Сверхновая американская фантастика, 1996 № 08-09

— Хесус, Мария и Хосе, — молилась моя мать.

Отец застонал и оперся на стену. — Ах, этот Лупито, — затряс он головой — война отняла у него разум…

Чавес частично овладел собой. — Бери ружье, пойдем на мост…

— На мост?

— Ринальдо велел нам встретиться там — чертов псих подался к реке…

Отец молча кивнул. Он пошел в спальню и вернулся в куртке. Пока он в кухне заряжал ружье, Чавес поведал, что знал.

— Только что брат закончил обход, — задыхался он, — и сидел в кафе у автобусной остановки, пил кофе, ни о чем не тревожась, — а этот гад подошел к нему и без слов выстрелил в голову, — он снова затрясся, пересказывая эту историю.

— Может, тебе лучше подождать здесь, а, друг? — спросил отец, утешая.

— Нет! — вскричал Чавес. — Я должен идти. Он был мне братом!

— Отец кивнул. Я видел, как он встал рядом с Чавесом и положил руку ему на плечо. Теперь и отец был при оружии. Я знал — он стрелял из ружья только по осени, забивая свиней. Теперь люди ополчались на человека.

— Габриэль, будь осторожен, — крикнула мать, прежде чем отец с Чавесом исчезли во тьме.

— Si, — отозвался он. Хлопнула наружная дверь. — Держи дверь на запоре! Мать пошла к двери и накинула щеколду. Мы никогда не запирали дверей, но сегодня в воздухе носилось нечто неведомое и страшное.

Может быть, оно-то и погнало меня в ночь, вслед за отцом и Чавесом к мосту — или, быть может, тревога, что я испытывал за отца. Не знаю. Я выждал, пока мать ушла из sala, потом оделся и проскользнул вниз. Поглядев вдоль коридора, я заметил, что вдали мерцает свечка. В эту комнату никогда не входили, иначе как при воскресных гостях, или когда мать брала нас читать спасительные молитвы за братьев, ушедших на войну. Я знал — она и сейчас молится у алтаря. Я знал — она будет молиться, пока не вернется отец. Я скользнул из кухни в темноту ночи.

Было прохладно. Я потянул носом воздух: в нем стоял привкус осени. По козьей тропе я помчался во всю прыть, пока не завидел впереди две черные тени — Чавеса с отцом.

В темноте мы прошли дом Фио, потом высокий можжевельник, растущий на спуске, что вел с холма к мосту. Даже сюда доносилось смятение, царившее на мосту. По дороге я боялся, что меня обнаружат, ведь мне не следовало быть тут. Отец будет очень сердит. Чтобы избежать этого, я взял вправо, и меня поглотили темные речные заросли. Я продирался сквозь густой подлесок, пока не вышел к берегу. Оттуда, где я стоял, мне открылись слепящие лучи света, направляемые возбужденными людьми. Мне были слышны их лихорадочные громкие распоряжения. Поглядев налево, у начала моста я увидел, как отец с Чавесом бегут к центру смятения посредине моста.

Глаза мои уже освоились с темнотой, и потому слабый отблеск заставил обернуться и вглядеться в заросли тростника над бегущей водой, всего в нескольких метрах от меня. От того, что я увидел, застыла в жилах кровь. Скорчившись в тростниках, наполовину скрывшись в илистой воде, виднелась фигура Лупито, человека, убившего шерифа. Блестел пистолет, который он держал в руке.

Я сильно испугался, оттого что наткнулся на него так внезапно; но падая на колени от страха, я, должно быть, вскрикнул, потому что он повернулся и поглядел прямо на меня. В тот же миг луч света пал на него и осветил лицо, искаженное безумием. Не знаю, заметил ли он меня, или его ослепил свет, но я углядел кривую усмешку. Покуда жив, не забыть мне этого дикого взгляда, подобного взгляду загнанного зверя.

