Светлейший. Первый игемон империи

Лефорт тут же начал настаивать на штурме. Все согласились с ним. Решили атаковать с двух флангов и по центру одновременно. Идти в лоб выпало Гордону. Петр со своими бомбардирами два дня обстреливал из единорогов и малых мортир стены и город. Затем, перед сигналом к штурму, поскакал с Меншиковым к ставке Гордона.

Грянули барабаны, заревели трубы… С развернутыми знаменами главная колонна Гордона двинулась на ворота. Петр усилил эту колонну, как мог: придал ей несколько рот своей гвардии – преображенцев и семеновцев, да еще казаков и стрельцов.

Именно тогда и удалось захватить две «каланчи». Так в войске называли каменные башни, возвышавшиеся на обоих донских берегах. Алексашка подсказал «господам генералам» кликнуть добровольцев, пообещать по десяти рублев за взятие каланчей. Вызвалось до двухсот донских казаков, им в подкрепление отрядили солдат (вёл их Меншиков – ему Петр сказал: «Сам присоветовал, вот сам и отвечай!»), и ночью, подобравшись к одной каланче, подорвали железные ворота. Ломами отвалили гнутое железо, ворвались. Турок там было около тридцати человек, половину зарубили, половину скрутили. В каланче насчитали пятнадцать пушек. Бомбардир Меншиков тут же приказал их развернуть – и палить через Дон по каланче, что напротив. Палили так, что из второй каланчи турки сами ушли. Половину солдат Меншиков сразу туда отрядил – на пяти лодках.

«Дело было великое, – так написал об этом Алексей Толстой в своем романе. – Дон свободен».

А вот штурм самого Азова захлебнулся – янычары дрались выше всех похвал, защищая свою самую северную крепость.

В начале августа полки Лефорта, которым было придано 2500 донских и запорожских казаков, снова двинулись на Азов, но и эта попытка не принесла желаемого результата. В осадном лагере воцарилось уныние: после неудачного штурма в русском войске недосчитались около 1500 человек – убитыми и тяжелоранеными.

План осады и покорения Азова русской армией в 1695 и 1696 годах

Чем дольше шли сражения, тем очевидней становилось всем несовершенство русской армии. И прежде всего, стрелецкого войска. Да, оно побеждало при царе Алексее Михайловиче, отце Петра, и поляков, и мятежных казаков Стеньки Разина, но явно не было готово к войне с армиями двух воинственных империй, оттеснивших Русь от двух морей. Стрельцы с большим запозданием, как будто нехотя, повиновались приказам, ломали строй. И в целом взаимодействие между разнородными подразделениями русского войска осуществлялось из рук вон плохо. «Русские янычары» воевали по-своему, полки иноземного строя – по-своему, казаки – по-своему. Дисциплина и воинский дух были в самом зачатке.

Но что было хуже всего, стрельцы со времен Ивана Грозного выродились в отдельное сословие, даже некую касту. У каждого было подворье, хозяйство, сады-огороды, батраки… А главное, стрельцы все больше превращались в отдельную политическую силу, к которой всё чаще шли на поклон различные боярские и княжеские кланы в своей борьбе за власть: заигрывали, соблазняли вооруженных людей. «Российским янычарам», не в меру избалованным столичными привилегиями, уже казалось дикостью идти на смерть здесь, под немилосердным южным солнцем, в тысячах верст от своих богатых, огороженных высокими частоколами дворов. Как там пел народ о Стеньке, в конце концов стрельцами побежденном? «Нас на бабу променял»? Вот-вот…

Увы, не были они уже той силой, которая сначала завоевала для Ивана IV Казань и Астрахань, а потом на протяжении четверти века вполне успешно противостояла армиям сразу нескольких сильных европейских стран. Безнадежно ушло их время: в каждом штурме они первыми теряли отвагу и силу натиска, начинали пятиться…

Возможно, именно тогда Петр и понял, что ему необходима как воздух новая армия. И, возможно, привела Петра к этим мыслям особенно заметная на фоне бесполезных стрельцов отчаянная храбрость Алексашки Меншикова. Петр видел, как Алексашка с криком, с обнаженной шпагой, проскакал сквозь отступающее стрелецкое войско в сторону турецкой крепости, многих вдохновил своим примером, увлек за собой – и тем самым остановил беспорядочное бегство штурмовой колонны. Видел и окровавленную шпагу Алексашки. Тот законно хвастался своими подвигами – как заколол турецкого агу, отобрал османское имперское знамя… «Уж ага у меня на шпаге, а все верещит, ятаганом машет! Вот какие у турок начальники!» – такие слова вложил в уста Меншикова Алексей Толстой в своем «Петре Первом», описывая этот эпизод Азовского похода.

