Свидания плюс ненависть равно любовь

— Если, а не как, — говорит Роуз, и еще никогда в жизни мне не хотелось сбежать от разговора. — Иногда я смотрю на кого-то вроде Иви и думаю, создана ли я для такого. То есть я люблю свою работу. Но…

Мы с Картером встречаемся взглядами и тут же их отводим. Все это болезненно для нас обоих. Мне хочется сказать Роуз остановиться и замолчать. Хочется сказать ей, что она зашла слишком далеко и этот разговор не для чужих ушей. Может быть, это можно обсудить со мной или с кем-нибудь еще, кто в состоянии проявить сочувствие, но не здесь и не сейчас. Семь дней в неделе — даже в отпуске — Брэд хочет выигрывать. Он не станет переживать о ее сомнениях и ничем не успокоит. Он хищник, и если ты ему покажешь слабину или рану, то начнет охотиться на тебя до тех пор, пока не сожрет твои внутренности.

Драматично, но по верно по сути.

— Зависит от того, — с тихой угрозой в голосе говорит Брэд, — кем тебе быть более комфортно: неудачником или лентяем.

Зная, что потом пожалею, что выпила его так быстро, я залпом приканчиваю свое вино, потому что мне нужно чем-то занять себя, чтобы не стоять здесь и не слушать, как Брэд так отчитывает хорошего человека прямо посреди предрождественской вечеринки.

Схватив еще один бокал с подноса официанта, я разворачиваюсь и иду к елке, преувеличенно восхищаясь ею и слыша отголоски разверзающегося ада позади.

Потом чувствую у себя за спиной Картера, который молча подошел и встал сзади.

— Ну ничего себе, — тихо говорит, и я киваю.

Несколько секунд спустя он шепотом зовет меня:

— Иви?

— Что?

— Кто такие сестры по эскимо?

Когда поворачиваюсь и вижу на его лице уже заранее появившийся ужас, мое напряжение рассыпается, будто стекло от удара молотка, и я смеюсь.

— Две женщины, которые переспали с одним мужчиной.

Не знаю, как это возможно, но его ужас только усиливается.

— И этим мужчиной был бы… я?

— Предполагаю, да. Но знаю, что лично я не в сестринстве.

Выражение его лица становится нейтральным.

— В силу обстоятельств.

— Думаю, что когда двое человек не спят вместе, это в любом случае в силу обстоятельств.

— Это верно, — соглашается он, снова став самим собой — с этой улыбкой, этими глазами и этими ключицами, виднеющимися из расстегнутых пуговиц рубашки. — Но те обстоятельства разительно отличаются от тех, из-за которых я не спал с Роуз.

Я оглядываюсь назад, где Роуз, покинутая всеми, все еще ведет тот напряженный разговор с Брэдом. Мне хочется отпустить какую-нибудь шуточку, продолжить эту легкую болтовню с Картером, но это кажется невозможным, поскольку призрак потери работы преследует нас повсюду. Я никогда в жизни не отступала. И даже знаю, как справиться со всем этим.

— Ты в порядке?

Я вяло киваю.

— Иногда мне трудно поверить в то, чем я занимаюсь.

Картер хмурится.

— Ты не любишь свою работу?

Интуиция говорит мне действовать с осторожностью. Почему человек, которому я так хочу довериться, так легко может использовать услышанное против меня?

— Люблю. Мне нравится, когда удается знакомить нужных друг другу людей и в итоге получается нечто замечательное. Люблю своих клиентов и искусство, которым они занимаются. Но вот эту политику терпеть не могу. В этих закулисных играх команда становится… отвратительной. Я не хочу стать такой же.

Картер кладет теплую руку мне на плечо. Это прикосновение ощущается самым интимным, какое он только мог сейчас сделать — даже поцелуй сейчас совсем не то, что нужно — потому что оно заставляет меня вспомнить. Его губы на этом месте. Я вспоминаю, что Картеру нравятся мои плечи. Вспоминаю, как загорелся его взгляд, когда впервые увидел их обнаженными в том ресторане на нашем первом свидании, а потом и в пятницу.

Это не похоже на невинное прикосновение, оно кажется посланием.

— Ты не такая, Иви.

