Свидетель канона

– Надо их выбить из Кружков, пока не поздно, – сказал ротный в микрофон. – Иначе они там сейчас траншей нароют, как на элеваторе, мы тогда и с севера не подойдем. И надо сейчас атаковать, пока на их карте Кружки за немцами. Ни бомбить, ни обстреливать своих не станут. Понял, Самохов? Оськин пусть по элеватору стреляет, чтобы оттуда не помогали, а ты давай, как в Муравице, медленно и методично. Там в Кружках всего десяток домов, сноси их к черту. Как поняли, прием?

– Товарищ лейтенант, ко мне посыльный вышел с того берега, прием! – Оськин чуть не кричал, и ротный поморщился, уже зная, что не услышит ничего хорошего.

– Что там, прием?

– Оба наши танка разбиты, пехотный капитан убит при обстреле, пехота удирает через плотину. Артиллеристы пушку не бросили, так их немцы гранатами закидали в упор! Что делать, прием?

– Оськин, становись на майдане и кто побежит через плотину, задерживай хоть пулеметами, хоть гусеницами. Я тебе в помощь экипаж Ефремова даю, и сейчас от смежников потребую, чтобы пехота командира своим нашла, а ты останови героев, пока до Ровно не добежали! Как понял, прием?

– Есть остановить бегство пехоты, выполняю! Конец связи!

– Самохов, давай, пока не опомнились, конец связи.

Самохов двинул взвод опять перекатами. Приданый ему пехотный батальон, к счастью, пока не отставал.

Кружки стояли как бы на полуострове, заболоченные овраги отделяли селение и от Муравицы и от Млынува. На мостике через южный овраг чернел первый потерянный ротой танк. На мостике и дороге через северный овраг жирно дымили немецкие броневики, прячась в том дыму, Самохов и вел взвод.

Ротный тоже двинул свои два танка на элеватор и рубеж по южному оврагу. Чуть позже пришел от Млынува и Оськин, завернувший пехоту. Танки методично разбивали дома перед собой, и продвигались только тогда, когда видели, что в крошеве уже не прячется ни броневик с двадцатимиллиметровкой, ни противотанковая "колотушка". Очень скоро между северной частью Млынува и мукомольным заводом образовалась ровная полоса битого кирпича, перечеркнутая костяками сгоревших груш.

Понятно, что местным это не понравилось. Они и без того большевиков любили не особенно, а теперь открыто кинулись к оберсту, командиру разведбата. Оберст не отказал: на войне лишних рук нет.

К обеду десятка два самых лихих казаков, составив "местную самооборону", получили от немцев пулемет, винтовки и сорок гранат. На большевиков они накинулись яростно, да только ярость против танка слабый помощник. Лейтенант Оськин гусеницами и одним пулеметом извел почти все казачество в ноль, и вслед крикнул:

– Нет у меня огнесмеси, вы б тут еще и затанцевали!

Зря лейтенант высунулся из люка: хлопнула винтовка, и поставил снайпер метку на приклад. Танк раненого снайпером Оськина принял Семенов. Оськин отделался легко, и вернулся в дивизию уже через две недели, но снайпер, конечно, об этом не узнал. Стрелял он издалека, с западного берега Иквы, и особо не беспокоился за свою жизнь, а зря. С юга, из панского сада, выбежали с десяток уцелевших, не струсивших русских, и пробили снайпера сразу несколькими штыками, а голову расколотили прикладами до полного неузнавания. Сбежать к себе, правда, не успели: с запада подошел передовой полк тринадцатой танковой дивизии, снятой из-под Луцка, и соотношение сразу поменялось в пользу немцев.

На западном берегу замелькали уже не броневики, но настоящие танки. В перелесках и садах разворачивались артиллеристы с корпусными стопятимиллиметровыми гаубицами. Мотопехота густыми потоками двинулась и к переправе и к плотине. Удар на Кружки превратился во встречный бой.

