Свежо предание

С. М. рассказывала, что вчера Костя опять "суетился", просил бумагу, чтобы написать И. В. или дать возможность поговорить с ним по телефону, признаться в своей вине. Называет Юрину фамилию. Убежден, что Юра жив. Просит освободить Юру и арестовать его самого. Все это, по словам С. М., говорил связно и со слезами. Она считает это хорошим признаком, но мне почему-то тревожно. Сегодня был прекрасный день - солнце с морозом. Я шла по улице и плакала. Теперь я довольно часто плачу, это плохо. Хотелось бы быть похожей на тебя. Надя.

Тринадцатого января тысяча девятьсот пятьдесят третьего года Надя, как всегда по утрам, открыла почтовый ящик и вынула свежую, пахнущую краской газету. Она ее отложила: надо было покормить Юрку. Она поставила перед высоким стулом тарелку с кашей.

– Каши не хочу, - мгновенно сказал Юрка.

– Иди, ешь.

– Каши не хочу, - повторил Юрка, самостоятельно взбираясь на стул.

– Мало ли чего ты не хочешь.

– Я тебя не люблю, - лукаво сказал Юрка. Это он так острил.

– Любишь не любишь, а кашу придется есть. Юрка умолк и покорно принял ложку каши.

Надя рассеянно взглянула на газету. "Шпионы и убийцы разоблачены", прочла она заголовок передовой.

...Что такое? Какие шпионы?

Она развернула лист.

"Хроника ТАСС сообщает о разоблачении гнусной шайки шпионов и убийц, орудовавших под маской "людей науки", профессоров и врачей...".

Что такое?

– Мама, не читай.

– Погоди, сейчас.

"...Эти выродки, потерявшие человеческий облик..."

– Мама, я буду есть кашу.

– Погоди, маленький, сейчас.

– Я большой. Я тебя люблю.

– Знаю, деточка.

"...Следствие установило, что большинство шайки врачей-вредителей было связано с международной еврейской буржуазно-националистической организацией "Джойнт"...".

– Мама!!

– Деточка, кушай сам.

Юрка взял ложку и стал шуровать.

"...Как ничтожных козявок, раздавит жалкую шайку презренных предателей родины советский народ-богатырь. "Если враг не сдается, его уничтожают" (А.М.Горький)".

Почему-то она прочла: "Если врач не сдается, его уничтожают". Очень страшно. Она встала, ища, что бы сделать. Газета не слушалась, она ее уронила.

А Юрка поднял к ней требовательное, кругом испачканное кашей лицо:

– Поцелуй.

Она схватила его крепко, отчаянно и стала целовать куда попало, в кашу.

* * *

По лицу Софьи Марковны ничего нельзя было сказать. То же энергичное, заботливое лицо, разве что на одну тень бледнее. А руки суетливо вертели стальной молоточек. Поворачивалась, взблескивая на солнце, никелированная головка. Молоточек прыгал, а лицо было спокойно.

– Ничего не поделаешь, Наденька. Будем бодры.

– Как же мы без вас?
– спросила Надя.

– Ничего, не бойтесь. Будьте бодры, и он поправится. Это не суеверие, а медицинский факт. Мне приходилось видеть, как человек спасал человека любовью и бодростью, ничем другим.

– Но ему стало хуже! Неужели опять все сначала?

– Не думаю. Это временное ухудшение на фоне обратного развития болезни.

– Ухудшение без причины?

– Причины всегда есть, только мы не всегда их знаем. Возможно, это реакция на внешние события.

– Газеты?

– Ну да. Это моя ошибка. Рано я ему стала давать газеты. Надо было беречь его от травмирующих впечатлений.

– От жизни, значит?

– Зачем так горько?
– Софья Марковна положила на Надину руку свою, мягкую, полную, небольшую.
– Вы еще очень молоды. Вам предстоит долгая жизнь. И вы увидите, что она не вся такая.

Рука лежала совсем близко от Надиных губ - хотелось ее поцеловать. Она спросила глазами: можно? Софья Марковна замотала головой: нельзя.

– Софья Марковна... А вы-то как? Вы-то как будете?

– Буду жить. Меня не так-то легко опрокинуть. Я - ванька-встанька.

– Будете искать работу?

– Конечно. Скоты предлагали - на пенсию. Ну, это дудки. Поеду куда-нибудь в деревню, в колонию. Не могу без больных. Вы себе не представляете, какие это милые, нормальные, да, нормальные люди. Может быть, как раз зачерствелость так называемых "здоровых" - уклонение от нормы. А эти... Болезнь - сверху, а в глубине - душа. Обиженная, раненная, а живая...

Надя слушала. Костина душа...

– Да, за эту "душу" много мне попадало. Прорабатывали: идеализм. В наше время назвать человека идеалистом значило похвалить. Удивительно, как смещаются понятия.

В кабинет заглянула сестра:

– Софья Марковна, Петров беспокоится.

– Иду.

Она поправила шапочку, встала и пошла к двери на тяжелых, отечных ногах.

Надя осталась одна. Маленький радиоприемник чуть слышно наигрывал танцевальную музыку. Шепот беззаботности. Хорошо было слушать его, ни о чем не думая, пока это было возможно. Подольше.

Софья Марковна вернулась.

– Насчет души, - сказала она сразу, словно и не выходила.
– У нас принято считать, что души нет. А все-таки, откуда название: "душевные болезни"? Нет, что-то такое есть, не все ли равно, как назвать: душа, личность... Слова, ведь они мало что значат...

Маленький приемник продолжал свою призрачную деятельность, тихонько нашептывая, все о своем.

– Не умеем мы лечить по-настоящему. Бродим в потемках, ощупью. А много ли сделаешь ощупью?

– Вы много, много делаете, - сказала Надя. Софья Марковна ее не слушала.

– Люби больного, - сказала она куда-то в пространство.
– В этом все. Не умеешь любить - не ходи во врачи! Нечего тебе там делать. Говорят, любви в институте не научишь. А может быть, и научишь? Курс любви... Экзамен по любви... Не так смешно, как кажется.

Зазвонил телефон.

– Слушаю, - сказала Софья Марковна.
– Десятое отделение.

Трубка заговорила маленьким, торопливым, металлическим голоском. Слов нельзя было разобрать, но слышно было, как на другом конце провода бьет тревогу человеческая душа.