Свечка. Том 1

– Это почему? – не поняли бывшие подчиненные.

– Вышло мое время… – пожал плечами Жилбылсдох. – Вон и Президент там у них уже другой, а я все здесь выступаю. – Он потянул носом и скривился – над праздничным новогодним пнем поднималась густая самогонная вонь, перебивающая даже вонь общую. – Не знаю, что и сказать… Может, по другому быть не может? С одной стороны, по уши в дерьме, но зато с Богом! – после чего поднес кружку к губам и медленно с достоинством выпил.

На несколько долгих мгновений в сарае установилась тишина – последние секунды двадцатого века отсчитывали гулкие кадыки: гук-гук-гук… Следом возникли другие звуки – бывшие обиженные крякали, хрюкали, вдыхали, выдыхали, нюхали, плевались, ругались – самогонка оказалась зверски крепкой.

Словно это подтверждая, двое или трое тут же повалились на хрустящий пруток, кто навзничь, кто ничком – всего лишь нескольких секунд не хватило беднягам, чтобы встретить со всем человечеством двадцать первый век.

– Есть! – пронзительно закричал Шиш, который за прошлое пить не стал, потому что тогда не смог бы выпить за будущее – все это время он не сводил взгляда с Жилбылсдоховых часов и был так внимателен и напряжен, что зрачки его скатились к переносице.

Все кинулись к пню, стукаясь лбами, склонились над часами и увидели в заветном окошечке два начинающих отсчет новой жизни нуля.

И тут ветер-ветрила, про который забыли и расслабились, влетел в открытые ворота сарая, подбросил над пнем-колодой промасленные газетные клочки, отшвырнул пустую пластиковую бутылку, прошелся по березовым прутьям, взъерошил, у кого были, на голове волосы, а кому просто дал по мордам, заставляя от неожиданности зажмуриться и открыть, глотая воздух, рот, и, напомнив о себе таким хулиганским способом, исчез в неизвестном направлении.

– Ну всё, началось… – осторожно прошептал Суслик.

– Не боись, может, обойдется, – обнадежил хмелеющий на глазах Гнилов и прокричал, качаясь: – Наливай скорей по второй, а то я сейчас тоже отвалюсь!

Налили скоро и посмотрели с надеждой на Жилбылсдоха, а тот даже не глянул, а только головой мотнул, мол, и не уговаривайте.

– Тада я таду! – выдвинулся вперед Немой. (Тогда я скажу.)

– Не-не-не, только не ты! – испугались все, понимая, что если Немой по такому поводу заговорит, ему всего двадцать первого века не хватит, не остановится, пока не стукнешь его чем-нибудь тяжелым по башке, а этого сейчас не хотелось.

И тут этот маленький, неприметный, неслышный, в 21-м отряде последний, из-за которого весь сыр-бор разгорелся, поднял свой сделанный из горлышка пластиковой бутылки фужер и проговорил – негромко, но торжественно и очень сердечно:

– С Новым Годом, милостивые государи!

И как-то все вдруг растерялись, не поверили, совсем непросто в такое поверить: вчера – гнойные пидарасы, а сегодня – милостивые государи.

– И милостивые государыни, – сказал Зина и заплакал.

Приложение эпистолярное

Привет из Израиля!

Шолом, друг!

Ты удивлен – я потрясен, но обо всем по порядку.

Изгнанный из России «правды ради», я пожил сначала в Америке, потом в Германии и, наконец, в Новой Зеландии и нигде не находил себе места, хотя жить там можно везде – тихо, мирно, комфортно.

Оставшихся после твоего процесса денег мне хватало на то, чтобы не только прожить остаток жизни в достатке, но и чтобы купить уважение соседей.

Однако дело в том, что я искал место не для жизни, а для смерти.

Кажется, какая разница, где будут лежать твои гниющие кости, ан нет…

Как гражданин и патриот я хотел упокоиться там, где родился, и с этой целью, сидя в одиночестве в отдельном кабинете ресторана «Распутин», беседуя мысленно с тобой, изливая душу, сунул себе в рот пистолетное дуло, но нажать на курок не успел – там везде видеонаблюдение, даже в отдельных кабинетах.

Прибежали хлопцы, вырвали «волын», набили морду, выбросили на улицу, как последнего босяка.

Тогда я и решил уехать, потому что здесь не только жить не давали, но и умереть спокойно не дадут.

Короче, поступил, как Глинка, – плюнул и уехал.

Подыхать.

Теперь я понимаю, что это была депрессия, тяжелейшая депрессия, разбудившая во мне фамильную склонность к суициду.

Не стану рассказывать, как я впервые оказался в Израиле – стране, к которой, казалось, никогда не питал интереса, как скрытый гомосексуалист, подавляя в себе этот интерес. Да что говорить, ты знаешь, как я относился к государству евреев – примерно так же, как к самим евреям.

Но выйдя из аэропорта на улицу, вдыхая горячий воздух пустыни, глядя на серые холмы, на загорающиеся на темном небе звезды, сказал себе: «Это – мое. Здесь я хочу умереть».

Я не знал еще, что я еврей, что не только мой отец, считавший себя немцем – стопроцентный ашкенази, но и моя мамочка, называвшая себя польской шляхеткой – тоже еврейка. Так что доказывать ничего не пришлось, тем более что очень быстро в местных архивах были найдены доказательства того, что я так тщательно скрывал всю свою жизнь.

Жизнь, старик, жизнь!

Я приехал сюда умирать, а оказалось – жить.

Каждую ночь я засыпал и просыпался утром с ощущением счастья не оттого, что здесь нет советской власти, а оттого, что я там, где должен быть, я тот, кем являюсь на самом деле. Говоря научным языком, произошла самоидентификация – национальная, культурная, да какая угодно…

Ключик вошел в замочек, и передо мной открылась дверь новой жизни.

В ней сидела в уличном кафе маленькая черноглазая девушка с забавным именем Хава.

Она не знала русского, я ни слова на иврите.

Теперь она моя жена, главная и последняя женщина моей жизни.

Познав ее, девушку, я опустился перед ней на колени и, плача, просил прощения за каждую купленную мной когда-то шлюху, за всех моих Катишек и прочих дур с надутыми губами и накачанными сиськами.

Хава простила…

Сказать по правде, она и сейчас не говорит по-русски, и мои отношения с ивритом пока не складываются, но мы прекрасно понимали и понимаем друг друга. Мы общаемся на языке общих предков, общей крови, общей истории, а если надо поболтать, переходим на английский.

Хава родила мне сына.

Мы назвали его Аарон.

Аарон был старшим братом Моисея, о нем написано в Торе.

Ты удивишься, но я назвал его так в твою честь.

А знаешь, почему?

Потому что Аарон был добрым и кротким и именно эти качества я выделял в тебе и любил.

Пусть мой сын будет таким, как ты, но с более удачной судьбой, и земля предков, земля, по которой ходили Аарон и Моисей, станут ему в том залогом.

Да, кстати, я теперь не Гера, не Герман, а Йогошуа, по-простому – Шуки. Это древнее имя, означающее Б-г – спасение. Я не выбирал – мне дал его раввин, старый мудрый рэбе.