Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

— Может быть, — откликнулся Рыжов. Это польстило ему. Что касалось работы, Лютов был для него авторитетом, он продолжал считать Олега Васильевича своим учителем, и еще он был убежден, что не один Лютов пример для него. Он должен быть таким же, как Линочка. Обязательно таким!

Во время болезни Мазина Алексей переживал бодрые, наполненные приятной, нужной работой дни, чувствовал себя вершителем полезных дел. Из Крутенки позвонил Серебров, похвалил его за статью о хождении по мукам.

— Ты вот что, Слонушко, напиши-ка еще об удобрениях. Гибнут ведь они на станциях и пристанях, в реку, а не на поля попадают. То транспорта нет, то подъездов.

Рыжов, все такой же энергичный и решительный, отправился по местам разгрузки минеральных удобрений. Ой, чего он увидел, как много порассказали ему кладовщики, грузчики, шоферы!

Статью «Камень плодородия и камень преткновения» он закончил в тот день, когда натосковавшийся в безделье появился в редакции Роман Петрович. Он медленно поднимался вверх по лестнице и улыбался, показывая короткие, скрытые деснами, резцы, принимал поздравления. Радовался он всем, кроме Рыжова. С костылями, завернутыми в бумагу, перехваченную бечевкой (он любил, чтоб все выглядело прилично), Роман Петрович стал в дверях кабинета.

— Вот и я. Ух, надоело болеть. Все у тебя ладно? — спросил он, хотя знал, что не все ладно.

Мазин ушел в свой кабинет. «Теперь будет», — подумал Рыжов.

Мазин, поставив сверток в угол, разделся, прошелся по кабинету. Он готовился к суровому разговору с Рыжовым о разбойничьем отношении к авторам. И поучения были готовы, и угрозы, но он благоразумно не стал заводить этот разговор. Он сходил в архив и взял там статьи, которые безжалостно списал Рыжов.

Алексей ждал, когда Мазин позовет его на расправу, когда прочтет статью, а Роман Петрович не звал. Может, он сразу отдал статью Градову для посылки в набор? Ведь статья получилась очень острая.

— Чего ты все ищешь? — подняв рассеянный взгляд, спросил Юрий Федорович, видя, что Рыжов роется в папке сданных оригиналов. Алексей пожал плечами.

Наконец Мазин позвал его к себе.

— В общем-то чувствуется, что материал собран скрупулезно, — взвешивая на ладони статью, проговорил он. Широкая, как чаша весов, ладонь колебалась под тяжестью статьи. У Алексея пересохло в горле. «Наверное, заставит сокращать, — подумал он. — А я не буду».

— Но мне кажется, что ты зря обобщаешь факты и характеризуешь положение в целом по области. Это ведь значит, что повинны и высшие органы. Сделай лучше по одному району и, как в капле воды, отрази картину, — проговорил Мазин, начав разматывать логическую нить насчет этой самой «капли воды».

Алексей, слушая зава, вдруг увидел на его столе любовно выправленную корреспонденцию Витухова, которую он относил в архив. А на самом уголке стола лежала написанная зоотехническим языком статья профессора. Он понял, что все его старания ушли в песок, ничего не изменилось после бунта. Мазин несокрушим, и Алексею никогда его не одолеть. Роман Петрович показался настолько невыносимым, что захотелось тут же встать и уйти. Но он не встал. Путая логическую нить, тихо спросил:

— Почему вы, Роман Петрович, всего боитесь?

Мазин обиженно удивился.

— Я боюсь?

— Да, вы трусите, как ваш обожаемый Лапшин, — проговорил Алексей, с трудом сдерживая себя.

— Безосновательный вывод, — быстро, как все благообразные люди, заливаясь краской, ответил Мазин и снял очки. Смоляные брови обиженно опустились. Мазин начал протирать стекла носовым платком, видимо, выгадывая время для ответа. Невооруженные глаза казались испуганными. Когда Мазин водрузил наконец очки на нос, взгляд приобрел твердость.

— Я ведь тебе добра желаю, — проговорил он. — Мало ли…

— Зачем мне такое добро? — задиристо воскликнул Алексей.

Мазин обиженно отвернулся к окну. Статья свесилась со столешницы и вот-вот могла упасть. Алексей не дал ей скатиться на пол, он подхватил ее и вышел из кабинета.

Он понес ее к редактору, но Верхорубова на месте не оказалось, и Алексей положил ее на стол: пусть скажет свое мнение Верхорубов.

Когда перед Алексеем легла новая пачка корреспонденций халтурщиков из райгазет, он понял, что больше работать в сельхозотделе не сможет. Надо немедля бежать, проситься в другой отдел. Нет, проситься в другой отдел будет нахальством. И почему проситься? Ведь он готов работать в сельхозотделе. Ведь он здесь нашел свои темы, по-настоящему ощутил свою полезность. При Мазине работать он не сможет. Если бы был в сельхозотделе Лютов или Градов, но это было из разряда мечтаний.

«Хорошо, что у меня есть путь к отступлению, — печально подумал Алексей. — Я неплохо работал учителем, и, наверное, самое разумное — опять учить детей глаголу и прилагательному». Но, честно говоря, идти обратно в школу ему не хотелось и здесь оставаться было нельзя. Алексей взял лист бумаги и написал заявление. Он просил уволить его по собственному желанию.

— Это чего ты вдруг? Ты же очень сильный работник, — недоуменно проговорил Мазин, заглянув в заявление. Запоздалая лесть не тронула Рыжова.

— Не забывайте, я вас заранее предупредил, чтоб с юридической стороны… — напомнил он и, не договорив, махнул рукой. К чему слова?

Мазин сумбурно пошевелил пальцами.

— Я тебя не понимаю, — возмутился он. наконец. — У тебя запросы, я скажу, сверх всякой меры. Вспомни и проанализируй свои поступки: с Вадимом Ниловичем ты поссорился, от Лютова ушел. Со мной работать не желаешь. Тебе нужны какие-то идеальные люди. Но ты, пораскинув мозгами, пойми, что идеальных людей нет, у всех недостатки.

Алексея утверждение, что нет идеальных людей, оскорбило. Ему обидно стало не только за себя, но и за все человечество.

— Есть идеальные люди и всегда были, — опершись обеими руками о мазинсКий стол, проговорил он упрямо. — Есть, — повторил с угрозой в голосе.

— Ну, положим, положим, — уступчиво пробормотал Мазин и ловко пересел на своего любимого конька. Он завел разговор о нервной журналистской работе, о лапшинской крапивнице, но у Рыжова эти речи уже не вызвали сочувствия. Бог с ним, с Лапшиным. О нем преданно помнил только один Мазин.

Алексею горько было чувствовать себя жертвой. И еще где-то в глубине билось беспокойство. Он ведь попросту непротивленец, уходит обиженный вместо того, чтобы отстаивать свою позицию, свои взгляды в конце концов. Линочка бы его разгромила за это в пух и прах, она бы назвала его трусом, и он бы не нашел слов возразить ей.

С этими раздирающими душу сомнениями Рыжов справиться не мог. Чтобы заглушить их, он пошел в магазин, купил водки и закатился к Градову, поставил перед ним бутылку. Тот вскинул недоуменный взгляд, вцепился пальцами в седые волосы, изображая ужас.