Светить, любить и прощать

Михаил возмужал, чуть пополнел, защитил докторскую диссертацию, возглавил кафедру. Он по-прежнему блистал эрудицией, смешно рассказывал анекдоты, много читал, легко подтрунивал над собой. Его обожали студенты и особенно студентки, коллеги относились к нему с должным почтением, несмотря на его возраст (ведь ему и сорока еще не исполнилось). Единственное, чего еще не хватало в его наполненной заботами и делами жизни – так это любви. Однажды обжегшись, он словно интуитивно оберегал себя от всего, что могло как-то коснуться сердечных дел: с женщинами он вел себя свободно, но не безрассудно, шутил с ними, но не кокетничал, держался раскованно, но не развязно. В его поведении чувствовалось уважение и почитание, но не дерзость и вседозволенность. Он будто сам себе поставил невидимые границы, допустимые и позволенные, и переступать однажды им самим установленные пределы мужчина не стремился. Конечно, в его холостой жизни время от времени появлялись женщины, но связывать себя узами законного брака молодой ученый не спешил.

Ему было хорошо, уютно и комфортно в этом строго очерченном круге спокойного бытия, и, дорожа им, Михаил тщательно оберегал эту с трудом обретенную легкость от посягательства чересчур напористых и решительных дам, находящихся в активном поиске и бесцеремонно идущих напролом к намеченной цели.

Михаил Лапин жил не торопясь. Со вкусом.

С удовольствием занимался наукой, писал книги и статья в научные журналы, читал лекции, воспитывал учеников и ездил на зарубежные конгрессы и симпозиумы. Все у него складывалось хорошо.

Он по-прежнему очень дружил с Николаем, гордился своим другом, тоже ставшим к этому времени доктором наук, известным ученым. У Николая уже подрастали два сына, как две капли воды похожие на мать и также увлекающиеся математикой, как отец.

Теперь, позабыв дела давно минувших дней, друзья часто собирались вместе. Ездили на дачу к Николаю, рыбачили у крохотного озерца, спорили до рассвета, сидя у камина, ели Верочкины пироги и посмеивались друг над другом, вспоминая времена обоюдной влюбленности в юную филологиню. Вера, кстати, уже повзрослевшая и ничуть не изменившаяся, до сих пор переживала, чувствуя свою вину перед Михаилом. Но он, как-то узнав об этих ее мыслях, смеясь отмахнулся:

– Да ты что, Веруня?! Когда это было? Сто лет прошло… Брось ты это дело неблагодарное, не заморачивайся!

Вера, покраснев, обернулась к нему:

– Миша, а все-таки я чувствую свою вину… Вон у нас уже дети какие, а ты все один… Ты уж прости меня.

Михаил изумленно поднял на нее глаза:

– Вот тебе раз! Верка, да если бы ты меня тогда выбрала, представляешь, как бы мой друг переживал? Нет, я этого допустить не мог!

Он обнял женщину за плечи и захохотал:

– Нет, милочка, все лучшее – любимому другу! Выбрала его – и слава Богу! Зато я за него теперь совершенно спокоен…

Они посмеялись.

Михаил и правда давно уже все позабыл, успокоился и чувствовал абсолютное счастье при виде ухоженного, накормленного и обласканного жизнью друга. А вот в своей жизни ему менять уже ничего не хотелось, ведь человек ко всему привыкает: и к работе, и к семье, и даже к ее отсутствию. А привычка, как известно, – вторая натура.

Став известным ученым, мужчина уже ничего не хотел ломать: ни своих пристрастий, ни своих потребностей, ни размеренной холостяцкой жизни. И лишь только иногда какая-то грусть, накатывая внезапной волной, будоражила сердце и тяготила душу. Иногда очень хотелось душевного тепла и простого человеческого счастья.

Женщины, словно чувствуя это, кружили вокруг него постоянно. Упорно и настойчиво пытались они завладеть вниманием известного молодого профессора. Еще бы – завидный жених: и собой хорош, и обеспечен, и умен. Что поделаешь? Человеческая натура слаба… Иногда их поползновения на его свободу оказывались удачными…

Случалось, что Михаил поддавался женскому обаянию и попадал в расставленные сети, но все же редкие его увлечения оказывались недолгими и поверхностными. Зато после каждого расставания он, придя в себя и стряхнув очередное наваждение, говорил, скептически ухмыляясь и с удовольствием оглядываясь вокруг:

– Господи, хорошо-то как! Никто не ходит, не маячит, не болтает… Что ни говорите, а все же нет на белом свете ничего лучше свободы и комфортного одинокого спокойствия!

Так и катилась жизнь.

Погружаясь в научные изыскания, работая с утра до ночи, Михаил лишь иногда отдыхал в кругу своих родственников или семьи Николая. Он дружил, кстати, не только с Николаем, но и с его младшей сестренкой Нинкой, которую знал, наверное, сто лет. Нинка выросла на его глазах: они с Николаем водила ее сначала в детский сад, потом в школу, любя называли Кнопкой. Ходили вместе с ней в институт, когда она поступала. Верочка, кстати, помогала девушке готовиться к сочинению на филологический, куда Нинка отправилась, страстно полюбив русскую литературу и наслушавшись Верочкиных рассказов о филологах, их традициях и их великих наставниках.

Жизнь непредсказуема.

Годы бегут, берут свое, делают нас мудрее и рассудительнее.

Мы становимся сентиментальными и чувствительными. Скучаем по близким, тоскуем по минувшему, томимся от неизвестности.

И вот теперь, вернувшись из Америки, где он целых три года читал лекции в известном университете, Михаил, одинокий, свободный и полный сил, безумно хотел встретиться с любимыми друзьями и родственниками.

Ведь как бы ни было хорошо за границей, но, как писал известный классик, «дым Отечества нам сладок и приятен…».

Глава 8

Кира, сидя за своим большим старым столом, старательно заполняла зачетки.

Марта Михайловна, войдя на кафедру, внимательно посмотрела на коллегу:

– Что это Вы, Кирочка, сами пишите? Поручите-ка это Соне, она-то уже с ведомостями закончила. Пусть поможет Вам…

Кира подняла голову и улыбнулась:

– Ну, что Вы! Я, Марта Михайловна, обожаю это дело. Да и расписываюсь я сейчас только в зачетках тех студентов, кому экзамен «автоматом» поставила.

– Ну, тогда понятно, – заведующая кафедрой согласно кивнула, – с отличниками всегда приятно дело иметь.

Марта, вздохнув, прошла и присела за свой стол. Открыла ящик, сложила туда папки с курсовыми работами и, поправив элегантные очечки, обернулась к Соне:

– Сонечка, а что у нас с чаем? Будьте добры, заварите свеженького. У нас ведь еще заседание кафедры через два часа. Сейчас начнут подъезжать наши преподаватели, доценты, я еще и аспирантов пригласила. Пусть послушают… Вопросов много, зачетная сессия заканчивается. Хочу пригласительные как раз раздать, из ректората принесли сегодня.

Кира, услышав, удивилась:

– Пригласительные? Какие еще пригласительные, если не секрет?

Марта Михайловна загадочно помолчала, а потом, сморщившись, лишь махнула рукой:

– Ой, не умею я секретов хранить. А от Вас, Кирочка, тем более… В общем так… В главном корпусе 28 декабря будет новогодний вечер для профессорско-преподавательского состава, то бишь для всех нас.

– Ой, как здорово, – Соня даже в ладоши захлопала, но тут же осеклась, погрустнев, – а меня-то, наверное, не пустят.