Свет праведных. Том 2. Декабристки
Шрифт:
Ужин подходил к концу, и Софи чувствовала себя все более и более одинокой: странное ощущение – словно все ровесники исчезли с лица земли…
Когда встали из-за стола, Сережа предложил ей руку, и они перешли в кабинет. Уже стемнело, и слуга зажег лампы, но жара не спадала. Безрассудные мотыльки влетали в открытое окно, устремляясь на свет. В маленькой жаровне дымились ароматные угли – легкий дымок отпугивал насекомых. Сережа попросил разрешения закурить. Софи отрешенно смотрела, как он высекает огонь, раскуривает трубку, сильно затягиваясь через самшитовый чубук, и вспоминала младенца, которого
– Вам, Сережа, было всего несколько месяцев от роду, когда мне пришлось вас покинуть, – негромко сказала она. – Должно быть, ваше детство было не таким уж радостным. Вас растила старая Василиса?
– Нет, отец.
– Я хочу сказать… вашей няней была Василиса?
– Да. Но еще много других! Только я не помню их имен.
Софи поежилась: кожаная обивка кресла холодила плечи.
– Я очень любила вашу матушку, – вздохнула она. – Перед смертью она попросила меня заботиться о вас, как о родном сыне. Но я не смогла сдержать слово, которое дала ей, потому что, как вы знаете, последовала за мужем в Сибирь. Маша была очень чувствительной женщиной, нежной и страстной одновременно…
Губы Сережи растянулись в улыбке.
– Вы правы, – пробормотал он, – но мне кажется, она была довольно неуравновешенной.
Софи задохнулась от возмущения.
– Да как у вас язык поворачивается? Разве вы можете судить Машу? – с трудом выговорила она.
– Я только повторяю то, что говорят все.
– Все? Наверное, так говорил ваш отец?
– Да, среди прочих – и он тоже. Как бы там ни было, моя мать покончила с собой из-за нелепой истории. Не могла же она дойти до такого отчаяния только из-за того, что отцу пришлось продать нескольких крестьян, чтобы расплатиться с долгами! Всем известно: она принимала все слишком близко к сердцу! И, между прочим, еще до того раз двадцать пыталась покончить с собой!
Софи слушала, как племянник нагромождает одну ложь на другую, веря, что все это чистая правда, и молча страдала оттого, что не могла немедленно опровергнуть досужие вымыслы: не было ни малейшей надежды на то, что Сережа ей поверит. Может быть, позже, когда пройдет какое-то время, она попытается его переубедить. Бедная Маша, ничего-то ей в жизни не удавалось, даже смерть не удалась, и, вероятно, самым тяжким наказанием стало презрение, с каким сын относился к ее памяти!
– Думаю все-таки, что лучше не судить о людях, которых не знал лично, – попыталась вразумить племянника Софи.
– В тех случаях, когда нет возможности составить о чем-то собственное мнение, лично я полагаюсь на мнение тех людей, которым вполне доверяю!
– И никогда не боитесь ошибиться?
– Существуют неопровержимые доказательства, свидетельства, подтвержденные фактами!
– Вот это меня и тревожит, причем тревожит очень сильно! – вздохнула Софи.
– Не понимаю, что именно вас тревожит, тетушка.
– То, что… Видите ли, Сережа, если вы бездумно соглашаетесь с тем, что слышите от людей из вашего окружения, то, скорее всего, не испытываете ни малейшего сочувствия и к тем, кого принято называть декабристами…
Черты Сережи внезапно отвердели, взгляд сделался жестким.
– В
самом деле, – ответил он, – не стану скрывать, что чувствую себя весьма и весьма далеким от этих господ.– Пусть так. Однако, не разделяя их взглядов, вы могли бы сожалеть о постигшей этих людей участи!
Он гордо выпрямился:
– Простите уж, тетушка, но я отказываюсь жалеть людей, которые ради удовлетворения своих личных амбиций хотели предать Россию огню и мечу. Я сторонник порядка. Вполне естественно, что правительство изолирует людей, которые могут нарушить спокойствие и расстроить жизнь общества.
Софи смотрела на молодого человека с безрадостным любопытством. Неужели это племянник ее Николая произносит такие слова? Даже от самого Михаила Борисовича вряд ли можно было бы услышать нечто более реакционное! А что, если все молодые россияне теперь такие же, как этот мальчик, испугалась она, но тут же опомнилась, подумав о том, что Николай ведь, когда она познакомилась с ним в Париже, придерживался далеко не либеральных взглядов… И, желая сменить тему, спросила:
– А что за жизнь вы ведете в Каштановке? Часто ли видитесь с соседями?
– С ними? С ними стараюсь видеться как можно реже! Они совершенно неинтересные люди!
– Тем не менее, мне кажется, я припоминаю, будто среди них были люди вполне порядочные. Ваш дядя когда-то очень дружил с Васей Волковым.
– Вот уж чему не приходится удивляться! – откликнулся Сережа. – Волков в наших краях слывет республиканцем. Его даже, если не ошибаюсь, допрашивали во время процесса декабристов. Однако он не был арестован.
– А его матушка?
– Живет вместе с ним. Сестры вышли замуж, перебрались в Москву. Все они помешанные!
Софи, нимало не смутившись, продолжала расспрашивать Сережу о других прежних знакомых, и каждый раз он отвечал ей резко, с раздражением. На тридцать верст в округе не случилось ни одного человека, который в его глазах заслуживал бы снисхождения, он никого не щадил. Может быть, списать эту непримиримость на молодость и самомнение племянника? Наверное, ему хочется любой ценой добиться того, чтобы в ее глазах выглядеть человеком с сильным характером. В окно вливалась легкая прохлада, тихо шелестели под ветром листья…
– Не могу поверить, что на самом деле вернулась в Каштановку, – произнесла Софи. – Все кажется, будто за этими стенами все еще Сибирь. У меня осталось там столько добрых друзей!
– Неужто сожалеете о том, что покинули Тобольск? – язвительно спросил он.
– Там можно было найти величие души! – ответила она, глядя ему прямо в глаза.
– Величие души – роскошь тех, кому нечего делать!
– Уж не потому ли, что были так заняты, вы никогда не отвечали на мои письма?
– Я же вас не знал…
– Это не причина, Сережа.
Племянник насмешливо поклонился ей.
– Как для кого. Для меня – вполне серьезная причина, тетушка! Теперь, когда я вас увидел, все изменилось, и теперь, если нам придется снова расстаться, я не премину вам написать. Но ведь мы больше не расстанемся! Во-первых, потому что вы не имеете права уезжать из Каштановки. А во-вторых, потому что у нас здесь есть общие интересы. Это поместье столько же принадлежит вам, сколько мне. И я должен перед вами отчитываться!