Свидание в Самарре

— Это ваша жена? — спросила Элен.

— Какую из них вы имеете в виду? — заинтересовался Джулиан.

— Китти Хофман я знаю, — объяснила Элен.

— Понятно. Другая женщина — моя жена, верно, — сказал Джулиан. — А вы здорово танцуете, или я уже это говорил?

— Нет, не говорили. Вы тоже неплохо держитесь, мистер Инглиш.

— Называйте меня Малькольмом.

— Вас так зовут? Малькольм? Мне казалось, что… Вы шутите. Ладно.

— Извините. Меня зовут Джулиан. Называйте меня Джулианом. — Больше ничего не было сказано, но когда музыка смолкла и они остановились — Джулиан аплодировал, а Элен стояла, скрестив руки на груди, — он внезапно спросил: — Вы в кого-нибудь влюблены?

— Не кажется ли вам, что это вопрос личного характера? — спросила она.

— Разумеется. Влюблены?

— Почему это вдруг вас заинтересовало? — спросила она.

— Я хочу знать. Я… — Музыка возобновилась. — Хочу просить вас выйти со мной. Пойдете?

— Когда? Сейчас?

— Да.

— На улице холодно, — сказала она.

— Но вы пойдете? — спросил он.

— Не знаю, — ответила она. — У меня есть наверху комната.

— Нет, я хочу на улице. В машине.

— Что ж, может, так и лучше. По крайней мере, недолго. Через полчаса мне опять петь. Нет, лучше не идти. Ваша жена и Аль увидят нас.

— Пойдете? — спросил он.

— Да, — ответила она.

Танцуя, они добрались до выхода, нырнули в проем двери и исчезли. Три человека, не считая всех присутствующих в зале, видели, как они вышли. Эти трое были Кэролайн, Аль Греко и Лис Лебри.

В машине Джулиан тотчас же заснул, а Элен одна вернулась в лом. Было уже почти четыре часа утра, когда Джулиан спросонья почувствовал, что его трясут.

— Чего? — пробормотал он.

— Не будите его, — сказал кто-то.

— Надо его разбудить, чтобы надеть пальто. Давай, Джулиан, принимайся за дело. — Это был Унт Хофман.

— Дай-ка я, — сказала Китти Хофман и полезла было в машину.

— Отойди, — велел ей муж. — Давай Джу, Картер, влезь-ка с другой стороны. Возьми пальто. Я подержу его, а ты накинь на него пальто. А потом мы вместе проденем ему руки в рукава.

— Подожди, — сказала Китти. — Давайте натрем ему лицо снегом.

— Да не дури ты… — посоветовал Уит.

— Между прочим, натереть лицо снегом — неплохая мысль, — заметила Кэролайн.

— Кто велел натереть мне снегом лицо? — вдруг очнулся Джулиан.

— Ты не спишь, Джу? — спросил Уит.

— Конечно, не сплю, — ответил Джулиан.

— Тогда надень пальто, — сказал Уит. — Давай сюда руку. Картер, подержи второй рукав.

— Не хочу надевать пальто. Почему я должен надевать пальто? А? Кто я такой?

— Потому что мы едем домой, — объяснил Уит.

— Давай, мой хороший, наденем пальто, — сказала Китти.

— А, привет, Китти! — обрадовался Джулиан. — Может, потанцуем, Китти?

— Мы уезжаем, — ответила Китти.

— Ради бога, Китти, не мешай, — рассердился Уит.

— Лучше я посплю, — решил Джулиан.

— Ну-ка очнись, Джулиан. Все хотят домой, и на улице холодно. Надень пальто.

Отвергнув чужую помощь, Джулиан молча надел пальто.

— Где моя шляпа? — спросил он.

— Мы ее не нашли, — ответил Уит. — Гардеробщица сказала, что, наверное, отдала ее кому-нибудь по ошибке. Лебри обещал купить тебе новую.

— Подними воротник, — велела Кэролайн.

Джулиан поднял высокий воротник своей пушистой енотовой шубы. Он устроился в углу и сделал вид, что спит. С другой стороны сел Картер Дейвис, а между ними на заднем сиденье расположилась Китти Хофман. Кэролайн сидела впереди с Уитом, который вел машину Джулиана. Свист ветра, скрип цепей, надетых на колеса, и стук мотора — вот и все звуки, которые слышали пятеро сидящих в автомобиле. Четверо семейных людей ясно понимали, что говорить не о чем.

Джулиан, зарывшись в своего енота, замер в тревожном ожидании. В груди и в животе у него рос огромный трепещущий ком, который обычно появляется перед неведомым, но заслуженным наказанием. Он знал, что такое наказание его ждет.

