Сверхновая американская фантастика, 1996 № 08-09

Слезы подступили к горлу, мне захотелось кричать и взлететь от той красы, что я обрел.

— Антонио, — я почувствовал, что мать подталкивает меня. Дебора захихикала, потому что сама она все сделала верно, а я, который был материнской надеждой и радостью, стоял беззвучно.

— Buenos dias le de Dios, Ultima, — пробормотал я. В глазах ее я прочел свой сон. Я увидел ту старуху, что приняла меня из материнского чрева. И я понял, что ей ведома тайна моей судьбы.

— Антонио! — мать потрясло, что я назвал гостью по имени, вместо того, чтобы величать Почтеннейшей. Но Ультима подняла руку.

— Пусть будет так, — улыбнулась она. — Это последний из детей, что я приняла из твоего чрева, Мария. Я знаю, что между нами появится близость.

Мать, начавшая было бормотать извинения, замолкла. — как пожелаешь, Гранде, — кивнула она.

— Я пришла, чтобы провести здесь остаток своих дней, Антонио, — сказала мне Ультима.

— Ты никогда не умрешь, Ультима, — ответил я. — Я стану беречь тебя. — Она отпустил мою руку и засмеялась. Тут отец сказал:

— Pase, Grande, pase. Nuestra Casa es su casa [24] . Слишком жарко стоять на солнце…

24

Проходи, Почтеннейшая, проходи. Наш дом — твой дом (исп.).

— Si, Si, — встрепенулась мать. Я проводил их глазами.

Отец взял на плечи большой саквояж из синей жести, хранивший, как я позже узнал, все земное имущество Ультимы, черные платья и шали, что она носила, и волшебство ее ароматных целительных трав.

Когда Ультима проходила мимо, я впервые уловил тонкий запах трав, что всегда сопутствовал ей. Много лет спустя, после того как Ультимы уже не было, а я вырос, порой ночами мне чудилось, будто ко мне доносится ее аромат в прохладных ветерках ночи.

И еще — с Ультимой явилась сова. Той ночью я впервые услыхал ее на ветвях можжевельника, за окном комнаты, где расположилась Ультима. Я знал — это ее сова, потому что другие совы с льяносов не подбирались так близко к дому. Сначала это тревожило меня, как и Дебору с Терезой. Я слыхал, как ни шептались там за перегородкой. Дебора уверяла Терезу, что не оставит ее, а потом взяла сестру на руки и укачивала до тех пор, пока обе не заснули.

Я ждал. Я Был уверен: отец встанет и застрелит сову из старого ружья, которое он держал на стене кухни. Но он не сделал этого, и я принял его решение. Из многих старинных историй я знал, что сова — одно из обличий ведьмы, и потому крики их ночной порой вызвали в душе страх. Но только не сова Ультимы. Ее нежный зов напоминал песню, и обретая ритм, хранил покой залитых лунным светом холмов, и убаюкивал наш сон, Казалось, песня ее говорила о том, что она пришла охранять нас.

Той ночью мне снилась сова, и сон мой был сладок. Святой покровительницей нашего городка была Дева Гвадалупская. От нее городок получил свое имя. во сне я видел, как сова Ультимы подняла Деву и на своих широких крыльях отнесла ее на небо. Потом она воротилась и, собрав души всех детей из Чистилища, понесла их тоже на небеса.

И Дева улыбалась доброте совы.

Вторая

Ультима легко вошла в ритм нашей повседневной жизни. В первый же день, надев фартук, она принялась вместе с матерью готовить завтрак, потом вымела дом, а позже помогла матери стирать белье в старой стиральной машине, которую они вытащили наружу в тень молодых вязов, где было прохладнее. Казалось, она жила здесь всегда. Мать была счастлива, потому что теперь ей было с кем поговорить, и не нужно было дожидаться воскресенья, когда ее подруги-горожанки придут по пыльной дороге в sala повидаться с ней.

Рады были Дебора с Терезой — оттого, что Ультима выполняла много той домашней работы, которая обычно выпадала им, и у них оставалось достаточно времени, чтобы посидеть на чердаке, вырезая бесконечные гирлянды бумажных кукол, которых они одевали, давая им имена, и, что всего удивительнее, заставляли говорить.

