Сверх отпущенного срока

— Г-гад к-какой… — выдохнул заика.

— Я не Потапов, — продолжал хрипеть Дальский, — я его двойник. Артист. Дальский моя фамилия. Петя, мы же с тобой на вокзале, у пакгауза… Помнишь, ребят тогда миной накрыло? А меня перед этим полковник вызвал. Рудика Халикова помнишь? Лебедева, который умом тронулся? Я думал, что и тебя…

Рука, державшая Алексея за горло, ослабла.

— Я у тебя потом дома был в Старой Руссе. Мама твоя болела…

И тут сержант процедил сквозь зубы:

— Сволочь!

Дальский опять увидел у самых своих глаз дрожащий от напряжения кулак. Потом Петр поднялся.

Алексей лежал на спине и смотрел вверх, куда уносились стволы сосен, где кроны их сходились, едва не достигнув низкого серого неба. Потом поднялся, сплюнул на мокрый снег кровь из разбитой губы. Посмотрел на сержанта, но тот уже стоял спиной к нему. Стоял и тоже смотрел в небо. Наверное, для того, чтобы удержать в глазах слезы.

— А меня помнишь? — обратился к Дальскому седой.

Только сейчас Алексей узнал его.

— Помню, товарищ полковник. Я думал, что вас тогда вместе со всеми…

— А если думал, то почему не отомстил за нас?

Глава 2

Они сидели вчетвером вокруг небольшого стола на кухне домика, примостившегося на окраине дачного поселка. За окном тянулись к мутному стеклу заиндевевшие ветви старой яблони, сквозь которые просматривался заснеженный лес. На столе стояла литровая бутылка водки и три тарелки — с нарезанным хлебом, мятыми бочковыми огурцами и докторской колбасой.

— Взорвали, говоришь, олигарха долбаного?

Полковник задал вопрос, на который ответ не требовался. Но все равно Алексей кивнул.

— А ты, значит, теперь дурилку крутишь вместо него?

Дальский снова кивнул.

Актер сидел за столом с людьми, о которых почти забыл, которых и не знал толком, но чувствовал себя сейчас так, словно вернулся домой после долгой разлуки. Похитители привезли его в этот домик, похожий на едва обустроенный для проживания сарай, посадили за стол, быстро нарубали закуску и поставили за стол водку. И все — молча, так, словно им не о чем было поговорить с ним. Когда ехали из леса, они тоже молчали, а Дальский боялся спросить. Посмотрел на полковника и сразу вспомнил, что перед ним отец Ани, о котором та надеялась получить какие-нибудь известия. За полтора десятка лет бывший начштаба изменился, и если бы Алексей встретил его на улице, то прошел бы мимо, не узнав.

Сержант наполнил водкой пластиковые стаканчики.

— За ребят погибших, — сказал полковник.

Все помолчали несколько секунд, словно вспоминая, а потом выпили.

— Как жил? — спросил Белов, даже не посмотрев на Дальского.

Алексей пожал плечами. Он не знал, что говорить. Понятно, что у него-то как раз все в порядке. Если даже и был недоволен чем-то, все равно ему жилось во сто крат легче, чем вот этим троим.

— Вернулся в театр, женился.

Помолчал, думая, что еще может сообщить о себе, но ничего путного вспомнить не мог, словно это был единственный текст для его роли.

— Теперь ушел из театра и развожусь.

— З-з-завидую, — выдавил заика.

— А у нас все просто, — произнес полковник с усмешкой. — Плен, а потом тюрьма.

— Как так? — не понял Дальский.

Ему не ответили. Сержант опять наполнил стаканчики.

