Светлый град на холме, или Кузнец
Шрифт:
Когда мы шли обратно, я нёс вёдра, не плеская, пытаясь подстроиться под её шаги. Она ступала босыми ногами со смешно растопыренными пальцами, а я шёл рядом по траве и думал, как мало пылятся её ноги, в то время как мои сапоги из мягкой махровой кожи все были в пыли, не видно даже узоров, искусно выбитых на них.
Мы говорили о чём-то, я не запомнил ни слова. Вошли в подклеть. Здесь было темновато и, войдя с залитого солнцем двора, я почти ослеп в первую минуту.
– Вот сюда, хакан.
Уна тронула меня за локоть. Я поставил вёдра, развернулся и сразу обнял её, пока она
Я наклонился к её лицу, и она приподнялась на цыпочки. Она и не думала отстраняться, будто заранее знала, чего я захочу… Её губы оказались горячими и сухими, я захватил их своими, она обняла меня, притягивая мою голову, ещё глубже погружая в поцелуй.
Здесь оказалась куча тряпья, приготовленного для стирки, на эту кучу мы и повалились. Мои глаза уже привыкли к неяркому свету, и я хорошо видел её, как раскраснелись её щёки, как блестели между ресниц её глаза. Она сама помогала мне, развязала завязочки на груди… Я целовал её солоноватую кожу… Я видел теперь вблизи то, что видел до сих пор только издали… и я уже был обнажён. Уна провела горячими ладонями по моей груди к животу и мгновенно как-то быстро в следующий миг моё тело и её соединились. Будто нож вошёл в размягчённое масло… всё моё существо сконцентрировалось там, будто в одной точке.
Ничто не могло быть ярче и прекраснее происходившего всего несколько мгновений и вдруг взорвалось в животе, в груди ярким сладостным огнём, всё моё существо залило этой сладостью и я, кажется, закричал или застонал…
Моё сознание прояснилось медленно. Уна гладила меня по волосам и спине большими горячими шершавыми руками.
Это происшествие должно было повториться, продолжиться, чтобы войти в мою жизнь и стать постоянным, каждодневным. Уна стала радостью каждого моего дня, вернее ночи. Я влюбился без памяти и думал о ней, о её чудесном сладком как мёд, мягком теле, постоянно.
Так продолжалось до осени, когда иней стал появляться по утрам на траве…
Я, считавший, что могу прийти к моей возлюбленной, когда захочу, явился в подклеть к моей Уне, ранним вечером, и застал Берси, выходящим от неё. На ходу он пристёгивал пояс, я посмотрел в глубину помещения и увидел Уну, поднявшую в замешательстве руки к растрепавшимся волосам… Берси хотел что-то сказать, но я, подняв ладонь, остановил его речи. Он усмехнулся, в его холодных серых глазах промелькнуло что-то похожее на торжество.
Больше я с Уной не встречался и с Берси никогда не говорил о ней.
Это был тяжёлый урок. Но, как и все болезненные уроки, бесценный. Теперь я знал, что я человек, как все другие люди, и что не все меня любят… А ещё, что у меня есть сердце, которое может не только радоваться, но и болеть… И что и меня могут предавать и обманывать. И что и я могу быть унижен.
Уна попыталась спустя несколько недель поговорить со мной, пришла даже ко мне в покои, нарядная и причесанная, надеясь, видимо, на возобновление нашей связи.
– Хакан Кай, ты…не понимаешь… ты не знаешь, как тяжело живётся одинокой женщине… – начала она, приближаясь
ко мне и делая жалостливое лицо. Так я научился различать истину и ложь.– Чего ты хочешь, Уна? – спросил я, уже не испытывая волнения от близости её прелестей.
– Чтобы ты простил меня… – она захлопала пушистыми ресницами, пожалуй, ещё плакать вздумает…
– Я тебя простил, – сказал я. – А теперь и ты прости и оставь меня. Я не хочу тебя больше видеть.
И всё же я ещё долго не мог думать об Уне без щемящего чувства в душе, видеть её на дворе. Довольно много времени прошло, прежде чем я перестал вспоминать её.
Больше всего помогли другие женщины, появившиеся после неё. Но с ними всё уже было легче и спокойнее.
Я открыл для себя, что каждая женщина уникальна и неповторима, каждая моя возлюбленная была хороша по-своему. Впрочем, ни с одной не складывалось прочно долгой связи, может быть, потому, что за пределами ложа, нам совсем не о чем было даже говорить, а я пытался, рассказывал о звездах, дальних землях, какие повидал, но… то ли рассказчик я скучный, то ли говорил не о том, но в лучшем случае мои подруги зевали. Словом, будущей дроттнинг среди них не было.
И среди этого всего, малявка Сигню дала мне крутой отворот поворот.
Это был повод задумываться о ней и часто. Ведь я видел, что понравился ей, теперь меня уже не обмануть: и жаркий румянец и чуть покрасневшие губы и вдруг…
Вдруг поднимает дерзко голову и говорит, что не хочет меня в мужья. Почему? Что не так я сделал за то мгновенье, когда она подняла глаза на меня? И ведь как смотрела, когда говорила! Мне показалось, я ростом меньше её…
Но пусть я не нравлюсь ей, но ведь не может она не понять выгоды моего предложения. Поймёт. Пусть подрастёт и поймёт. За кого ей ещё идти замуж? Глупо отказываться от меня, вернее от Брандстана.
И всё же я всё чаще думал, чем я так не понравился ей?..
Ньорд позвал нас, с моими алаями участвовать в очередном набеге на Гёттланд. За годы своего правления он присоединил уже почти половину Гёттланда и давно уже не страшился их набегов. По-моему, нападать на гёттов стало для него своеобразным развлечением, вроде охоты.
Да, на этот раз мы с ньордовой небольшой, но отлично обученной ратью захватили пару деревень почти без потерь и пресекли попытки отбить их, почти не понеся потерь. Весь этот поход не слишком нравился мне, но решал здесь не я, это была война Ньорда, а я всего лишь союзник во главе небольшого отряда. Я мог его понять – ему хотелось увеличить свой крошечный Асбин и, он с успехом это делал.
И всё же я сказал, что думаю об этом:
– Это же гётты, под свеями жить не захотят.
– Кто не захочет, пусть уходят, – легко усмехнулся Ньорд, – мои бондеры заселят эти земли. А ты чего философствуешь, книжек своих перечитал? Девок не берёшь?
Девок… Ко мне в палатку и правда, привели нескольких:
– Вот, хакан, самые лучшие в деревне.
Я посмотрел на перепуганных женщин, растрёпанные, они жались друг к другу.
– Нетронутые есть? – спросил я.
Несколько девиц покраснели, пряча лица.