Светить, любить и прощать

– В общежитии.

Амалия, приняв во внимание ее деликатность, промолчала и глубоко вздохнула:

– Это печальная история. Бедная девочка. А ты-то ее откуда знаешь?

Анна пожала плечами:

– Ну, мам… Ты, что? Ты меня слушаешь или нет? Я ж тебе говорю, что с Наташкой учится на филфаке, на третьем курсе. Натка с Ксенькой меня и познакомила.

– А… Понятно, – Амалия, поправив волосы, покачала головой, – значит, твою новую подругу зовут Ксенией. Ну, что ж… Пусть приходит, я не против, если вы дружите. А Наташа тоже придет?

– Нет, – дочь хитро ухмыльнулась, – она со своим ухажером в кино закатилась.

– Закатилась? – мать непонимающе округлила глаза, – это опять что-то новое.

– Ну, мам… Так все теперь говорят. Это только вы с папой общаетесь как академики.

– Ты думаешь? – Амалия вопросительно подняла брови, чуть сморщив хорошенький лоб, – а мне кажется, что мы просто разговариваем на нормальном, человеческом языке. На русском. А эти твои словечки его очень портят.

Она помолчала и развела руками:

– Мне так кажется, во всяком случае.

Дочь, кивнув, улыбнулась:

– Ну, ладно, ладно… Моя подруга Наталья пошла в кино со своим молодым человеком, – Аня поспешно исправилась, – что? Так лучше? Понятнее?

Амалия одобрительно хмыкнула:

– Угу… Уже лучше. А с кем, если не секрет?

– О! – Анна довольно захохотала, тряхнув медными волосами, – Наташка у нас пользуется успехом! Этот, по-моему, пятикурсник. Наш, кстати, медик. Говорят, кардиолог.

Анна хитро прищурилась и добавила:

– Наташка, хоть и филолог, а любовь крутит с нашими… С медиками. У них же на филфаке дефицит мужского пола.

Амалия скептически поджала губы:

– Просто понимает, наверное, что за медициной будущее.

Она помолчала и задумчиво произнесла:

– Да и ладно. Какие ваши годы… Гуляйте. Веселитесь. А потом легко кивнула:

– Ну, иди, иди, душа моя, чай пей, а то щеки с мороза так и пламенеют. Не заболей, смотри!

Дочь, бросив вязаный шарф на диван, пошла на кухню, где Люся по-прежнему убирала осколки, громко двигая стулья и громыхая ведром с водой. Амалия, глядя ей вслед, глубоко задумалась.

Вот и выросла дочь….

Совсем взрослая стала. Красавица. Но даже не это казалось женщине главным в ее девочке. Было в этой девушке что-то бесконечно трогательное и милое, наивное и чистое.

Мать вздохнула… Надо же!

Как быстро растут дети. Как поспешно взрослеют!

Словно специально торопятся оставить самые лучшие, безмятежные и счастливые годы детства позади!

Амалия, погрустнев, окунулась в былое.

А как плохо все у них начиналось…

Ужасно! Как безнадежно и жестко звучали слова докторов. Хлестко, резко и, как всегда, окончательно. Как бесконечно было ее женское горе!

Нахмурившись, женщина выпрямилась в кресле и недовольно тряхнула головой, будто запрещая себе думать о том, о чем теперь помнить никому не полагалось.

Но мыслям ведь не прикажешь…

Так всегда и бывает: хитрющая память, проснувшись, вовсю старается подсунуть тебе именно то, что ты стремишься забыть раз и навсегда. И тогда, окунаясь в бездонный ее омут, ты, боясь утонуть в ужасных воспоминаниях, отчаянно отбиваешься от тянущих на дно мыслей и стремительно выныриваешь в день сегодняшний, где все светло и прозрачно.

Где уютно и беззаботно.

