Свет в оазисе

Я не понял намека.

– Как ты думаешь, что ты сейчас ел?
– спросил он.

Я оглянулся на мать и прочел на ее худом лице сочувствие. До меня вдруг дошло, о чем толкует Энрике. Сам того не подозревая, когда внимание мое было полностью поглощено разговором о предстоящей войне, я впервые в жизни нарушил запрет на употребление в пищу свинины! И небо не обрушилось на землю, море не восстало из берегов!

– Все верно, - подтвердил Энрике, глядя на мое ошеломленное лицо - Эти тонкие ломтики мяса славятся по всей Кастилии.
– Это хамон, окорок из специально разводимых черных свиней. И есть его надо не рассеянно, как ты, а вдумчиво, запивая добрым вином и заедая отборными маслинами. Предлагаю тебе это сделать, и ты, наверняка, будешь рад, что поменял религию.

Мне вдруг стало все равно. А почему бы, собственно, и нет? В конце концов, я был совершенно уверен, что, несмотря на веселый тон, Энрике вовсе не смеется надо мной. Он действительно хочет, чтобы я научился извлекать удовольствие из своего положения.

Я потянулся к кубку. Матильда захлопала в ладоши и воскликнула:

– Внимание! Алонсо набрался мужества!

Теперь на меня смотрели уже все присутствующие, включая и Луиджи с дядей, которые прекратили обсуждать политику и повернулись к нам. Пожалуй, я не заинтересовал одного лишь Лоренцо, полностью увлеченного поглощением еды.

Пути назад не было. Я быстро осушил кубок до дна и со стуком поставил его на стол. К щекам и ко лбу тотчас прилила волна жара. Неожиданно возникло желание плакать и смеяться без всякой причины.

– Пусть что-нибудь поест!
– произнес чей-то голос. Кажется, мужской. Или, может быть, женский.

Остаток вечера смешался в моей памяти - неразборчивый гул голосов, потерявшая вкус еда, мучительное постепенное возвращение трезвости и навалившаяся усталость. Кто-то помог мне дойти до комнаты. Я с трудом стащил с себя рубаху и чулки и лег в постель.

В теле возникло странное чувство движения, как будто меня несет в полете, но полет не приносит радости. Это чувство то оставляло меня, то снова подхватывало. Перед глазами плясали язычки пламени, и их ритм почему-то отзывался покалываниями в пальцах. Вот они уже превратились в крошечные сверкающие лепестки, потом сложились в золотые узоры. Где же я видел эту сплетающуюся без начала и конца вязь арабесок? В Альгамбре? На арках Алькасара?

Мне уже начали нравиться эти зрительные метаморфозы, но я не успел насладиться ими сполна, потому что погрузился в забытье без сновидений. В самое последнее мгновение перед засыпанием возникло ощущение, что я понял что-то неуловимое, не передаваемое словами, нечто на грани сна и яви. Но наутро, как я ни старался, так и не вспомнил, что же это было.

***

В последующие дни меня знакомили с разными видами тканей, со способами их производства, с ценами на них. Дядя, братья и их работники терпеливо объясняли, какой одежде соответствуют те или иные материалы, что заказывают дворяне, что - купцы, какая одежда по средствам ремесленникам и крестьянам, что носят простые монахи, а что - приоры монастырей и епископы. Что делают из дорогого шелка, а что - из грубого дешевого сукна. Какой мех - белки или горностая - подходит для обшивки сюрко. Как выглядит вышивка, сделанная золотой и серебряной нитью на верхней одежде. Я учился отличать виды парчи и бархата, льна и шерсти, сукно гладкое и с начесом, византийский шелк и тафту из Сицилии.

Наука постепенно шла впрок, и я понимал, что овладение ею является лишь вопросом времени. Но ткани не могли заменить мне книг, по которым я отчаянно тосковал. Мне не хватало их присутствия и самого процесса чтения. Дядя Хосе замолвил за меня словечко, и старенький священник-араб, падре Нуньес из церкви святого Себастьяна, обещал показать мне свою небольшую библиотечку. Однако время шло, и мне неловко было напоминать ему об этом. Единственным текстом, кроме Библии, который я читал в эти дни, была рукопись "Свет в оазисе". Я мог делать это только поздно ночью, тайком. В это время меня обычно никто не беспокоил, и даже Матильда не удостаивала своим назойливым вниманием.