7

Мальчиком Джулиан Инглиш как-то раз убежал из дома в Гиббсвилле, где население по переписи 1930 года составляло всего 24.032 человека, дети людей состоятельных росли вместе с детьми, родители которых считались небогатыми даже по гиббсвиллским понятиям. А это создает, особенно среди мальчиков, атмосферу фальшивого равенства, которая вряд ли привлекательнее, чем атмосфера неравенства. Во всяком случае, для того чтобы существовал бейсбол, отпрыскам гиббсвиллских богачей приходилось играть с сыновьями бедняков. В зажиточных семьях не насчитывалось не только восемнадцати, а даже девяти ровесников Джулиана, поэтому богатые мальчики не могли составить собственную команду. Следовательно, с того дня, когда он покинул детский сад, и до дня отъезда в колледж приятели Джулиана были вовсе не с Лантененго-стрит. За ним заходил Картер Дейвис, либо он заходил за Картером, и они шли играть в бейсбол или футбол, для чего спускались с холма на соседнюю Христиана-стрит, где и паслась обычно компания мальчишек, отцами которых были мясник, машинист, землемер-«практик» (то есть землемер, не окончивший колледжа), клерк из грузового пакгауза, бухгалтеры из шахтоуправления, баптистский священник, содержатель находящегося по соседству салуна, механик из гаража и постоянный обитатель тюрьмы (который в ту пору сидел за кражу 100.000 сигарет с гиббсвиллской табачной фабрики).

У этих мальчиков было вдоволь еды. Им не нужно было продавать газеты, хотя сын священника торговал подпиской на «Сатердей ивнинг пост» и любил рассуждать о количестве выданных квитанций и о велосипеде, который его ждет, когда он наберет достаточное число охотников на подписку. В определенные дни недели он не выходил на улицу, потому что посещал собрания агентов по подписке. У ребят он особой любовью не пользовался, ибо отличался трудолюбием, хорошо учился в школе и считался прилежным (его привезли в Гиббсвилл пятилетним, и он сохранил гнусавый говор, присущий жителям Индианы). Его высокий голос всегда можно было узнать: речь у него была не такой певучей, как у остальных мальчиков, на произношение которых сильное влияние оказали поселившиеся когда-то в Пенсильвании немцы. Джулиану он нравился меньше других, а больше всех по душе ему был Уолт Дейвис, сын похитителя сигарет. Уолт ни в коем случае не приходился родственником Картеру и страдал косоглазием, что непонятным образом делало его красивым, во всяком случае — в глазах Джулиана. На неделе перед праздником 31 октября именно Уолт выдумывал различные проказы: один раз это был «вечер ворот», когда снимали ворота с петель; на другой год — «вечер дзинь-дзинь», когда пуговицей, сквозь которую был продет шнурок, водили по оконному стеклу, и звук, пока шнурок раскручивался, получался весьма выразительным; потом «вечер краски», когда мазали масляной краской тротуары и дома. А 31 октября одеваешься привидением, ковбоем, индейцем, женщиной или мужчиной, звонишь в дверь и говоришь: «Подайте ради праздника». И люди дают либо монетки, либо сладости. А если не дают, то суешь булавку в дверной звонок, выбрасываешь на улицу коврик, что лежит при входе, растаскиваешь мебель с крыльца или выливаешь на крыльцо ведро воды, которая к утру превращается в лед. Уолт знал, что когда следует делать. Сведения эти он черпал у своего отца.

Главным в их компании был Бутч Дорфлингер. Толстый, сильный и храбрый, он убил больше всех змей, плавал лучше остальных и знал про взрослых все, потому что подсматривал за своими родителями. А они и не очень возражали. Им это казалось забавным. Джулиан побаивался Бутча, потому что мать Джулиана пригрозила пожаловаться на отца Бутча за то, что он бьет свою лошадь. Никуда она не пожаловалась, и каждые два года, а то и год отец Бутча покупал себе новую лошадь.

Существовали темы, которые среди ребят не обсуждались: про тюрьму, потому что там сидел отец Уолта, про пьяниц, потому что в их компании был сын содержателя салуна, про католиков, потому что сыновья машиниста и одного из бухгалтеров были католиками. Джулиану не позволялось упоминать в разговорах никого из врачей (конечно, про все это говорили и весьма подробно, но в отсутствие того, кому это могло бы быть неприятно). И без этого было о чем поговорить: о девчонках, о том, что происходит с мальчишками в четырнадцать лет, о парадах, о том, что бы ты делал, если бы у тебя был миллион долларов, и что будешь делать, когда вырастешь, и кто лучше: лошади или собаки, кто куда ездил на поезде, и какой марки автомобиль лучше всех, и у кого самый большой дом, и кто самый большой грязнуля в школе, и можно ли арестовать полицейского, и поступать ли в колледж, когда вырастешь, и кто на ком собирается жениться и сколько у кого будет детей, и какой самый главный инструмент в джазе, и кто в бейсбольной команде важнее, и все ли конфедераты погибли, и какая железная дорога лучше, и можно ли умереть от укуса змеи-черноголовки…

