Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Маркелов катнул, как пробный бильярдный шар, расхожий анекдот про Волка и Зайца из серии «Ну, погоди!». Конечно, не очень свежий, с бородой, но> ведь пробный. Парень ухмыльнулся, равнодушно сказал: «Смешно», — однако не рассмеялся. У Сереброва бы после этого пропала всякая охота веселить парня, тем более, что этот Гонин определенно мог выдавать такую свежатину, какая Маркелову не снилась. А Григорий Федорович не сдавался, выпытывал, знает ли Гонин анекдот о трех желаниях влюбленного? И рассказал, и сам захохотал, потирая руки.

— Д-да, смешно, — опять скучно протянул Гонин, покосившись в окно. Нудные были посетители.

Серебров, уставший от хождения по приемным, отупевший от разговоров об одном и том же, понял, что на этот раз Маркелову труб не видать.

— Пойдемте, тут все глухо, — шепнул он на ухо председателю, когда Гонин приник к телефонной трубке, но Маркелов уходить не собирался: каким-то глубинным, артезианским чутьем он понимал, что трубы есть.

Отчаявшись расположить одноглазого инженера анекдотами, Григорий Федорович «расчувствовался», «пустил слезу».

— Спаси, сыночек, горю, — прибеднялся он, терзая шапку. — Надо коровник сдавать, а водоснабжения нет. Мне всего-то ничего надо — сто пятьдесят метров.

— Нет лимитов, — привычно повторил Виктор Викторович. — Мы же не КамАЗ, нас вне очереди не снабжают, дают такой мизер, что мы уже давно все расписали по пусковым объектам. — И здоровый глаз, стесняясь, потупился, протезный смотрел прямо и насмешливо.

— Да вы понимаете, какая штука, я уж откроюсь: согрешил на старости лет, — придвинувшись, зашептал Маркелов. — Надо было школу пускать, а паровое отопление не смонтировано, я забрал трубы, которые «Бурводстрой» на зиму оставил, думал, забудут, не вспомнят. Вспомнили, спрашивают: кто взял? Маркелов. Маркелова за штаны и в райком партии. А у нас Шитов — человек-принцип. За неделю не найдешь трубы — партийный билет на стол. Я с коровника снял, понимаешь? А коровник-то уже считается пущенным. Молочко должен давать. Ну, сделай бастень-ко или научи, дорогой, как, где, я в долгу не останусь.

Хитрость Маркелова была старой. Он уже давным-давно рассчитался с «Бурводстроем» и коровник пустил, и выговор «износил», а слезную историю о взятых по великой нужде трубах все еще держал на вооружении, потому что предстояло поставить коровники на других участках.

Сереброва до дрожи возмущал равнодушно-презрительный вид парня, его манера говорить и смотреть. Он сказал, уже не заботясь, услышит Гонин или нет, что его трясет от возмущения. Маркелов успокаивающе похлопал своего инженера по колену:

— Тш-ш. Перемелется, мука будет.

Одноглазому вдруг захотелось с себя свалить вину на кого-то другого, чтобы смягчить отношение просителей.

— И мы ведь ходим под богом. Ну вот, окажись у меня лимиты, хотя их нет, и дай я вам их, мне перво-наперво начальник отдела Геннадий Петрович Рякин такое разъяснение на научной основе устроит, стенам будет жарко.

Серебров подскочил от неожиданности. Маркелов весело заводил головой, услышав знакомую фамилию. Генка Рякин — начальник отдела? Серебров думал, что тот перебирает где-то ненужные бумаги, а он, оказывается, сидит у дефицитных труб. И как он сразу не догадался пойти к нему?

Генка Рякин, которого в институте не принимали всерьез, который всегда был хохмачом, оказался нужным и влиятельным человеком. Серебров взял у Маркелова бумаги и пошел искать Рякина.

В узеньком кабинетике Серебров увидел округлившегося, сытенького, внешне переменившегося Генку Рякина.

— Гарик! — крикнул тот и выскочил из-за стола. — Рядом живем, а не видимся. Ты в колхозе, я слышал. Зачем?

Рякин никогда не отличался деликатностью. Он напрямую требовал сказать, на чем погорел Серебров, если из райкома комсомола его задвинули в колхоз.

— Хочу испытать себя в деле, — привычно ушел от объяснений Серебров.

— Не заправляй арапа, «испытать себя в деле», — передразнил Рякин. — Эх, а помнишь, как мы чудили в Крутенке? — и захохотал. Смех у него был прежний, оглушающий. Все помнил Серебров: и как чудили, и как удрал Генка. Рякин же об этом вспоминать не стал. Как в былые дни, перейдя на гулкий шепот, посвятил Сереброва в куцый командировочный роман: у-у, была знойная женщина и даже не хромая! Для него жизнь была по-прежнему вереницей веселых приключений.

С трубами все решилось, в «загашнике» нашел Рякин припасенные на «черный день» метры. У Виктора Викторовича, который благодаря Рякину оказался просто Витей, даже вставной глаз потерял оптимистический блеск, когда Серебров положил подписанный наряд. Хотелось позлорадствовать, отомстить Вите Гонину за унижение, пристыдить: где совесть, блатники вы, а не работники.

— Черт бы их побрал, вот ведь развелось племя. Паразитируют на несчастье, улитки, печеночные сосальщики! — разошелся Серебров. — Государственное, а отдают, как свое кровное, тьфу!

— Не надо обижать, — успокаивая, по-христиански призывал Маркелов своего инженера к всепрощению. — Рука дающего не оскудеет. Не последний раз зашли мы сюда. Поругайся с ним, а он потом умор-щит, ей-богу уморщит, недодаст.

Маркелов пригласил и одноглазого Витю, и Рякина отобедать с ними. Серебров думал, что те станут ломаться, но и Витя, и Генка понятливо вытащили из шкафов одинаковые бордовые новенькие дубленки, одинаковые ондатровые шапки и, похожие, как куклы одной модели, конспиративно пошагали вперед. Присоединились только около машины. Разделись в гостиничном номере у Маркелова. Растерянным голосом забитого, темного человека Григорий Федорович пожаловался:

— Плохо у нас в деревне, ребята. Водка кончилась, дак я уж одеколону купил. Пьете ли одеколон-то?

Генка громогласно крякнул, зная маркеловскую любовь к розыгрышу, Витя Гонин посмотрел с недоумением. Здоровый глаз обиженно вспыхнул и печально погас.

Маркелов достал из портфеля круглые трехсотграммовые бутылки с югославским коньяком.

— Раздавим «воробышка»? Вы уж простите, нет водочки.

— Ну, что же, — разглядев этикетку, принял шутку одноглазый Витя, и здоровый глаз у него сверкнул весело, сравнявшись по оптимизму с протезом.

О-о! Это были натренированные питухи: и Витя Гонин, и Рякин не пили, а выплескивали содержимое рюмок в рот. Серебров чувствовал, что уступает им. Рякин лихо пил, с хрустом закусывал салатом из свежих огурцов и, как в былые времена, пугал своим громовым хохотом официанток, рассказывая для затравки о том, какой у него голос: кашлянул вчера, старушку «скорая помощь» увезла.

На цыганистом Генкином лице весело играли глаза, хотелось ему откровенности. Подмигнув, он сказал Вите, чтоб задернул тот тяжелую портьеру кабины.