И продолжаешь жить… И продолжаешь упорно врать себе, что-ничего не помнишь, что живешь настоящим, и, засыпая по ночам, лишь усердно молишься, страстно прося небесные силы об одном… Умоляешь, чтобы призраки прошлого исчезли, чтобы они никогда не нарушали нынешний светлый покой и обретенную семьей долгожданную гармонию.

Амалия тяжело вздохнула.

Ну, что ж… Не важно, что осталось в прошлом.

Муж есть, дочь есть, работа есть. Все сложилось, а уж какой ценой – никому знать и не нужно.

Ни к чему это… Не их это дело.

Как там говорится? Меньше знают – крепче спят.

Глава 5

Амалия родилась в семье известного ювелира, художника и мецената.

Детство девочки прошло в окружении людей искусства, настоящей богемы, знатоков и ценителей всего прекрасного.

Отец ее, Карл Леманн, был выходцем из обрусевшей немецкой семьи, осевшей в России задолго до революции. Предки Карла служили поначалу в царской армии, потом преподавали в университете, а затем пристрастились к искусству. Дед Амалии, совершенно необыкновенный человек, прекрасно рисовал, собирал старинные гравюры, даже водил экскурсии по Пушкинскому музею. С особенной любовью дед занимался ювелирным делом и сына своего Карла заразил той же страстью: Карл обожал камни, изучал геммологию, мог оценить качество любого драгоценного изделия, ездил перенимать опыт к лучшим мастерам за границу и, наконец, основал известнейшую в городе художественную галерею, которой теперь уже много лет занималась его дочь, красавица Амалия Карловна.

Итак, Амалия была единственной дочерью известного в городе ювелира и художника Карла Леманна и камерной грузинской певицы Софико Беридзе. Естественно, что, соединив в себе две такие творческие натуры, девочка не могла не оказаться яркой, неординарной личностью. Потрясающая красавица с длинными черными волосами, черными огромными глазами, высокая, стройная, Амалия в свое время свела с ума не одного молодого человека. Но, слава Богу, она, обладая такой ослепительной внешностью, вовсе не спешила выскочить замуж, а наоборот, на удивление папиным и маминым друзьям, с завидным упорством занималась поначалу спортом и живописью, потом пением и музыкой. В результате девушка, хоть и не стала известным художником или певицей, но, обладая огромными энциклопедическими знаниями по искусству, стала одним из самых авторитетных искусствоведов страны и хозяйкой лучшей в городе художественной галереи.

В годы учебы в Строгановке Амалия, нешуточно влюбленная в искусство, дневала и ночевала в музеях, выставочных залах, художественных галереях. Отец, не чаявший души в единственной дочери, никаких средств не жалел, каждый год отправлял ее на стажировки за границу, и там она, конечно, исходила вдоль и поперек и Дрезденскую галерею, и галерею Уффици во Флоренции, и музей Прадо в Мадриде. Парижский Лувр, Миланская галерея Брера и Лондонский национальный музей были местом ее постоянного обитания. Амалия могла сутками не есть, бродить по огромным залам, затаив дыхание, любоваться шедеврами, пережившими века.

Всерьез и навсегда увлекшись живописью, Амалия, между тем, не была человеком, оторванным от жизни или ее прелестей. Она любила все красивое, изысканное, необычное и редкое. Бывая за рубежом, девушка старательно отбирала там и привозила всякие вещицы, ставшие изюминкой ее коллекции. Находила у букинистов редчайшие книги, с удовольствием посещала антикварные салоны, скупала старинные платья и предметы гардероба.

Со временем Амалия, несмотря на молодость, стала авторитетным искусствоведом, с ее мнением считались, приглашали на выставки и презентации, предлагали читать лекции и вести целые курсы. Погрузившись в атмосферу естественной роскоши, окружавшей ее дома, девушка выросла, конечно, капризной, своенравной, довольно упрямой, но, надо отдать должное, очень справедливой. Молодые люди, ее сверстники, жаждущие знакомства с яркой, обеспеченной, талантливой девушкой, Амалию совсем не интересовали. Ей хотелось настоящей любви, серьезной, стабильной и обязательно страстной.