— Тебя тогда отпустили, — заговорил вновь Белов, — а меня, видимо, с самого начала решили не убивать. Мало ли, потребуется офицер для обмена пленными. Чечены нести меня не хотели, а волочить за ноги не рискнули: мало ли, вдруг загнусь. Из вокзала вывели троих выживших и приказали им нести меня до машины. Петр, — полковник показал на сержанта, — был среди них. Сначала продержали с неделю в подвале какого-то дома. Там еще десятка два с лишним таких же, как и мы, находились. Почти все раненые. Повезло еще, что военврач среди нас оказался. Чечены, правда, бинты и медикаменты дали. Но за неделю пять человек умерли. У меня ранения сквозные, мне проще было. Потом нас в село отвезли — и снова в подвал. Село тихое такое: ни войны, ни выстрелов, ничего не слышно. А в каждом дворе — подземелье, в котором такие же, вроде нас, сидели. В каком-то двое, а в каком двадцать человек. В село иногда заходили наши части, но постоянно ни одна не дислоцировалась, так как местные командованию заявили, что боевиков сами не любят и не пустят к себе. Я вот с этими парнями к старику одному попал. В доме еще две невестки его, пятеро детей и пара работников — не чеченов, из Дагестана откуда-то. Дед тот сразу нам популярно объяснил, кто мы и что будет с каждым, если хотя бы подумаем о побеге. Потом приходил, сидел на краю ямы и рассказывал, как в сорок четвертом году его семью в Казахстан вывозили, как умирали в теплушках люди, как солдаты выбрасывали трупы из вагонов. Ему тогда четырнадцать лет было, и он поклялся отомстить. Будто бы от всего их уважаемого многочисленного тейпа одиннадцать мужчин только осталось, если с ним считать.

Белов помолчал немного. Затем продолжил:

— …Год сидели мы под землей. Ребят, правда, на работы выводили иногда. А во вторую весну они уже постоянно вкалывали. Старик сказал, что если хотим есть, то хлеб надо зарабатывать. Вот парни трудились, строили еще один дом. А дагестанцы с автоматами следили, чтобы не присели лишний раз. Ну и чтобы не сбежал никто. Пара овчарок еще бегала на длинных цепях вокруг стройки и лаяла, не умолкая. На шаг не отойдешь — цапнуть норовили. Пацанов предупредили, что если кто сбежит, то полковника, меня то есть, убьют.

Летом меня привели в дом. К старику приехали трое его сыновей. Мужчины за столом сидят, едят чего-то. Меня в дверях поставили.

— Ну, что, полковник, — спрашивает старший сын, — нравится тебе в Чечне?

— Не очень, — говорю.

— А зачем к нам пришел? Мы тебя не звали. Вот если бы пригласили в гости, тогда бы тебе хорошо было. Короче, хотели мы тебя на наших пленных обменять. Но чечены живыми в плен не сдаются. А потому мы за тебя выкуп возьмем. Уже договорились. Ваш олигарх Березовский уже и деньги приготовил. Когда их привезут, мы тебя отдадим.

— А если не привезут? — спрашиваю.

Но этим вопросом я их только рассмешил.

— Куда ж он денется? — говорит младший сын. — Как ему еще официально деньги нам давать? А так все законно: дал денег и спас русского человека.

Мне слушать это было противно. Не потому, что не поверил, а потому, что, выходит, меня, может, и освободят, а вот за ребят, за солдат, никто, никакой Березовский и копейки не предложит.

— Что вы за люди такие? — продолжал старший сын. — С нами воевать собрались, а не знаете, что нас победить нельзя. Мы к вам не лезем, и вы к нам не ходите. Потому что если мы к вам придем, то все ваше будет наше. Не станет России, везде будет одна Чечня. Ты понял?

Я киваю. Не спорить же с ним.

— Нет, ты не понял, — сказал средний сын. — Вы с нами воюете и сами же деньги даете, чтобы мы победили. Нам даже и просить не надо. Только в Москве семнадцать наших банков. А у других крыша чеченская. Сколько понадобится, столько и возьмем. Только мы и без денег победим. Все мусульмане мира за нас. И в Европе тоже против вас. И американцы. А вы — дураки. Брат тебе сказал, что если мы к вам придем, то вам плохо будет. А я еще добавлю: все вы в Казахстан поедете…

Сыновья говорят мне все это, а старик сидит гордый, что у него такие дети: смелые и справедливые.

— Вот ты про такого олигарха Потапова слышал? — спрашивает старший сын. — Так этот Потапов тоже нам помогает. Брат сказал ему: дай денег, и он сразу же чемодан долларов ему собрал. Скажет, что нужно два чемодана, — Потапов два чемодана даст.

— Что вы все про деньги да про деньги? — не выдержал я. — Вы же за родину воюете, а не за доллары какого-то Потапова.

— Ты лучше слушай, когда умные люди говорят, — оборвал меня старик. — Нам эти доллары совсем не нужны. Но если дают, нельзя отказываться.