Свет озера

— Да, я не знаю, как его зовут. И никто никогда этого не узнает, потому что нет у него ни родителей, ни соседей, ни друзей, ни отчизны. Совсем ничего. У него только хилое тельце, столь долго оставался он без капли еды, что невольно приходит на ум, уж не каждое ли его дыхание — это предсмертный вздох. Откуда он? Из Ревермона. Из поселка виноградарей, который был неотличимо похож на ваши, пока не прошли через него орды убийц.

Он снова замолк, и взгляд его с несказанной силой обежал толпу любопытных. Вокруг него как бы встала завеса тишины, а те, кто держались в задних рядах, шикали на подходивших, и вся площадь наконец затихла. Когда Блондель снова заговорил, голос его звучал уже не с такой силой, но зато гораздо тверже. Голос этот, казалось, клокотал где-то в самых потаенных глубинах его существа, чтобы затем обрушиться на слушателей тяжелыми звонкими волнами, бегущими одна вслед за другой. И чем тише звучал его голос, тем все плотнее становилась стена молчания. Вскоре уже был слышен лишь один его голос, и даже младенцы перестали хныкать.

— Дитя это, — говорил Блондель, — я нашел под грудой трупов. Среди этих трупов, возможно, лежали его отец и мать, его братья и сестры. Лишь чудо спасло его от солдатской пули, и кровью было залито все его тельце и личико… Кровью его родных!

По толпе пробежал шепот.

— Да, да, — бросил Блондель сдавленным голосом. — Там, по ту сторону гор Юры, уже долгие годы убивают, жгут, насилуют, режут, морят голодом, грабят. И потому, что крохотные младенцы чаще всего падают первыми и их как бы прикрывают своими телами убитые, случается, что они остаются живыми в самом средоточии этой бойни… Итак, я спрашиваю вас, добрые люди, об одном, имеет ли человек право бросить на погибель невинное существо возле тела его растерзанной матери? Прошу вас только ответить на этот вопрос.

Молчание. Тяжкое молчание, длившееся несколько секунд, затем Бизонтен крикнул:

— Нет, не имеет.

И Мари сдавленным голосом повторила те же слова, и ей вторили и Пьер, и кузнец, и даже Жан, которые стояли поодаль, к ним присоединили свои голоса мастер Жоттеран с супругой, очутившиеся сзади них. И тотчас же сотни голосов подхватили: «Нет, не имеет», и крикнули так громко, что задрожали оконные стекла.

И тут все увидели, как по исхудалым щекам Блонделя заструились слезы, и он поднял вверх свою тонкую белую кисть.

Когда все стихло, лекарь, с трудом овладев собой, продолжал:

— А раз так, то помогите, мне. Для того чтобы я мог вновь отправиться в путь на спасение детей, пусть те из вас, кто в силах, позаботятся об этих вот. Отдайте им всю свою любовь, всю любовь, что живет в ваших душах. — Подняв младенца повыше, он сказал: — Этот — самый крупный из всех. Кто среди вас захочет отдать ему…

Блонделю не дали договорить: мастер Жоттеран с силой рассек толпу. За собой он тянул свою супругу, которая судорожно цеплялась за полы его полушубка, он крикнул:

— Я! Я! Я потерял двух своих малюток. Хочу взять этого. И на кусок хлеба ему с избытком хватит.

Общее оцепенение, крики, возгласы. Даже смех, но явно заглушаемый рыданиями. И как только мастеру Жоттерану вручили ребенка и он прижал его к груди, прикрыв шубой, как только вместе со своей супругой нырнул под арку, спасаясь от назойливости тех, кто хотел поближе разглядеть приемыша, разом прозвучало с десяток, если не больше, голосов:

— Я!

— Я!

— Нет я! Я первый сказал!