Фантазия выдающегося русского прозаика, разумеется, при этом опиралась на глубочайшее изучение доступных тогда документов эпохи. Как мы знаем, русские прозаики со времен Пушкина и Льва Толстого при описании исторических событий работают даже скрупулезнее иных ученых-историков – ведь литераторам надо описать реалистично и зримо, в движении, каждую деталь той или иной исторической сцены. Поэтому русский исторический писатель кропотливо изучает не только документы, относящиеся непосредственно к событию, но и всю эпоху в мельчайших нюансах – исторические костюмы, нюансы зодчества, вооружения, религии, культуры и, конечно, не ошибиться в языковых характеристиках народа и его правителей. Именно поэтому мы считаем себя вправе приводить здесь, по мере надобности, и некоторые фрагменты исторических романов, ставших классикой (разумеется, ссылаясь на источник).

Отчаянность Меншикова была вполне возможна – и вполне объяснима. Удивительной показалась бы она скорее уж у кого-нибудь из родовитых. Тот же Иван Тихонович Посошков, сам из простых – сын ремесленника, вышедший в купцы и водочной торговлей наживший себе дома в Новгороде и Москве, обращал внимание государя на дворян, «что попечение о том не имеют, чтоб неприятеля убить, а о том лишь печется как бы домой быть, а о том еще молятся и Богу, чтоб рану нажить легкую, чтоб не гораздо от нее поболеть, а от великого государя пожаловану б за нее быть, а на службе того и смотреть, чтоб где во время бою за кустом притулиться…». С такими людьми, держащимися, по словам Посошкова, принципа «Дай бог великому государю служить и сабли из ножен не вынимать», славы не добудешь и интересы Отечества не отстоишь. Что им слава, что им Отечество – у них хозяйство есть, его бы не потерять. А Меншикову саблю в ножнах оставлять было незачем, потому что терять ему было нечего. Может, и не бывало на его плечах лотка с «пирогами с зайчатиной», но и богатства не было за его плечами. Терять нечего, а приобрести в бою кое-что можно. Даже – многое.

Как знать, может, тогда-то юный русский царь, ставший свидетелем первых ратных подвигов «своего Алексашки», и возмечтал впервые, чтобы только из таких воинов, как его верный друг, состояла вся русская армия.

А Меншиков умел уже не только геройствовать, но и думать. Из своего боевого опыта он быстро делал выводы, которые были бы большой удачей и для маститого полководца. Своими наблюдениями он поделился с Петром и тремя генералами на военном совете и заслужил похвалу многоопытного Гордона.

– Вооружение у них способнее нашего, – утверждал Меншиков, когда ему дали слово. – Ятаганы – бритва! Пока ты его шпагой али бердышом, он три раза голову снесет. Так что, покуда мы стен не проломаем, – турок не одолеть. Стены надо ломать. А солдатам вместо длинного оружия – ручные бомбы да казачьи шашки!..

В этом монологе, также взятом нами из романа А. Н. Толстого, определенно есть большая доля авторской фантазии, но суть размышлений лучших солдат и командиров русского войска передана, думается, точно.

«Ломать стены» можно было только минами – вести подкопы. То есть предстояла очень долгая, опасная (прямо возле стен коварного и сильного врага) работа. При этом продовольствие у русского войска было уже на исходе, и следовало вдобавок с опасной работой еще и поторопиться.

На 25 сентября был назначен окончательный штурм крепости. В этот день Семеновскому и Преображенскому полкам, поддержанным казаками Мазепы, удалось захватить две башни и ворваться в город. Вести штурмовые колонны Петр поручил на этот раз своему бывшему стольнику Федору Апраксину.