Свадьбы

– Кто же это сделал?

Осман-бек не ответил. Дряблые щеки его обвисли, глаза в одну точку, движения вялые.

– Осман-бек, - Мехмед попробовал растормошить эфенди, - дорогой наш Осман-бек, но ведь мы же теперь свободны от них, Их нет!

Осман-бек шевельнул бровями, губы у него покривились, и все-таки он ничего не ответил. Он устал, все в этом мире, даже он сам, стало ему безразлично!

Мукавим поднимал караван. Он спешил. Он вертел головой и словно бы принюхивался к горячему воздуху пустыни.

– Ты чего нюхаешь?
– спросил мукавима Мехмед.

– Нехорошо, - коротко ответил тот.

– Чего нехорошо?

– Саам будет.

Мехмед не понял, что это такое, но мукавим гнал верблюдов. Он спешил к колодцу, к жилью.

Из пустыни дул горячий ветер.

Мехмед почувствовал, что ему нехорошо, захотелось пить. Он зачерпнул из своего бурдюка воды, отпил несколько глотков и вдруг выронил пиалушку. Вода пролилась на запястье. Мехмеду не захотелось сойти с верблюда, одолела невыносимая тоскливая лень. А тут еще заломило запястье.

“От воды, что ли?
– подумал Мехмед.
– Уж не этот ли ветер и есть саам?”

Мехмед спрыгнул с верблюда и подбежал к верблюду Элиф.

“Мне плохо!” - прошептала Элиф.

Мехмед растерялся, но тут мукавим остановил караван, а паломникам раздал чеснок.

– Суйте в уши и в нос и закутывайтесь.

– Закутывайся, Элиф! Скорее!
– приказал Мехмед и сам помог ей превратиться в огромную куклу. Потом побежал к Осман-беку, завернул его и последним завернулся сам, натолкав в нос и уши чесноку.

Горячий ветер дул из пустыни. Урагана не было, не было смерчей. Но не было и никаких сил терпеть. Видно, сам дьявол отворил заслонку своей адовой печи, и жар вывалился на землю.

Мехмед попробовал заснуть и заснул. Во сне ему приснилось, что в глотку ему льют раскаленное масло. Проснулся. Перед ним на коленях стоял мукавим и вливал ему в рот топленое масло.

– Пей, а то умрешь.

Мехмед сел, выплюнул масло изо рта.

– Дай воды!

– Нельзя. Если выпьешь, совсем будет плохо.

Мехмед вспомнил, как ломило запястье, на которое он пролил воду.

– Не пей воды, Мехмед!

Это сказала Элиф.

– Ты здорова?

Да. А вот Осман-бек.

…Осман-бек лежал па земле неподвижный, так лежали бычья кожа с водой и куча тряпья, в которое завертывались от саама.

– Он умер?

– Нет, - сказал мукавим.
– Пошли, поможешь мне.

За барханом горел костер. Мукавим подбросил в него последние веточки.

– Как прогорит, копай на месте костра яму.

Мукавим бросил Мехмеду лопату, а сам ушел к каравану помогать ослабевшим.

Яма была готова. Осман-бека поставили в эту яму и закопали по самую голову.

Долго держали Осман-бека в яме. Потом откопали. Закутали. И два часа не давали пить.

Караван тем временем построился: люди и животные пришли в себя.

– Сильный был саам, - сказал мукавим, - финики в этом году будут как сахар.

У колодца, к которому спешили во время саама, паломников собралось тысячи три, но стояла такая тишина, что Элиф разрыдалась. Из трех тысяч триста человек умерло от саама.

Глава шестая

Саам прилетел и улетел. Умершие остались в песках, живые спешили в Мекку. Пепел смерти, запорошивший глаза эфенди, развеялся. Теперь эти глаза были подобны разгорающимся углям.

– Мехмед, - горячим шепотом говорил эфенди, - до Мекки осталось пять дней!

– Четыре дня, Мехмед!

– Мехмед, я дожил до Миката!

Микат - место, где паломники снимали с себя одежды и облачались в ихрам. Два куска чистой полотняной материи, которых не касалась игла, да открытые сандалии - вот н вся одежда мужчины, одежда равных перед лицом бога.

Один кусок на плечи, другой вокруг бедер - и нищего не отличишь от великого муфти. Только один Мехмед возвышался над всеми, бог дал ему длинные ноги.

– Мы как стадо белошерстных баранов!
– Мехмед с удовольствием глядел на обновленную толпу.

Паломницы теперь шли отдельно от мужчин, позади. Женщинам ихрам не положен.

– Мехмед, до Мекки три дня! Я знаю, должно произойти великое. Мехмед!
– Осман-бек размахнул руками, - Мехмед, ты погляди, какой дворец у аллаха - земля и небо, а мы толчемся в каменных мешках, целуя ноги кровавым земным владыкам. А ты знаешь, почему в дворцах падишаха денно и нощио курятся благовония, Мехмед? Отбивают запах свежепролитой крови. Знал бы ты, Мехмед, какое это счастье - идти по земле и снова чувствовать себя только человеком. Не муфти, не великим муфти, а человеком, как ты, как он, как все, идущие к дому аллаха.

Мехмеду тоже захотелось сказать эфенди о самом главном, но слов не нашлось, и он сбросил с ног сандалии и пошел по горячему песку босиком. И многие паломники увидели это и тоже сбросили сандалии.

– Мехмед, до Мокки два дня пути!

– Мехмед, до Мекки только один день!

Ночью спали на голой земле.

Засыпая, эфенди нашел руку Мехмеда, пожал ее.

– Я тебе благодарен.

У Мехмеда сжалось сердце, но он опять ничего не сказал.

г- Завтра мы будем в Мекке.

Мехмед по голосу догадался: эфенди улыбается.

Они заснули, глядя на тихие звезды.

Мехмеду приснилось, что он летит. Чуть не рассмеялся: когда летают - растут, а ему куда уж больше? Небо над ним запорошено звездами, и вдруг звезды исчезли, как в ту ночь, когда Мехмед и эфенди бежали из Медины.

“Неужто я прилетел к горе Оход?” - подумал Мехмед и в тот же миг понял: это не святая гора, это…

Он не успел сказать себе, что же это. На грудь ему навалилось тяжелое, грубое. Ни вздохнуть, ни крикнуть.

Голова закружилась, в глазах закрутились красные колеса, и он теперь знал: это не сон. Его, Мехмеда, убивают.

В ушах звенело, но звон отлетал все дальше и дальше, и наступила тишина. Тишина была бесконечная.

“Это и есть смерть”, - сказал себе Мехмед и стал ждать, что же будет дальше.

И он увидел зарю. Потянулся к ней и сел.

Вповалку спали паломники. Рассветало.

“Какой дикий сон приснился”, - Мехмед помотал чугунной головой, стряхивая одурь. И тут он увидел эфенди.