Тут, должно быть, то, что зрело в душе Мари с минуты их появления на рынке, вдруг сразу взорвалось само собой. Бросив руку Бизонтена, она рванулась к тележке, где покоился весь этот выводок, пожалуй, ее собственный выводок. В первое мгновение Бизонтен опешил, но, быстро сообразив, что происходит с Мари, схватил ее за плечи, приподнял и внес под арку.

— Нет, — крикнула она, — пусти меня! Они их растопчут! Маленькие задохнутся. Это мои дети…

— Ну, теперь можешь идти, — сказал Бизонтен, поставив ее на землю и придерживая за плечо. — Иди, сама увидишь. Вот увидишь.

Голос его дрогнул. Он чуть ли не силой повлек Мари за собой. Через несколько шагов они нагнали чету Жоттеранов, убегавших с рынка изо всех своих старческих сил.

— Да не бегите вы так, — окликнул их Бизонтен, — с вами же ничего худого не случится.

Старики остановились, тяжело дыша, но улыбаясь.

— Что правда, то правда, — сказал мастер Жоттеран, — мы совсем, видать, спятили.

— Вот уж, должно быть, лет тридцать я так не бегала, — подхватила его жена.

— А это значит, что вы уже успели помолодеть, — громко расхохотался Бизонтен.

Но старик, глядя на младенца, твердил:

— Совсем спятили! Совсем спятили!

— Да нет, — заметил Бизонтен, — вовсе вы не сумасшедшие, вы счастливые. По-настоящему сумасшедшая — это Мари.

И, повернувшись к ней, сказал:

— Тебе всех детей подавай. Хотел бы я знать, как там Леонтина в такой толкучке?

Мари побледнела как полотно, но Бизонтен, прижав ее к себе, проговорил:

— Нет, дорогая, не бойся, прежде чем заняться тобой, я передал Леонтину Пьеру. Но теперь ты сама видишь, какая ты! Разве я не прав, говоря, что ты у нас малость того!

45

Когда они добрались до Рыночной площади, волнение достигло полного накала. За Блонделем пришли четверо вооруженных стражников под началом сержанта. Толпа наседала на них, вопила, что это позор, пусть немедленно освободят лекаря. В мгновение ока Бизонтен оценил создавшееся положение и сказал Мари:

— Беги скорее к Жоттерану. Скажешь ему, что Блонделя забрали. А сам он пускай тут же отправится к их старейшине.

— А как же ты? — испугалась Мари и вцепилась ему в руку. — А как же дети?

— Их приведет домой Пьер. А со мной ничего худого не случится. Беги быстрее.

Он с минуту смотрел ей вслед, потом, усердно работая коленями и локтями, бросился в самую гущу толпы. Все сильнее бурлила толпа между прилавками. Торговцы, согнувшись чуть ли не вдвое, с трудом удерживали деревянные лавки, чтобы их не опрокинули. Несколько корзин с фруктами уже перевернули вверх дном, румяные яблоки раскатились по земле и хрустели под ногами.

— Все пропало! — вопила какая-то здоровенная бабища.

— Люди совсем с ума посходили.

— Пускай посходили, да зато детей спасают.

— А кто за мои яблоки мне заплатит?

— И я не продал, но плевать мне на это. Раз в жизни такое зрелище увидишь, это дороже всего.

— У этого лекаря глаза совсем безумные.

— Небось папист какой-нибудь?

— Вот и нет. Уж поверь мне — он святой.

За исключением небольшой кучки торговцев, больше всего на свете дороживших своей выручкой, остальные, казалось, были полностью на стороне Блонделя. Люди негодовали — как это посмели забрать в тюрьму такого человека, требовали, чтобы сюда немедленно явились члены магистрата. С трудом расталкивая людей, Бизонтен добрался до того угла площади, где стражники схватили Блонделя. Он был пленником стражников, но и их в свою очередь взяла в плен толпа, все сильнее и сильнее нажимали на них, все чаще и чаще раздавались угрозы. Наконец по толпе прошло легкое движение, точно ручеек пробил себе извилистый путь в этом озере ярости. Все головы повернулись в сторону Ратуши, и снова раздались крики: