Светлейший князь 2

Раненый лежал на каком-то грубом бревенчатом топчане на постеленных хвойных ветках. Когда брат вернулся, он успокоился и заснул. Мы положили его на землю, на топчан постелили чистую простыню, потом раздели раненого и переложили на неё. В землянке было не холодно от раскаленных камней, рядом с землянкой полыхал костер.

Наша доморощенная анестезия работала просто на десять баллов. Мы работали молча и сосредоточенно, быстро обработали рану и операционное поле, удалив обычную грязь и гной. Насколько возможно, я сделал ревизию брюшной полости, удалил сантиметров пятнадцать некротизированного тонкого кишечника и восстановил целостность кишечной трубки.

— Осип, давай опарышей, — пока Стрельцов ходил, мы набрали опарышей половину керамической кружки нашего производства. Осип подал мне этих «зверей» и я высыпал их в открытую брюшную полость.

От сделанного мною у меня у самого волосы по всему организму дыбом встали. Представил себе состояние помогавших мне Осипа, Леонова и Стрельцова. Хотя скорее всего староверец плохо понимал, что происходит. От горя он впал в прострацию, а когда мы начали удалять мертвую плоть, упал на колени в углу землянки, где висела какая-то икона и начал исступленно молиться. Осип с Леоновым помогали мне совершенно невозмутимо, но в один из моментов я, несмотря на достаточно плохое освещение увидел взгляды, которыми они обменялись. Такое, как пишется в книжках, не забывается никогда.

Я же был в ужасе от факта того, что я делаю. Как можно пытаться по сути перитонит лечить таким способом? Ну хорошо, гной эти твари съедят, а дальше? Как к примеру потом их удалить из брюшной полости? Всякие такие мысли по кругу бегали в моей голове, выедая мои мозги. В итоге я принял соломоново решение: проблемы решать по мере поступления.

Пока мы терзали несчастного Федора, Прохор и Митрофан соорудили шалаш, соорудили там два лежбища, навели там подобие дезинфекции, нанесли кучу раскаленных камней и застелили лежачие места чистыми простынями. В этот шалаш перенесли прооперированного раненого, если конечно сделанное мною можно было назвать операцией. Со вторым староверцем все было проще, там не надо было ничего удалять и шить, мы обработали рану и поселили в неё живность.

Свои экзекуции я закончил глубокой ночью. Когда я вышел из шалаша с ранеными, то увидел в темноте плотную стену молча стоящих мужиков. При свете факелов картинка была жутковатой. Увидев меня, они также молча, повалились мне в ноги. Потом один из них также молча встал и начал говорить:

— Твой казак убедил нас, мы согласны на твои условия. Все, — он повернулся и показал на стоящих передо мной на коленях, — согласны. Бумагу твоего попа подписали все.

Староверец Константин Москвин еще в начале ночи ушел к Лонгину с моим приказом готовиться к приему староверцев. К рассвету он обернулся, как он сумел это сделать, для меня осталось загадкой, в состоянии стресса люди и не то еще делают.

С первыми лучами солнца староверцы начали свой выход к Усу. Руководил всеми разговаривавший со мной ночью пятидесятилетний староверец двоюродный брат Стрельцовых, Савватий Денисов, не то однофамилец, не то какой-то родственник знаменитых Денисовых. Он был негласным лидером и все беспрекословно ему подчинялись. Как проходил процесс я не знал и не видел, так как неотступно был подле своих раненых. Осип всем староверцам от мала до велика дал антигриппин и арнику и также неотлучно был рядом.

Товарищ Нострадамус последнее время общался со мной как-то выборочно, вот и сейчас он проигнорировал все мои сомнения и лишь однажды подал знак, что мне не надо беспокоиться о выходе староверцев. Поэтому я лишь слышал шум и гам в их лагере.

С ранеными уже через несколько часов начали происходить отрадные перемены, к полудню я увидел совершенно чистую рану плеча, а Федор Стрельцов перестал бредить, он спокойно заснул и у него начала снижаться температура. К вечеру я изумленно наблюдал совершенно чистую рану брюшной полости и мало того живность сама начала её покидать.

В полдень третьего дня исхода староверцев с последней партией я покинул опустевший лагерь, раненое плечо на своих ногах ушел еще утром. Четверо здоровых просто зверского вида староверцев несли носилки с Федором. Руководил ими сержант Леонов, за пару дней он у них стал огромным авторитетом. Замыкали нашу колонну Ванча, два наших следопыта и мои камердинеры.

Федор чувствовал себя великолепно, только свежий шов да дренажи напоминали о его страшной ране. Мы без проблем дошли до лагеря, разбитого Лонгином. Мои инструкции скрупулёзно были выполнены, все староверцы были накормлены, они максимально переоделись, а Анфиса продолжила давать всем лекарства и староверцы поздоровели и посвежели. К моему приходу почти пятьдесят староверцев уже шли дальше вдоль Уса.

Четырнадцатого ноября моя команда вернулась на завод. Мы шли последними и шли все, в том числе и Федор, пусть не постоянно, он еще быстро уставал. Глядя на него я до конца не мог поверить, что мы смогли его спасти таким экстравагантным методом, но факт оставался фактом.

От устья Каракерема до завода в итоге была протоптана хорошая дорога, которую надо будет использовать, я про себя решил кого-нибудь поселить в устье Уса, а на Каракерема поставить сторожевой пост.

Всех прибывающих на заводе встречали двое моих докторов и отец Филарет, он беседовал со всеми староверцами старше десяти лет. И если с детьми и большинством женщин беседа занимала пару минут, а то и вообще заключалась в паре фраз, то с мужиками было по-другому. С двумя мужиками иеромонах беседовал почти два часа. Они пришли вдвоем и их первоначальный настрой был уйти. Но в итоге и они решили остаться.

Товарищ Нострадамус сразу же по приходу в лагерь на Усе поставил меня в известность, что неприятных сюрпризов от староверцев не будет и мало того, они будут нашей надеждой и верной опорой.

Петр Сергеевич сразу же определял староверцев к делу. Большинству он нашел дело на заводе и у Кодрата, крестьянского сословия оказалось всего двое. Двенадцать староверцев отправили в Железногорск, Два десятка вдов и одиноких баб пополнили команду Лукерьи и Агрипины. На полтора десятка мужиков положил глаз Ерофей, в поле его зрения попали все четверо носильщиков, Стрельцовы и Москвин. Они стали его резервом. Огромной неожиданностью оказалась реакция Савватея Денисова, он как ребенок обрадовался, когда внезапно выяснилось, что ему не надо ничего решать и никем руководить. Савва оказался печатником и сам предложил Петру Сергеевичу свои профессиональные услуги.

Мои товарищи следили, чтобы староверцы не селились компактно, а в вперемежку с нашими людьми, бережённого Бог бережёт. Огромнейшей неожиданностью для нас оказалось нахождение среди староверцев польского шляхтича Казимира Процевича. Присягнувший служить государыне- императрице, тридцатилетний польский Дон Кихот выступил в роли Д’Артаньяна, когда на постоялом дворе начался сабельный бой трех против десяти. Итогом стало бегство Казимира от ареста. После месяца приключений, погонь и прочего его спрятали староверцы и благодарный поляк остался с ними. Решение его участи отложили до моего возвращения.

Высокий и статный красавец, ожидая меня, привел в порядок и себя и свой потрепанный гардероб. Сошедший как бы с картинки екатерининский франт галантно представился мне:

— Позвольте представиться, ваша светлость! Граф Казимир Процевич, бывший поручик армии её императорского величества, — видимо понимая некоторую комичность ситуации, он широко улыбнулся. Говорил он с еле уловимым акцентом.

Казимир мне сразу понравился, открытое честное лицо, добрый взгляд и самое главное губы. Я всегда смотрел на губы людей, глаза могут обмануть, а вот губы нет. Да и товарищу Нострадамусу Каземир явно понравился. Что несколько его портило, так это достаточно грубый след сабельного удара на правой скуле, я сразу понял, что ему однажды на узкой дорожке встретился левша.