Свежее сено
Шрифт:
— Вам она нравится, булавка? Ее подарил мне один мальчик. Он был влюблен в меня. Это было еще тогда, когда я училась. Ах, какой это был мальчик! Он мне потом показал свой дневник. Он заранее заучивал слова, которые он мне должен сказать. Но стоило ему подойти ко мне, и он выговорит два слова и теряется.
А она довольно умная, эта малютка. И чувствует она себя уверенно. Но зачем она ему это рассказала? Может, она думает, что он тоже мальчик, потому что он ей ничего не говорит!
А может, она сказала, что напишет заметку в стенгазету только для того, чтобы заговорить с ним?
Моньке обидно? Нет, кажется. Потому что он все равно чувствует благодарность к этой девушке, он еще покажет! Он еще изобретет! Будь благословенна, девушка, отныне и вовеки!
К черту! Что же, ему все время только и думать об изобретениях? Что, он обязан корчить из себя праведника?
Двадцать дьяволов, двадцать пальцев — десять его и десять ее — сплетены воедино.
Молчание. Пауза.
Теплый весенний вечер. Тротуары заполнены гуляющими парами. Юноши и девушки льнут друг к другу, словно стараются столкнуть друг друга с тротуара…
У многих гуляющих лица бледные — люди устали, должно быть, от долгого хождения.
На небе бледная луна. Она, должно быть, устала следовать за гуляющими и не спать ночами. И когда Монька с Пилинкой встречаются на улице с Метером, то и Метер присоединяется к ним, и они гуляют втроем.
О Моньке Минкине, этом изобретателе, который работает в цинкографии и к тому же еще рисует как художник, накладчицы говорят, что он оригинален. И Монька из кожи лезет вон, чтобы быть оригинальным. Он иногда дурачится, но вообще он хороший парень. У него всегда улыбка мотыльком порхает на губах. Эта улыбка часто лишняя. Попробуйте, например, объясниться в любви с улыбкой на губах. Ясно, что тут улыбка ни при чем!
Метер, этот рабочий аристократ, который собирается жениться на тихой, скромной девушке, сам тоже тихий и скромный.
Пилинка. Она свежа, как дождь в весенний день, свежа, как школьница, только что сдавшая экзамены.
Они гуляют. Они идут по тесному тротуару, и Монька предлагает пойти в парк.
Пилинка улыбается как новорожденная. Тысяча крошечных улыбок в ее глазах.
А Монька Минкин умеет рисовать.
Он говорит:
— Я художник, я ошеломил бы весь мир, если бы нарисовал твой портрет, согласись только позировать.
А она смотрит тысячами растерянных улыбок.
Что она? Не знает, что такое позировать?
— Тебе придется каждый день приходить ко мне.
Она смотрит тысячами испуганных улыбок.
— И я буду писать твой портрет.
И она смотрит тысячами довольных улыбок.
А Метер тих и скромен. Он идет и молчит.
В парке на каждой скамейке парочка, каждая скамейка как раз против луны, и никто ее не стесняется, целуются. А на одной скамейке девушка плачет, а парень сидит отвернувшись.
Вокруг весенние декорации: звезды, деревья, трава и млеющая луна.
— Золотая ночь, — говорит Монька.
— Золотая, — соглашается Пилинка.
— Лунный свет вливается в сердце.
— Вливается в сердце, — соглашается она.
— И хочется всех прижимать к сердцу и целовать.
— И целовать, — соглашается она.
— Ну…
И она согласна.
А
ты, небо, знай свое! Рассыпай звезды. Остальное тебя не касается. Не заглядывайся. Пусть лучше товарищ Метер на тебя заглядывается. У него в глазах пара задумчивых звезд.И может статься, что он думает теперь не о тихой, скромной девушке, на которой он собирается жениться…
И может статься, что он сам уже влюблен в Пилннку. Знаем мы этих тихонь.
Ну, а эта Пилинка — что ей нужно? Почему они так затуманиваются, ее ясные глаза?
Почему они так жмут руку Моньке — ее сильные руки?..
Неужели она влюблена в Моньку?
Если спросить ее сейчас: «Любишь ты Моньку?» — она сказала бы: «Нет, я его не люблю».
А если спросить: «Отпустишь ты его?» — она ответит: «Нет, не отпущу».
«Так ты, должно быть, его любишь?» — «Может быть, я его и люблю».
Но не спрашивайте ничего теперь у Моньки, он очень занят. Он размышляет.
Ему хочется поцеловать Пилинку, но он думает, что не совсем удобно целоваться на глазах у товарища.
А Пилинка все ближе прижимается к нему, и глаза ее затуманиваются, и она уже ничего почти не видит, и она уже ни о чем на свете не думает…
И Монька чувствует, что ему нужно думать за троих: во-первых, за себя — он, кажется, забыл все и вся, во-вторых, он должен думать и за нее — кто она, он ведь только несколько раз видел ее. Любит он ее? Нет, он, кажется, не любит ее, так что же ему нужно от нее? И, наконец, о Метере… Где это она теперь — тихая, скромная невеста Метера?.. И что ему, Метеру, надо от Пилинки?
Монька чувствует, что ему нужно подняться и сказать: «Ну, ребята, пора домой».
Но он поднимается и говорит своему товарищу шутливо-повелительным тоном:
— В конце парка продают мороженое. Там, должно быть, большая очередь, придется тебе постоять.
Метер — туда, Метер — сюда, его бросает в дрожь, он колеблется, он жмется, но уходит.
Монька остается с Пилинкой. Он чувствует на себе ее взгляд. И ему кажется, что если дальше так пойдет, то он превратится в соляной столб.
Листья на деревьях перешептываются.
«К дьяволу, ко всем чертям!»
Было собрание. Говорили о переходе на семичасовой рабочий день. И надо признаться, что Метер, этот тихий Метер, произнес совсем неплохую речь, и надо согласиться с Монькой Минкиным, который при этом подумал, что у влюбленных особое чутье к слову.
Но что же сделал Монька Минкин? Он сделал глупость. Он выступил и сказал, что не нужен семичасовой рабочий день. Теперь, когда мы говорим о социалистическом соревновании и поднятии производства, это лишняя затея…
Глупость, глупое выступление…
Зачем он это сделал, Монька Минкин? Может быть, он хотел обратить на себя внимание; ему, очевидно, обидно было, что заведующий в своем докладе лишь вскользь упомянул о его, Минкина, изобретении. А может быть, ему хотелось сделать это наперекор Метеру.
Но когда Метер подходит к нему и говорит: «Ну… Не то ты сказал… это уклон», он чувствует, что Метер остался прежним Метером, что Метер ничего не имеет против него.
Ах, какой это человек, этот Метер!