Свет и мракСборник фантастических повестей и рассказов
Шрифт:
— Бабушка, к Господу ты пойдешь, к Господу милостивому, на суд Его страшный.
Бабушка ничего не ответила, только махнула дрожащей рукой, старческой и костлявой.
— Бабушка! Страшна жизнь без любви, без веры…
Бабушка вдруг приподнялась на постели и пристально посмотрела на Гризли…
— А твоя жизнь разве не страшна?!. Живешь ты с любовью и с верой… Жалостная, да болезная… Чем бы детко не тешилось — все ладно… Жила, и я так-то… как ты живешь… Уйду, бывало, в боры дремучие… В нашей заволжской стороне есть страшенные боры… Уйду к медведям лютым… Съедят мол, так съедят… Уйду молиться Господу… Верила я, что если помолиться Ему, Отцу нашему милостивому, так все беды и напасти прочь… А было мне тогда годков 12, не боле… Был у нас тогда мор… Батюшка помер… Матушка разнемоглась этой черной немочью… Думала я: как мол не сжалится
Бабушка замолкла, вся сморщилась, стиснула зубы… и начала корчиться, но ни один стон не вырвался из груди её.
— Пить! Попить дай. — проговорила она с трудом.
И Гризли зачерпнула воды в ковшичек и дала ей пить.
— Вот этак-то без тебя… — начала бабушка ослабевшим голосом… — Лежу, лежу… Загорит сердце… Душно… а встать-то не могу, не осилю. — Напоить то и некому…
— Бабушка! Ведь я уговаривала тебя лечь в больницу.
Но бабушка опять махнула рукой.
— Не надоедай ты мне, — проговорила она — с больницей твоей, — и замолкла.
— Бабушка! — заговорила Гризли несколько минут спустя. — Что же ты не досказала… Как ты Богу в лесу молилась?..
— Ну! так и молилась… Душеньку свою всю выплакала… Пришла в деревню… а мать-то уже лежит мертвая… — (Бабушка помолчала опять). — Думаю: чай обрядить ее надо… А чем обрядишь?.. Ничего в избе нет… Стянула это я ее с постели на пол… Обмыла… Одела опять в то же… Обрядила… На другое утро пришли… взяли… увезли ее… И осталась я сиротой… в чужих людях мыкаться… Так и росла… Где пинок, где толчок… У людей семья… достаток, у меня ничего нет… Одни лохмотья грязные… И сколько я ни жила… все меня моим сиротским делом попрекают… Точно я согрешила, что осталась сиротой горькой… Спала я чуть не в свином хлеву… Дядя Карп был злющий — да пьяный… Колотил меня, чуть не каждый день… А росла я девка красивая… Брови соболиные… Румянец во всю щеку… С чего бы думала я?.. И полюбил меня что ни на есть лучший парень в селе… Тихий, красивый да ласковый — сын старосты… Митрием звали… Давно это было…
И бабушка на мгновение замолкла. Точно какой-то теплый свет заглянул в её озлобленную душу…
Ну! слюбилась я с ним… И устроил он все так, что повенчались мы увозом… Не в нашем селе, а в дальнем, Овсянкове… Попы — то знаешь, в вражде были… Ну! Отец-то Яков и рад был отбить свадьбу от отца Андрея… Повенчались мы на голытьбу… Хоть волком вой… Свекор-то шибко осерчал… Ничего нам не дал и со двора протурил… Не сын мой ты, говорит… Ну! что же? Кому жалиться, где суд искать?.. Не горюй, говорю, Митя… Сила у нас есть… выберемся… А надо сказать, что была я перва работница на селе… Куды за мной другим девкам… Люта была в работе-то… Отошла я от сродников… Наплевала… Всюду меня зовут… везде дорожат… Ну, да с тяжестью-то под сердцем немного наработаешь… А тут еще горе накрыло… Митю в солдаты взяли… Не ему был черед, да так подвели анафемы, змеи ехидные, что ему лоб забрили… Сам отец, хлопотал… Все злобу на нем вымешал — что женился не по его указу… Как раз к его уходу я дочку родила… Таку же ладную, как он сам… Хорошеньку дочку…
Бабушка опять помолчала…
— Прожила она пять годков… Сколько я с ней маяты и тяготы приняла… И не рассказать… Но осилила… А Митю в тот же год… В перву войну убили… Остались мы теперь две сироты: я, да дочка… И была она мне радостью… На Митю походила личиком… хорошая моя…
Бабушка опять замолкла и тяжело дышала…
— Бабушка! — вскричала Гризли, — ты не говори теперь… — Тяжело тебе…
— Для че не говорить?.. Нет, ты разбери твоим княжеским умом… Разбери: ладно ли я думаю?.. Слушай: захворала моя Нютка… в успеньев пост… И пошла я опять в лес молиться… Дура была… Молюсь слезно… Об землю колочусь… Не отнимай, мол. Ты Господи, от меня мое сокровище!.. Одно у меня, Нютку мою… Вернулась в избу-то… а она посреди избы, на полу… Мертвенькая лежит… Бабушка!.. — вскричала Гризли… — Не сокрушай ты себя… Не ропщи на Господа!.. Ведь народ говорит— на Бога уповай, а сам не плошай… Ты бы к доктору ее свезла… Чем Господь виноват!.. Вспомни Иова многострадального, который остался верен Господу…
Бабушка приподнялась и снова опустилась на постель… Лицо её горело, глаза сверкали… Слова с каким-то глухим клокотаньем, с трудом вылетали из горла.