Второй взвод Самохова шел уступом, так и въехали на перекресток в Кружках. По первой машине справа почти в упор выстрелила "колотушка", но снаряд ушел вскользь, только сорвал с башни поручневую антенну. Соседний танк довернул, дал газ и обвалил на пушчонку каменный забор: немцы встали под ним, в густой тени, чтобы бить в борт и спину проскакивающие мимо танки, но не угадали с позицией.

Выскочившую следом русскую пехоту в упор положил пулеметчик, и тут же по нему проехал третий танк.

С моста, в клубах дыма, показался приземистый немецкий панцер; наводчик выкрикнул:

– Двойка! Бронебойный, я его сейчас! – но немец успел раньше и пропорол башню короткой очередью, танк "профессора" Гришки Солидзе запнулся, встал и вспыхнул. Самохов попал "двойке" в лоб. Снаряд пришел сбоку под углом и потому отрикошетил.

Немец пересек мост и тут же рванул вправо, за вербу и за хату. Когда Петр, мехвод первой машины, попробовал за ним угнаться, его танк позорнейшим образом разулся: это слабое место подвески у "двадцать шестых" тянулось еще от прототипа, от английского "виккерса", поворачивать лучше без рывков. Но как тут без рывков, когда вон по мосту еще панцеры стадом!

Самохов первым сообразил, что дело дрянь, только флажки его в дыму никто не увидел. У немцев на каждой "двойке" рация – ну, хотя бы приемники есть у всех. И отдельный человек, чтобы с ней работать. В Красной Армии командир танка сам себе радист, заряжающий, да еще и командир взвода, вынужденный думать за четверых подчиненных.

– Назад, за домик!

Мехвод Самохова отработал четко, а последний танк второго взвода сигнала не увидел, или не разобрал в дыму. Он так и выскочил на берег, прямо перед летящим по мосту панцером. Выскочил удачно, в упор зажег немца прямо на полотне и опять закупорил переправу – но другие танки в несколько стволов изрешетили "двадцать шестого", и снова, черт возьми, никто выпрыгнуть не успел!

Самохов стал за домом, поворачивая башню направо, выцеливая ту, первой проскочившую на берег, "двойку". Вокруг него пехота дралась с пехотой, а танкисты Петра прямо посреди рукопашной натягивали слетевшую гусеницу и почти уже справились, когда длинный немец-пулеметчик, видимо, застигнутый при смене ствола и потому не снявший асбестовой рукавицы, подтянулся за горячую еще пушку и бросил в открытый люк гранату. Повис на руках, но соскочить не успел, Петр вдолбил ему поперек хребта тем самым ломиком, что натягивал гусеницу:

– Ах ты ж паскуда!

Немец с нечленораздельным воем сложился; последнее, что он видел – на чисто-синем небе оливково-зеленый край башни русского танка. Красная полоса – номер взвода в роте, и белая прерывистая полоса – номер танка во взводе; вот читал же он в руководстве, что значат цвета…

Немец упал, темная кровь его потекла в угольно-черную тень рыжего кирпича, и там сделалась незаметна. Взорвалась граната, а за ней сразу и боеукладка, истребившая вокруг все живое на двадцать шагов. Башня подскочила, но не перевернулась, просто съехала вперед и уткнулась в землю стволом.

Самохов увидел, наконец, ту заговоренную "двойку" и на этот раз попал, как надо, точно в крестик, нарисованный сбоку под башней. Немецкий танк встал, резко дернулся на катках вперед, а потом лопнул изнутри золотистым воздушным шариком.

– Назад, – прохрипел Самохов, – назад, к Вацлавину. Задом уходи.

После чего выстрелил в небо красную ракету.

Красную ракету в Млынуве увидели тоже, ротный попытался вызвать Самохова по рации – но тот без антенны ничего не слышал. По плотине уже не пригибаясь бежали немцы, на майдане все реже стреляли "мосинки" и все резче, ближе тарахтел "эмгач". Лейтенант Ивашковский понял, что Самохов беспокоился не зря, и приказал своим прикрывать отход пехоты.