Был доволен и отец. Теперь у него появился еще один собеседник, с которым можно было поделиться своей мечтой. А мечтой моего отца было собрать вокруг себя всех сыновей и отправиться на запад, в страну заходящего солнца, к виноградникам Калифорнии. Но война разлучила его с тремя сыновьями, и это ожесточало его. Субботними вечерами он нередко перебирал лишку, и тогда отдавался воспоминаниям о былом, выплескивая гнев свой на город, стоявший на той стороне реки; город, отнимавший у человека волю; и, случалось, плакал, оттого, что война разрушила его сон. Горько было видеть слезы отца, но я понимал их, потому что иногда человеку дозволено плакать. Даже мужчине.

Было хорошо и мне с Ультимой. Вместо мы бродили в льяносах и по берегам реки, собирая травы и коренья для ее снадобий. Она называла мне имена растений и цветов, кустов и деревьев, зверей и птиц; но всего важнее — от нее я узнал, что есть красота дневной поры, как и ночи, и что есть гармония в реке и в холмах. Она научила меня слышать сокровенность земных мук, и чувствовать себя в единстве с наполняющим ее временем. Дух мой рос под ее заботливым оком.

Меня пугала устрашающая сила реки, что была ее душой, но с Ультимой я постиг, что дух мой имеет долю в духе всей природы. И все же невинность, заключенная в отъединенности нашей семьи, не могла длиться вечно, и городские заботы начали долетать к нам через мост и входить в мою жизнь. Сова Ультимы послала весть, что спокойное время на нашем холме подходило к концу.

Была субботняя ночь. Мать уже приготовила нам чистое платье для субботней мессы, и мы легли рано, потому что всегда чуть свет отправлялись к мессе. Дом затих, и во мглу одного из моих снов ворвался упреждающий крик совы. Тотчас же я вскочил, сквозь маленькое оконце всматриваясь в темную фигуру человека, изо всех сил бежавшей к дому. Кто-то бросился к двери и забарабанил в нее.

— Марес! — кричал он. — Марес! Andale, nombre! [25]

Я испугался было, но тут же узнал голос. То был отец Хасона.

25

Пошли брат! (исп.).

— Un momento! [26] — услыхал я ответный крик отца. Он возился с фонарем.

— Andale, hombre, andale! — взывал отчаянно Чавес, — mataron a mi hermano [27] .

— Ya vengo [28] — отец отворил, и перепуганный Чавес ворвался внутрь.

Я услыхал, как в кухне застонала мать: Ave Maria Purisiva? mis hijos [29] ; она не слыхала слов Чавеса, и оттого решила, будто гость принес недобрые вести об ее сыновьях.

26

Минутку! (исп.).

27

Пошли, парень пошли — убили моего брата! (исп.).

28

Иду! (исп.).

29

Пресвятая Дева, дети мои! (исп.).

— Чавес, que pasa? [30] — тот весь дрожал, отец обхватил его руками.

— Брат мой, брат, — рыдал Чавес, — он убил моего брата!

— Pero que dices, hombre? [31] — вскричал отец. Он втащил Чавеса в гостиную и поднял фонарь. Свет выхватил дикие, испуганные глаза Чавеса.

— Габриэль, — вскричала мать, появившись на пороге, но отец отстранил ее.

Он не хотел, чтоб она увидела чудовищную маску страха на лице гостя.

30

В чем дело? (исп.).

31

Да что ты говоришь? (исп.).

— С детьми все в порядке, это что-то в городке — дай ему напиться.

— Lo mato, lo mato [32] , — повторил Чавес.

— Возьми себя в руки, друг, расскажи, что случилось? — отец сильнее затряс Чавеса, и рыданья стихли. Тот принял стакан с водой, отпил немного и заговорил.

— Ринальдо только что передал — мой брат мертв, — выдохнул он и привалился к стене. Брат Чавеса был шерифом в городке. — Матерь божья! Кто? Как? Чавес упал бы, не поддержи его отец. — Лупито! — вскричал Чавес. Его лицо прорезали глубокие морщины. Тут свет упал на его левую руку — я увидел в ней ружье.

32

Он убит, он убит (исп.).