Свет далеких звезд
Шрифт:
– Прямо сейчас, дружище, я думаю не о Робин, а о том, что мы с тобой сделаем. Ведь сегодня как раз тот самый день!
– Вы не рассказываете мне, зачем вам столько земли.
– Ладно, иди за мной и все узнаешь.
Они шли сквозь марево, раздвигая руками плотные налитые стебли, на верхушках которых царственно восседали кукурузные початки.
– Я никогда не умел говорить правильные слова тем, кто мне дорог.
Широкая спина Макартура и его уверенная походка действовали на Билли как магнит.
– Вы о своей жене?
– Ну да. – Старик задумался, напряжение на его лице исчезло, он смотрел на далекую линию горизонта. – А знаешь, парень, у моей жены была забавная привычка: она зажмуривалась и спрашивала меня, какого цвета у нее глаза. «Карие», – ворчал я, недовольный ее глупым
– Так вы ни разу не признались ей в любви? – удивился Билли, и ему показалось, что история его отношений с Робин в чем-то похожа на рассказ старика.
– Проклятье, ни разу!
Макартур открыл дверь комбайна. Они влезли в раскаленную кабину, и кожаные сиденья тут же приварились к их спинам.
– Что вы делаете, Макартур?
– Сейчас увидишь! Терпение, дружище, – старик хитро покосился на Билли. – Я вот к чему веду. Когда она уходила, я пытался сказать ей о своей любви. На языке вертелось столько всего, но я не произнес ни единого слова, черт бы меня побрал. Я сжимал ее руку и силился, видит Бог, силился сказать. Начал было «Я… Я…» Блеял, как баран в стойле! Она лежала и все смотрела на меня, ждала. Да так и ушла ни с чем. И тогда я заплакал.
Билли молчал. Замолчал и Макартур. Он методично работал рычагом, смотрел только перед собой. Лопасти срезали початки с тугих стеблей, поглощали их, тасовали, подбрасывали и опрокидывали. Комбайн ехал как-то странно: сначала долго наискосок, затем в обратную сторону. Макартур выключал ножи и аккуратно продвигался вдоль посевных просек. Затем снова врубал механизм, и стебли ложилась плашмя. Они ездили большими кругами, потом вдоль и поперек.
– Какого черта вы творите? – Билли устал, его мутило после нескольких часов, проведенных в раскаленной кабине.
Молчавший все это время Макартур наконец заговорил. Его лицо сияло, глаза задорно блестели, как в тот день, когда он появился в конторе.
– Терпение, дружище, скоро закончим. Я уже говорил, что так и не признался ей: «Я люблю тебя», – с расстановкой, отделяя слова друг от друга, добавил старик.
Ничего не понимающий Билли озадаченно смотрел на него.
– Кукурузу считают одной из самых древних культур в мире, и любовь такая же древняя, как мир. Так вот мне, черт возьми, надо просто закончить фразу, нарисовать в кукурузе эти слова…
Он повел комбайн полукругом, затем наискось и, наконец, по прямой. Осталась последняя буква. Она была такой же огромной, как и остальные, так что написать ее заняло у них добрых полчаса.
– Господи, Макартур, зачем вам столько земли понадобилось? Такие гигантские буквы! Зачем?!
– Знаешь, дружище, моя жена всегда была подслеповата. Вдруг ей с неба будет плохо видно?
Билли выскочил из кабины. Он бежал через размашистые буквы, вырезанные в самом сердце золотых полей. Бежал через «я» и через «люблю тебя». Он был уверен, что жена Макартура смотрит на них сверху, близоруко прищурив свои вишневые глаза, и заливисто смеется.
Это был тот самый день.
Билли добежал до своей машины, завел ее и помчался по пыльной дороге. В окнах дома Робин горел свет. Билли взбежал на крыльцо. На веранде стояли горшки с фиалками. Он дотронулся до розовых лепестков, вдохнул их запах.
«Вот дьявол,
я же без цветов», – подумал Билли и уже было развернулся, чтобы сбежать.Но тут Робин открыла дверь.