В тот же миг кто-то закричал с моста: «Вот он!» И тут все огни сошлись на скорченной фигуре. Он вскочил, и я увидал его ясно, словно днем.

— Айи-и-и! — раздался леденящий кровь вопль, отозвавшийся эхом по реке. Люди на мосту не знали, что делать. Они застыли, в оцепенении глядя вниз на безумца, размахивавшего пистолетом. — Айи-и-и! — вскричал тот снова. То был крик гнева и боли, от него все переворачивалось внутри, мучительный вопль человека ворвался в мирную зеленую тайну моей реки, и великая сила реки глядела из теней и дальних глубинных недр, пока я следил оттуда, где лежал, скорчившись на берегу.

— Солдат-японец, солдат-японец, — кричал он. — я ранен. — Эй, помоги-ка мне, — взывал он к людям на мосту, восходящий от воды парт дымился в свете огней. Все казалось кошмаром.

Вдруг он вскочил и побежал, разбрызгивая воду, ко мне. Огни преследовали его. Он рос на глазах, я слышал его прерывистое дыхание, вода под ногами хлестала мне в лицо, и я подумал, что он наступит на меня. Потом, столь же быстро, как мчался в мою сторону, он повернулся и снова исчез во тьме речных тростников. Огни шарили повсюду, но не могли его обнаружить. Некоторые из них скользили по мне, и я трепетал, что меня увидят, или, что еще хуже, приняв за Лупито, подстрелят.

— Он ушел, гад! — закричали с моста.

— Айи-и-и! — пронесся снова вопль. То был вопль, которого я не понимал, но я уверен — не понимали его и люди на мосту. Человек, которого они выслеживали, ушел за пределы разумения, он стал диким зверем, и они боялись его.

— Дьявол! — слышались мне их проклятья. Потом на мост въехала машина с сиреной и мелькающими красными огнями. То был Вихиль, полицейский, патрульный нашего городка.

— Чавес умер, — услыхал я его крик. — У него не было никаких шансов выжить. Мозги разнесло вдрызг… — воцарилось молчание.

— Мы должны убить его! — вскричал отец Хасона. Голос его был полон ярости, гнева и отчаяния.

— Я должен привести вас к присяге, — начал было Вихиль.

— К черту присягу! — закричал Чавес. — Он убил моего брата!

Мужчины молчаливо соглашались с ним.

— Вы выследили его? — спросил Вихиль.

— Мы только что видели его, но упустили…

— Он там, — добавил кто-то.

— Это же зверь! Его нужно пристрелить, — кричал Чавес.

— Да! Да! — соглашались мужчины.

— Постойте-ка, — голос отца. Я не слыхал того, что он сказал, из-за шума. Все время вглядывался я во тьму реки, ища Лупито. Наконец, я нашел его — примерно в сорока футах в стороне, скорченного в тростниках, как прежде. Прежде ночь была только прохладной, теперь она стала холодной, и я весь дрожал. Я разрывался между страхом, заставлявшим меня трепетать, и желанием помочь бедняге. Но двигаться я не мог, только следил за происходящим, пригвождённый к месту.

— Марес прав, — услыхал я рокочущий голос на мосту. В свете огней я различил фигуру Нарсисо. В городке жил только один человек такого роста, с таким голосом. Я знал, что Нарсисо был одним из старейшин из Лас Пастурас, и что он был добрым другом отца. Они часто вместе пили по субботам, а раз-другой он бывал у нас в доме.

— Рог Dios, hombres! [33] , — вскричал он, — давайте же будем людьми! Там ведь человек, а не зверь. Там Лупито. Вы все его знаете. Знаете, что с ним сделала война.

Но мужчины не желали слушать Нарсисо. Думаю, оттого, что был он городским пьяницей, и говорили, будто никогда не сделал ничего полезного.

— Ступай похмелись, оставь мужское дело мужчинам! — насмехался один из них.

— Он убил шерифа в трезвом уме, — добавил другой. Я знал, что все восхищались шерифом.

33

Во имя божье, люди (цел.).