Свет и мракСборник фантастических повестей и рассказов

— Господи! — говорит она: — Господи!.. Ты единая надежда и единое упование, помоги мне!..

VIII

А в двери стучатся, ломятся…

— Кто там?

— Это я, я, барышня.

Гризли медленно, сонная, отпирает.

— Ведь, уже второй час… Вы стонете… кричите, и мы не можем разбудить вас…

Входит, вся перепуганная, Анни. А за ней, в отдалении, стоит он.

Портьера тихо приподнимается и выставляется голова его, Гриши.

— Можно войти? — спрашивает он.

И все сердце Гризли переполнилось радостью.

Он подходит к постели и берет ее за руку. Он смотрит её пульс…

— Гриша! — говорит она. — Я видела какой-то страшный сон… Я видела много огня… Постой, дай мне вспомнить, что я видела…

Но ничего не может она припомнить. А он смотрит на нее выжидающим, нетерпеливым взглядом…

О! Если-бы этот взгляд изменился на любящий, если бы в нем промелькнула хотя одна, слабая искра чувства!

— Гриша, — говорит она, — ты говорил, что все мы живем чувством. Оно ведет и руководит нас…

Он молча кивнул головой.

— А ты Гриша?! Ты живешь одной головой… В тебе нет никакой привязанности и ни к кому…

И в голосе её задрожали слезы. Он нахмурился.

— Ты ошибаешься. Во мне сильна привязанность к знанию, к истине и этой привязанностью я живу и каждый человек, живущий умом, а не влечением сердца и плоти должен идти этой дорогой. И если б люди все шли этой дорогой, то они давно бы уже пришли к иной, разумной жизни, в которой все страсти были бы подчинены рассудку.

— Гриша!.. — говорит она с дрожью в сердце: — странна, непонятна мне эта жизнь!..

— Живи, думай и ты поймешь ее… — говорит он и останавливает свой пристальный взгляд на её глазах, и она чувствует на себе силу его ужасных глаз… Туман закрывает её голову и сердце. На миг, на мгновенье все смешивается в каком-то хаосе в её голове… И когда она очнулась, то его уже не было в её спальне… Перед ней стояла Анни.

Молча умывается и одевается Гризли, и идет в сад. Яркий, солнечный день горит над ней. Все живет жизнью плоти. «Почему же человек должен жить не этой жизнью, а его умом, связанным и подверженным всяким заблужденьям и ошибкам?!. Неужели не в глубине сердца скрыт тот руководитель, который неодолимо влечет нас к тому или другому делу, к свету и к небу?!»

И теперь ее ведет этот руководитель. Она быстро проходит тенистый запущенный сад, проходит мимо прудов позеленелых, заросших осокой и камышом. И жизнь играет в их водах и над ними. Тысячи стрелок, коромысел летают, гоняются друг за другом, летают парами… Гусеницы всех пород ползают в водах их, гусеницы в трубочках из обгрызков водяных трав, из песка, из маленьких улиток.

Идет Гризли к дальней, маленькой калитке. Спит около неё сторож в старой караулке. Сторож древний, который помнит Гризли еще маленькою и помнит деда, старого князя.

Гризли вышла на чистую, яркую луговину. Она идет по сжатым прошлым летом полям. Простор и свобода идут подле неё и обхватывают ее со всех сторон…

«Отчего же, — думает она, — здесь, в этих полях и лугах та же природа выглядит иначе?!. Отчего здесь чувствуешь её простор и силу!.. А там в большом тенистом саду видишь и слышишь, что все это искусственно… Здесь нет красоты, но нет и безобразия, как в этом заброшенном саду… Отчего?..

И думает Гризли спросить об этом её умного и знающего Гришу… Только не знает она, что Гриша только думает, что он это знает…

Идет Гризли, несет помощь бедной старухе, которая отказалась от её богадельни, сколько ни уговаривала ее Гризли.

Несет ей Гризли помощь и мерещится ей страшный сон, который она видела на днях. Она силится припомнить этот сон… и не может. Она чувствует, что вся душа её замирает от этого сна… Она видела… да, она ясно видела «неволю жизни»… Жизнь ради жизни…

Она видела жизнь в страданиях, в грязи, среди кровавых мучений, жизнь под страшным гнетом, и люди все-таки живут и рады этой жизни — только одной жизни… Отчего же не рада ей эта старуха бабушка Минодора, к которой она идет теперь, с её посильной помощью… Отчего же бабушка усиленно отказывается от этой, да и от всякой помощи?

Она вошла в деревню…

Деревня спит — точно вымерла.

Сонные овцы мирно дремлют на солнце — в тени изб. — Грязные свиньи спят в луже посреди улицы и грязь блестит на солнце, на их щетинах.

Опустела деревня. Все уехали на весеннюю работу. Только в одной, дальней избе жалобно голосит покинутый, детский голосок…

Идет Гризли, к маленькой покачнувшейся избушке, что стоит на краю села. — Одинокая избушка, без двора, грустно наклонилась к земле.

Входит она в крохотные сенцы, входит в избу.

«Не умерла ли? — думает она. — Не поздно ли пришла моя помощь?

Но нет — жива бабушка Минодора, жива еще в её девяносто два года. Она помнит еще прошлый блестящий век, где все было разнуздано. Она сама была есаулша в одной далекой оренбургской деревне. Господская воля перевела ее в Архистратигино и здесь спускалась она все ниже и ниже и дошла до одинокой жизни, в гнилой, курной избушке.

Но не поддается и не падает в битве жизни бабушка Минодора. Она вся протест, не смотря на её девяносто два года…

Лежит она на её жесткой постели… Немощная и больная… Но строго и ярко горят глаза её из-под широких, совершенно черных бровей. — Седые космы выбились из-под головного платка. — И всякия, кто взглянет на эти глаза, на твердо торчащие, заострившиеся нос, на плотно сжатые губы, подумает, — с какой страшной силой воли должен быть характер у этой старухи?!

— Бабушка! — говорит Гризли, — я принесла тебе лекарство, о котором говорила тебе вчера…

— Спасибо! — говорит нехотя бабушка… — Свою господскую душеньку потешила…

— Не об неё я думала и думаю, бабушка, а о твоей несчастной и неладной душе.

— А что об неё думать?.. Есть хорошо… а нет и то ладно.

— Страшно бабушка, что в твоей душе нет мира и кротости.

— А на кой ляд она потребна… твоя мир и кротость?.. Вот ты живешь в мире и кротости, а спокойно ли жить-то тебе?

— Страшно бабушка, — твердит упорно Гризли, — что нет в тебе жизнерадости…

— Какой радости?.. Когда была молода, была и радостна… А теперь, куда я пойду?.. Кто мне рад и кому я радостна?.. Земля есть и в землю пойду…