Светило малое для освещенья ночи

— Я поправлю одеяло.

Она взяла байковый край, неправильно свесившийся с койки, и вдруг ощутила, что хозяин этого не хочет.

Лушка испуганно выпрямилась и попятилась.

— Что такое? — не понял зам.

— Не хочет, чтобы я поправляла, — объяснила Лушка.

— Вот еще! — возразил зам и поправил сам. И спросил, продолжая подтыкать там и тут: — Вам не лучше?

Олег Олегович молчал, не мигая. Его глаза смотрели почти в потолок.

— Ему низко, — сказала Лушка и передвинулась к спинке в изножье кровати, чтобы больному было лучше видно пришедших.

Лицо псих-президента было неподвижно и асимметрично, будто одна половина была живее другой, а другая отчасти стекла к уху.

— Я же в прошлый раз клал две подушки, — сказал зам. — Специально мотался к сестре-хозяйке…

Лушке показалось, что он готов говорить о чем угодно, лишь бы не молчать. А Лушка отчего-то поняла, что сделалось с дополнительной подушкой:

— Ее украли.

— То есть как? — не поверил зам.

— Вытащили, чтобы стало выше кому-то другому, — подчеркнуто спокойным голосом объяснила Лушка.

Зам не нашел что произнести.

— Он просит полено, — сказала Лушка следующее.

Зам дернулся и вспомнил, что пришел не один, а с пациенткой из своего отделения. И уклончиво сказал:

— Да, да, что-нибудь придумаем. — То есть с нашими больными лучше не спорить, чтобы не фиксировать их на иллюзорных повторениях.

Лушка бросила на зама не очень хороший взгляд.

— Полено не стянут, — сказала она. — А если и стянут, будет видно — кто.

Зам подумал, что лучше бы, наверное, ему прийти одному, и хмуро решил выяснить:

— Это вы? Или он? Кому принадлежит идея о полене?

— Ему, — по-деловому ответила Лушка. — Я буду только повторять… Переводить. Можете спрашивать.

— Он слышит?

— Обращайтесь к нему…

— Олег Олегович, вы слышите нормально? — присев на край кровати, посмотрел в двоякое лицо зам.

Лушка сосредоточенно смотрела туда же. Моргнув, выдала ответ:

— Можно сказать, да. Если не считать, что несколько больше, чем нужно. Шумит.

— Боли есть? — профессионально спросил Сергей Константинович, игнорируя очевидную невнятность ответов. Еще вопрос, кто тут при чем.

— Увы, нет, — ответил Лушкой его шеф.

— Вас лечат?

— Это зависит от того, что считать болезнью, а что лечением.

— Ладно, я выясню у Кравчука, — пообещал зам.

— Да бросьте, Сергей Константинович! — В ответ зам вскинул подбородок. Лушка заторопилась: — У меня в кабинете… — И замолчала.

— Ну? — нетерпеливо подтолкнул зам. — Что нужно из кабинета?

— Не скажу! — отрезала Лушка.

— Вы взялись переводить!

— Не скажу…

Зам хлопнул себя по коленям. Он понял.

— Нет! — взглянул он в неуловимые глаза шефа. — Никогда.

Лушка не выдержала и понесла отсебятину:

— Олег Олегович, это я, Лушка. Извиняюсь — Лукерья Петровна Гришина. Знаю, что вы знаете, но я на всякий случай, я тут в белом халате, а вы, может, не узнали. Раз вы о таком, то я скажу вам особенное. Вы даже, может быть, обрадуетесь…

Лушка вдруг споткнулась.

— Что там опять? — воскликнул зам. — Что он говорит?..

— Эта дура опять залетела… То есть — забеременела.

— Какая дура?..

— Надея.

— Что?! Опять эта Ильина… Где только она находит?!

Лушка из-под кровати пнула зама в ногу. Зам взвился, потому что панически боялся крыс.

— Да сядьте вы… — прошипела Лушка. — И не трепитесь как помело…

— А? — Зам подкошенно осел на кровать. — Вы хотите сказать…

— Да ничего я не хочу сказать! То есть хочу, но не вам! Олег Олегович, миленький, да если вы… Да она счастлива будет! И вы, если хотите знать, тоже! Сегодня у вас, может, лучший день в жизни!

Зам схватился за голову.

— Гришина, перестаньте молоть чушь!.. Умоляю! Я хочу слушать не вас, а его… Что он говорит?! Это не ваше личное дело, вы обязаны… Боже, почему я не выучил ни одного иностранного!

— Да скажи ты ему… — выполнила общественный долг Лушка. — То есть я должна сказать вам…

— Ну?..

— Можно я передам вам это потом?

— Нет!.. А впрочем, я не очень настаиваю, в конце концов… — И не выдержал, повернулся к шефу: — И вы хотели уволить меня за аморалку!

— Сергей Константинович, Сергей Константинович, ну, поимейте совесть, он же может задохнуться так хохотать!

— Гришина, как вам удается все превратить в балаган?..

— Да помолчите, ради Бога, я из-за вас ничего не слышу… Ну, вот — исчезло совсем… Я сама буду, ладно, Олег Олегович? Она не сумасшедшая. Она красавица. Я кормлю ее пирожками. Она просила квашеной капусты. Она вас слышать будет. Сергей Константинович ее отпустит, правда? Я имею в виду — сюда… Вот, он приказывает вам ее сюда пустить…

— Вы же не слышите! — припомнил зам. — Может, и раньше тоже! Хватит Ваньку валять!

— Ну, хоть полено не стащат! И соком она Олега Олеговича сумеет…

— Да черт побери, в конце концов…

— А где его коляска?

— Да, Олег Олегович, — переключился зам, — мы могли бы вас на прогулку…

Лушка мрачно изрекла:

— Коляску тоже национализировали.

— Но это наше имущество! — возмутился зам.

Лушка постаралась сказать басом:

— Бросьте, коллега. Три коляски на все отделение.

— В таком случае — пусть компенсируют! — заупрямился зам. — Сейчас же отправлюсь к Кравчуку…

— Подождите, — остановила Лушка.

— Что еще, Гришина?

— Да нет, это он просит подождать…

— Слушаю, Олег Олегович, — вспомнил давнюю привычку зам.

Лушка изготовилась слушать дальше:

— Выставьте эту даму… Меня? Но, Олег Олегович, вы же слышали — он не знает ни одного языка, даже самого родного!

— Гришина, — с удовольствием сказал зам, — вас выставляют — выставляйтесь!