— Все вздор!.. Доктора твои — вздор… и Иов — вздор!.. Все ложь… Живем… маемся, помрем… успокоимся… А ты слушай!.. Я ведь еще не все досказала… Привязался тогда ко мне
управляющий твоего деда… Поставил он нам управляющего… Фарапонта Андреича… Из отставных… Такой сахар, что страсть!.. Увидал он раз меня. Кто это? — пытает… Что это раньше я не приметил… Солдатка, мол говорят, Минодора Лаврентьевна… Приходит ко мне вечером сотский… «Ступай мол, тебя к себе управляющий требует»… «На что это?..» «Не могу знать…» — «Не пойду я…. говорю ему… «Не пойдешь, говорит, так велел завтра отодрать тебя…» — «Как так!.. говорю… И вскипело сердце мое… Меня!? За что, про что? И так вся я распалилась… Как мол, говорю, он смеет». — Сейчас накинула шубенку… бегу прямо к нему… Не помолилась, не поклонилась так-таки прямо и говорю ему… «Ты зачем, мол, меня честную вдову тревожишь?.. Чего тебе, мол, псу поганому, от меня надоти?.. Мало ты у нас девок перепортил… Тебя князь править нами поставил, а ты безобразничаешь… Усатая морда…» — так ему прямо и отхлеснула. Ну и он осерчал… Затопал, заорал… «Ах ты, говорит, бунтовщица!! Розог!!!»… — Ну и стегал он меня тут всласть… Насытил свою душеньку… Не помню я как меня и снесли в избенку… И лежала я больная почитай с месяц… Чуть не померла… А сердце мое, так и кипит, так и кипит… Нет, думаю, не помру!.. Уж я его доеду!.. Я ему, усатому псу… отсыплю… И только-что я опомнилась, как пришла радостная весточка. Идет, бают, к нам заправдашный царь… волю несет… Одни бают, что он невзаправдашний, другие, что заправдашный, да мне наплевать… Сейчас накинула шубенку, побежала в суседнее село, Хоботище… Там, мол, сила вся… Прибежала ночью… И всю-то ночь… напролет пропировала… Самого царя видела… И сделал он меня есаулшей своей… Ну! тут я свет засветила… Собрала молодцев и нагрянула… Накрыли мы управляющего… «Пожалуй, мол, друг сердечный, на расправу!..», и натешила я над ним свою душеньку… Он орет, стонет… а молодцы село жгут… Ни кола, ни двора не оставили… Лихой…Гризли в ужасе всплеснула руками, а бабушка опять приподнялась с постели — и дико, хрипло захохотала…
— До сих пор! — проговорила она — до сих пор сердце радуется вспоминаючи эту радостную ноченьку!..
И она снова опрокинулась на постель — и лицо её быстро изменилось: кровь отхлынула от него… хриплый смех её перешел в хриплое дыхание… глаза остолбенели…
— Бабушка! бабушка Минодора! — вскричала Гризли, — перекрестись!.. помолись Богу!
Но бабушка ничего уже не слышит. Она умирает.
Вся, дрожа от страха — Гризли выбежала вон из избушки…
Весенняя холодная ночь спустилась на землю, — тихая ночь, как тихий покойник. Все цветы в страхе поникли к земле… Ветерок замолк и заснул. Все птицы в ужасе завернули головки под крылышки. Вся природа чувствует, что спустилась необъятная великая сила Великого… и трепет объял ее.
Тихо летит Гризли… летит против её воли. Вся, душа её ноет, трепещет от ужаса… С нею летят громадные тени… Великие творческие силы… Уныние и ужас царят в ночном воздухе.
Выше и выше поднимаются они в пустынном, мертвом воздухе… Летят они над громадной степной равниной, и конца нет этой равнине.
Угрюмые камни, обожженные солнцем, рассыпаны повсюду и торчат разбитые и брошенные великими силами природы.
Летят они на север, в ледяные, полярные страны… Необозримое холодное, мерзлое, мертвое море. Громадные ледяные горы, как прозрачные чудовища, носятся по нем.
Летят они час, два и конца нет этим мертвым ледяным равнинам — этому бесконечному ледяному морю.
Ужас давит, Гризли. Хочет она спросить своих страшных спутников: — для чего летят они? — и не может, ужас сковал её язык и сердце…
Страшные сполохи — огненные столбы играют в темном небе… То разбегутся лучами во все стороны, то свернутся веером, то опустятся на землю ярким сияющим венцом.
Страшна полуночная ночь, освещенная таинственным светом.
И кажется Гризли, что и воздух, и льды, и волны морские — шепчут одно и то же. Прислушивается она к их таинственному говору и слышит — твердят они:
— Мертвое спит сном смерти, вечным, тяжелым сном! Пробудись дух жизни! Обнови твои силы!
— И хочется Гризли, чтобы скорее, скорее проснулся этот дух жизни. И желание её превращается в страстное, непреодолимое томление. С мольбой и с теплой верой обращается она к Господу: Помоги им!.. Вседержитель! Воскреси мертвое! Разбуди дремлющее…
И видит Гризли, что начинается сила другого света… Занимается заря. Всходит греющее солнце… И все стремится к нему. Только зачем же оно греет так сильно, грубо!..