Но когда смотрю ему в лицо и Картер еле заметно улыбается, я знаю, что мы думаем об одном и том же: «Но я была такой с тобой. Совсем недавно».

— глава двадцатая —

Картер

После восемнадцатичасовых рабочих дней и нулевого общения вне работы я сажусь на самолет до Нью-Йорка, задаваясь следующим вопросом: тот факт, что на календаре 21 декабря, а вечеринки в Лос-Анджелесе, на которых я был, касались исключительно дел, — не превращает ли меня этот факт в выдающегося карьериста и пугающего одиночку?

Одну вечеринку устроили Майкл Кристофер со Стеф — жаль, что на этот раз не костюмированную — но она по времени наложилась на мероприятие от Paramount. Джона приглашал меня посмотреть на его новую квартиру в Западном Голливуде, но в мой единственный свободный вечер у него была назначена встреча с адвокатом по вопросу банкротства. В итоге мы обменялись небольшими подарками во время ланча у уличного лотка рядом с моим домом.

Иви я почти не видел, но вроде бы теперь у нас перемирие. Шаловливые ручки помогли? Или, может, потому, что я сказал ей о застрявших у нее между зубами семенах мака на летучке в понедельник, и ее благодарный взгляд красноречиво говорил: «Ты больше не сатанинский приспешник». Как бы то ни было, отношения между нами смягчились, и я так этому рад, что готов всплакнуть. Еще никогда в жизни я не был так сильно занят работой, еще никогда так отчаянно не стремился проявить себя и заявить о своей незаменимости. Но видеть ее лицо при встречах в коридоре или слышать ее голос, доносящийся из кабинета, — все это сделало последние три недели более-менее сносными.

Бессмысленно, я это и сам понимаю. Ее голос должен был напоминать мне о тикающих часах и что уведомления о денежных поступлениях каждые две недели вот-вот прекратятся.

Тем не менее при таких исходных данных я чувствую себя в вменяемым и крепко стоящим на ногах. Вот только жутко осознавать, что чем бы дело ни обернулось, она больше не будет моей коллегой. Поэтому предпочитаю перейти в режим страуса и просто не думать об этом.

***

Через два дня Рождество, и я с семьей хожу по магазинам. В торговом центре полно народу, но несмотря на то, что кругом не протолкнуться, этот предпраздничный хаос дарит хорошее настроение.

Я обожаю своих тетушек Дорис и Долорес. Они сестры моего отца — близнецы, разумеется — и несмотря на внешнее сходство, сильно отличаются друг от друга. Сколько их помню, Дорис всегда была натурой страстной, а Долорес сдержанной. Если Дорис хотела на ужин бургер, Долорес предпочитала рыбу. Если одна рвалась посмотреть комедию, у другой появлялось настроение для фантастики.

— Чего такой тихий, Оболтус? — интересуется Дорис, как видно, по-прежнему отказываясь понимать, что мне около тридцати лет. Она разглядывает меня, стоя по другую сторону от вешалки с одеждой, а ее голубые глаза от непомерно толстых линз очков кажутся в три раза больше обычного. — О чем задумался?

Копаясь в разложенных на столе разноцветных поло, Долорес оглядывается на сестру.

— Он мальчик. Они ни о чем не думают.

Я икоса смотрю на нее.

— Полегче, Долорес.

В магазине на повторе играет праздничная музыка. Долорес прищуривается.

— Вы только посмотрите на него. Он же вянет на глазах.

Мама мягко кладет руку мне на плечо.

— Ты так измотан работой, дорогой?

О проблемах на работе она ничего не знает. Не стану же я рассказывать, как пару месяцев назад ее старший сын обмазывал автозагаром женщин без их на то согласия и занимался контрабандой блесток и острых соусов. Я не говорил про своего босса и что работать с ним все равно что впустить в свою жизнь реального Рона Бургунди. Естественно, я не упоминал о небольшом шансе переехать сюда, потому что устроенное в таком случае мамой не пойдет ни в какое сравнение с подлянками Иви. И ни слова не проронил, что девушка, с которой я познакомился на вечеринке несколько месяцев назад, стала для меня одним из важных людей в моей жизни, и что я чувствую себя слегка страдающим влюбленным.