Рождественская охота
Здесь выбирает не голова,
здесь выбирает сердце.
Аркадий и Борис Стругацкие
Свеин твердо знал, что Рождество в городе, куда этим летом он переехал с родителями, вот-вот наступит. Сквозь слезы, наполняющие глаза до краев и спускающиеся ручейками по щекам, за всей этой теплой соленой влагой, Свеин видел мерцающие точки праздничных огней. Яркие желтые лампочки, их так много, что и не сосчитать. Они растянуты между двухэтажными цветными домиками, которые ждут солнца б'oльшую часть года. Дома из сказки, с зелеными наличниками на окнах, красными геранями за темными стеклами, острыми крышами, с уютными кофейнями и ароматными пекарнями на первых этажах. Дома, в каждом из которых есть печь, жаркая, с раскаленным нутром, спрятанным до поры за резной дверцей. На подоконниках, как маяк, всегда горит приглушенный абажуром свет лампы. Словно те, кто живет внутри, боятся утонуть в тоскливой мгле, исчезнуть без следа на границе земли и низко висящего неба.
Пряничный городок, затерянный далеко на севере. Городок, пропахший ледяным морем, продрогший от дыхания пронизывающего ветра, укрытый легким одеялом снега. Весь год он слышит лишь нескончаемую мелодию воды и шепот уходящего за горизонт темного леса. Он отчаянно пытается добавить красок в ледяное безмолвие, рассмеяться в лицо снегу, но тот все идет и идет равнодушно, безостановочно, неумолимо.
Лишь раз в год, в такой день, как сегодня, в канун Рождества, город просыпается. В ожидании праздника он взволнованно слушает нежный перезвон гирлянд, скрип саней, шелест ангельских крыльев на еловых ветвях. Подсвечники развешаны на дверях, расставлены на мощеных мостовых и скамейках, на которых никогда никто не сидит. Город превращается в зажженную свечу, приметную, кажется, с самого неба. И хотя до вечера еще далеко, все знают: когда наступит тьма, зажигать свет будет уже поздно. Стоит один раз пустить тьму на порог, и она уже не уйдет.
Свеин взял со стола пустую красную, украшенную белыми оленями, жестяную коробку из-под рождественского печенья. Он вытер рукавом слезы, открыл крышку и положил в нее сложенный пополам листок с желанием. Залез под кровать и засунул коробку далеко в угол, чтобы никто не потревожил ее до следующего Рождества. Сегодня он тоже зажег в доме свечи. Не дожидаясь, пока вернется мать, нарядил маленькую, с него ростом, ель, насадил на макушку многогранную колючую звезду из горного хрусталя. Она отражала весь свет, который могла найти, собирала его, преломляла, перемешивала и расплескивала во все стороны. Бесчисленные радужные искры рассыпались по книжному шкафу, пестрому лоскутному одеялу, креслу с небрежно накинутым на спинку шерстяным пледом, по висящим вдоль стен картинам без рам со строгими северными пейзажами, по остывшей кладке печи, которую раньше всегда разжигал отец.
Свеина клонило в сон. За окном, как обычно, неторопливо падал снег. Редкие прохожие несли свечи, миски с рождественским ужином, бумажные пакеты, из которых торчал еловый лапник. Но вдруг люди стали оборачиваться, ускорять шаг, женщина с ребенком на руках постучала в дверь дома напротив и попросила впустить ее. Издалека послышалось пение. Тонкие детские голоса выводили стройную мелодию:
Без конца и края снег идет,
Фрау Холле [1] на охоту нас ведет,
1
Старуха-ведьма (у южных немцев, австрийцев), проносящаяся в новогодние ночи по небу во главе Дикой охоты (ср. воплощения зимы и смерти типа славянской Марены, а также обычай «жечь фрау Холле» – разжигать новогодний огонь), или, напротив, добрая женщина в белых одеяниях, разносящая подарки хорошим людям и наказывающая плохих.