой — словно родились в них. Дурак, чего это я столь бурно восстал против сих вершинных достижений рода человеческого?
Если и не на их крылатых фалдах долетели мы до светоносных французских салонов, рассадников любомудрия, просвещения и гуманизма, то уж, наверняка, ими завершен наш путь от пещеры и мордобоя к милосердию и терпимости. Да, мы еще звери, — сказал нам легкомысленный мистер Фрак, жонглируя изящной тростью, как волшебной палочкой, — да, мы еще тьма хищного инстинкта и кровожадности, но мы уже и нечто другое.
Отец Кэрен тоже во фраке. Ну и Хромополк. Круглая, добродушная морда луны — чистый Пьер Безухов.
После торжественной увертюры и вольных упражнений с фотографами свадьба переместилась поближе к зданию. На лужайке перед особняком под развесистым каштаном, — может быть, кленом, — может быть, дубом, ясенем… Помню что-то развесистое над нами, густое, зеленое, щедрое, вымахавшее до небес, праздничное и нарядное.
На лужайке перед особняком, чуть сбоку, под развесистым кленом выстроились молодожены и мы, их родители. Поздравления принимаем.
Длиннющая очередь гостей.
Не за хлебом, не за сахаром, не за керосином…
— Ты помнишь эти очереди?
— А что же, я не помню?
— В нашей прошлой жизни…
— Вот именно, что в прошлой.
— В нашей прошлой жизни легче назвать то, за чем не было очередей, чем то, за чем они были. Ты со мной не согласен?
— Я помню очереди даже за водой. За простой водой, у колонки, у нас на углу. Чтоб я так была здорова.
— А в баню? Очереди в баню были, по-моему, до самого нашего отъезда.
Длиннющая очередь гостей. Стоит, болтает, хохмит, веселится. Девицы-официантки с подносами обслуживают
ее.Ну вот и Кирилл… Кирилл?!
Подходит Кирилл. Тоже обнимает, лобызает. Как все. Как будто не он и не вчера еще обещал не прийти. Однако бравости не поуменьшилось, в сторонку меня тащит.
— Неудобно, Кирилл… Гости… Ты не один…
— Ничего, на минутку.
Отходим с ним в сторону. Он тут же, прямой наводкой:
— Я вижу, ты этого Потапова чуть ли не в родственники записал.
Выстрел не был неожиданным. Но столь нагло?! Столь нагло после нашей вчерашней схватки на дне рождения? Твое счастье, Кириллец, что мы на свадьбе. Еще слово — и нам придется распрощаться по-настоящему. Я не произнес это вслух, но он, тем не менее, расслышал, видимо, и вовремя ретировался.
Я решил забыть о нем напрочь и, как наметил себе, целиком окунуться в праздничную стихию свадьбы. Но не тут-то было. Не прошло и получаса, как с весьма таинственным и заговорщицким видом подошла Полюся.
Уже все в зале были, уже все рассаживались за столы, а мы с мамой и Нинулькой чуть задержались у боковых дверей, чтобы подняться на второй этаж. Нам, вместе с родителями Кэрен, надлежало участвовать еще в одном церемониале: торжественном выходе в зал по мраморной лестнице, как в кино, под фанфары оркестра.
Полюся, женщина экзальтированная, все вокруг замечающая, подошла ко мне с весьма таинственным и заговорщицким видом, взяла меня под руку и взволнованно затараторила:
— Ты видел Кирилла? Что-то он мне не нравится сегодня. Я видела, как он разговаривал с этим парнем. Кто это, Сашкин бос? Я не могла слышать, о чем они говорят, но Кирилл вел себя, как ненормальный. Я думаю, за ним надо посматривать. Как бы еще скандала не было. Ты же знаешь, какой он, когда выпивает. Что ты думаешь?
— Я думаю, твои страхи напрасны, не порть себе настроение.
— Ты думаешь?
— Я уверен.
— Слушай, почему ты не во фраке? Ты и так хорош, но представляешь во фраке! Ты был бы неотразим.
— Да.
— У тебя чудные сыновья.
— У меня все чудное и неотразимое. Увидимся позже. Иди в зал.
— Потанцуем?
— Обязательно.
Я уже убегал от нее, когда вдогонку услышал:
— Так ты присмотришь за ним?
В течение последующей процедуры, пока гремели фанфары и аплодисменты, пока сходили по этой торжественной лестнице, пока усаживались за стол и вздымались первые тосты, ни Кирилл, ни Полюся, ни Хромополк не вылазили из моей бедной головы. Что делать?
Можно сказать Диме, другу и родственнику. Тот бы с десяток Кириллов скрутил в бараний рог. Был страшным буяном в детстве. Да и сейчас заметно, как руки его богатырские просят порой чьей-то неприятной физиономии.
— Как бы ты его скрутил, Дима?
— Вот так… в бараний рог! А што-о жэ?
Но нет, Дима не годится по двум причинам. Во-первых, горяч, может играючи превысить полномочия. Во-вторых… во-вторых, захочет войти в курс дела, во все детали и подробности. А што-о жэ, я повидло по-твоему?..
— А што-о жэ, я повидло по-твоему? Должен травить свой организм ихней коммунистической пакостью?
Столик, за которым он сидит, — неподалеку от нашего. Все русские (пардон, еврейские) столики — на одной площадке, вместе. Мне все слышно. Думаю, что он намеренно повышает голос, хочет, чтобы я услышал и вмешался. Мы решили поставить на столы «Столичную» с единственной целью ублажить американцев. Для большинства из них знания о России исчерпываются четырьмя именами: Достоевский, Чехов, Толстой и Столичная. Дима «Столичную» на дух не переносит, и то же самое — многие русские. Не знаю, как затесалась она к ним на стол. Накладка.