В один из апрельских дней я оказался в уличной толпе, провожавшей бесчисленную армию католических королей, которая отправлялась брать Гранаду. Усидеть дома было невозможно. Цеха, лавки - все было закрыто. Народ повалил на улицы. Вместе со мной пошли все трое моих кузенов, включая вездесущую Матильду. Энрике и Матильда, указывая мне на тот или иной фрагмент внушительного военного парада, разъясняли то, в чем я не мог разобраться сам.

Король и королева в сопровождении своих свит первыми выехали из Алькасара во главе длинного ряда рыцарей. Дон Фернандо был намерен лично руководить осадой Гранады. Поднимая облака пыли, громыхали закованные в железо лошади. Сверкала на солнце броня рыцарей и их коней, на шлемах всадников живописно выглядели ленты, разукрашенные в геральдические цвета. Было интересно разглядывать нарисованные на щитах и попонах фамильные гербы.

– Рядом с королевой ее сын, принц Хуан, - объяснила Матильда, - и три дочери: инфанты Хуана, Каталина и Мария. Они направляются в Алькала? Ла Реаль, крепость графа Тендильи, которая расположена на пути в долину Гранады. Оттуда королева будет руководить поставками для армии.

Когда мимо нас двигался кортеж придворных, священников и высокопоставленных мирян, Матильда указывала на ту или иную разодетую даму, называя ее имя. За придворными последовали войска. Энрике, удивляя меня своей осведомленностью в геральдике, произносил имена проезжающих мимо военачальников короля: граф Тендилья; граф Сифуэнтес; герой Малаги, дон Алонсо Агиляр; дон Родриго Понсе де Леон и так далее, и так далее...

– Видишь красные кресты на щитах? Это рыцари ордена Калатравы, - пояснял кузен.
– А это магистр ордена Алькантара, дон Хуан де Сунига со своими воинами. За ними - арагонские рыцари ордена Монтесы.

Грохот и шум стояли неимоверные: ревели трубы, заходящаяся в восторге толпа напирала со всех сторон. Повсюду развевались штандарты и хоругви. Время от времени кто-нибудь затягивал: "Сантьяго де Компостела! Сантьяго Матаморос, Истребляющий мавров!", и этот клич тут же подхватывали тысячи глоток. Матильда оробела и прижалась ко мне, одновременно держа за руку Энрике. Хуана мы уже потеряли в толпе.

Мимо нас проходили копейщики и арбалетчики, швейцарские наемники и солдаты ополчений. Казалось, войску не будет конца. Но оно все же кончилось, взяв курс на мой родной город. Последними провези артиллерийские орудия - их количество тоже было впечатляющим - и повозки маркитантов с провиантом и снаряжением. Толпа постепенно начала редеть. К этому времени я уже потерял из виду своих родственников, но не стал их искать. Мне хотелось побыть в одиночестве.

Я устал от тесноты и толкучки, от немытых тел христиан (дед был прав, говоря о том, что они еще не научились достаточно часто предаваться омовению), от пыли, жары и шума, от запаха испражнений, оставленных лошадьми там, где они проходили, а более всего - от криков "Смерть маврам!".

Мне не хотелось спешить с возвращением, и я брел по улочкам города, постепенно удаляясь от наиболее населенной его части.

Что бы я сделал, если бы был орбинавтом?
– спрашивал я себя.
– Как бы предотвратил осаду Гранады? Представил бы себе, что король Арагона и королева Кастилии вообще не появились на свет? Но это глупо, на их месте были бы другие. Может быть, я отсрочил бы конец Реконкисты, но вряд ли сумел бы его отменить. Для того, чтобы на самом деле прекратить насилие и войны, пришлось бы заново придумать всю человеческую историю. Может быть, надо было бы начать с Адама? Представить себе, что он так и не узнал Евы? Или, лучше, что не поддался на уговоры змия?