И дел находилось множество. Например, разные игры в камушки, в одной из них пользовались камнями величиной с лимон. Играли в нее в сточных канавах на пути из школы домой. Ты кидаешь свой камень, стараясь сбить камень другого мальчика, а он — твой. Не такая уж занимательная игра, зато путь от школы до дому становится короче. Иногда цеплялись за грузовики — предпочитались фургоны с продуктами, потому что грузовики с углем двигались медленно — и ехали к полицейским баракам смотреть, как полицейские занимаются строевой подготовкой и учатся стрелять. Лазали на гору и там играли в «Тарзана среди обезьян», прыгали с ветки на ветку, обдирая зады о кору деревьев. На горе надо было быть осторожным, опасаясь так называемых «воздушных ям», мест, откуда когда-то взрывчаткой извлекли грунт и которые, по рассказам, совершенно неожиданно могли провалиться. Правда, даже старожилы Гиббсвилла не помнили случая, чтобы грунт осел и кто-нибудь погиб, но опасность существовала. Была еще игра под названием «Беги, овечка, беги», а посмотрев «Рождение нации», ребята принялись изображать из себя куклуксклановцев. В игру, вдохновленную каким-нибудь фильмом, играли много дней подряд, а потом о ней забывали, чтобы безуспешно возобновить несколько месяцев спустя. Одно время их компания организовала клуб велосипедистов с шинами марки «фиск». При наличии на велосипеде таких шин можно было получать у представителей этой фирмы ее вымпелы, шапочки, значки, брошюры с инструкциями по сигнализации флажками и тому подобную чепуху. Отец Джулиана заставил его купить две шины марки «фиск», а у Картера Дейвиса была одна такая шина, и только эти «фиски» и были на всю компанию. Остальные члены их группы копили деньги на новые пневматические шины, а проколы в старых тем временем латали с помощью резинового клея. Курили сигареты марки «Зира», «Чепчики», «Пьемонт» и «Хасан». Джулиан иногда покупал более дорогие сигареты «Кондакс». Бутч и Джулиан курили больше других, но Джулиан получал меньше удовольствия от собственного курения, чем от запаха чужой сигареты, и, кроме того, он обнаружил, что курение не сблизило его с Бутчем. Поэтому через год он бросил курить под тем предлогом, что отец заметил у него на пальцах пятна от никотина. Порой ребята, устраиваясь на камнях насыпи, смотрели, как в долину с востока вползают поезда с углем, и считали вагоны — получалось, что паровоз может тащить самое большее семьдесят пять товарных вагонов. А иногда спускались в долину и, когда поезд замедлял ход или останавливался на станции, влезали на площадку и ехали четыре мили до Олтона или пять миль до Шведской Гавани. Ехать было холодно и опасно. Примерно раз в год кто-нибудь из ребят срывался и либо погибал под колесами, либо ему отрезало ногу, но все равно отказаться от удовольствия проехаться на товарном поезде не было сил. Ехать за пределы Шведской Гавани считалось неразумным, ибо после этой станции железная дорога уходила в сторону от шоссе. Один товарный поезд ежедневно в три пятнадцать замедлял ход возле станции в Гиббсвилле, а в четыре прибывал в Шведскую Гавань, что давало возможность вовремя вернуться домой либо в фургоне с продуктами, либо зайцем на троллейбусе, либо, наконец, пешком. Домой попадали, почти не опаздывая к ужину.

Было еще одно развлечение, которое Джулиан, опасаясь последствий, не любил. Называлось оно «Пятипалый грабеж». В Гиббсвилле было две «центовки»: «Вулворт» и «Кресдж», и приблизительно раз в месяц после школы ребята отправлялись в эти магазины. Порой им ничего не удавалось добыть, потому что за ними обычно зорко следили продавцы и управляющий, кабинет которого был расположен так, что просматривались все прилавки. Но иной раз, когда ребята встречались после такого рейда, двое-трое мальчишек хвастались; «Смотрите, что я стащил» — и демонстрировали украденное: карандаши, лупы, отвертки, плоскогубцы, катушки проволоки, бейсбольные мячи, леденцы, маленькие грифельные доски, игрушки, садовые перчатки, упаковочную ленту. Гордые собой, «пятипалые грабители» выкладывали одну вещь за другой, а остальные бывали так посрамлены, что в следующий рейд по магазинам они изо всех сил старались что-нибудь утащить.