Свидетель защиты
Шрифт:
— Теперь, — продолжал Андрей Аверьянович, — давайте попробуем ответить на вопрос: умышленное это убийство или не умышленное. Материалы следствия и показания свидетелей на суде с достаточной убедительностью говорят о том, что ни мать, ни отец Чижова, ни другие заинтересованные в том лица в контакт с медицинскими работниками, наблюдавшими последние часы жизни Владимира Спицына, не входили, никакими способами и средствами не склоняли их к даче ложных показаний. Нашел свое объяснение и факт неточной записи в истории болезни погибшего юноши. Факт неблаговидный, и я вовсе не собираюсь брать под защиту врача, допустившего такой, скажем, огрех в своей работе. Тем более что запись эта внесла известную путаницу в следствие и позволила обвинению утверждать, будто убийство было не случайным, но умышленным. Между тем дело обстояло не так, и сам Владимир Спицын, придя
Не способствовало выяснению истины и поведение Клавдии Михайловны Чижовой после того, как она узнала о смерти Спицына. Верная своей морали, она и тут, прося единственного очевидца происшествия свидетеля Соколова не говорить на Николая лишнего, не удержалась от обещания «отблагодарить», то есть, говоря прямо, подкупить. Не сомневаюсь, что она не остановилась бы перед подкупом, но в данном случае некого было подкупать, потому что Соколов и так не собирался что-то скрывать или говорить лишнее и чистосердечна рассказал следствию и суду все, что видел, чему был очевидцем. И его показания не подтверждают преднамеренности убийства. Его показания также дают нам основание утверждать, что Владимир Спицын и Николай Чижов не были в ссоре, наоборот, последнее время Владимир, как и прежде, стал бывать у Николая, ездил, с ним на «Москвиче», ходил на гору стрелять по консервным банкам. О том же свидетельствует и Майя Лопухова, которая знала об отношениях между Спицыным и Чижовым более других.
Майя Лопухова в жизни подсудимого играла большую роль. В последние месяцы перед происшествием, может быть, даже главную: Николай влюбился в нее. Поначалу он и сам еще не отдавал себе в том отчета, не мог разобраться, что же с ним происходит, но он искал с ней встреч, он ревновал ее к другим ребятам, в частности к Владимиру Спицыну, с которым Майя Лопухова чаще других танцевала на новогодней вечеринке. И между приятелями после той вечеринки пробежала черная кошка. Они не ссорились, не выясняли отношений, основываясь на праве кулачном, как это иногда делают молодые люди, но они сторонились друг друга, избегали один другого. Однако недели за две до убийства Владимир Спицын опять стал бывать у Николая Чижова, и прежние их отношения возобновились. Чем объяснить такую перемену? Владимир Спицын уже не может ответить на этот вопрос, Николай Чижов отвечает не очень определенно: «Он первый пришел ко мне, а я зла на него не держал». А ведь раньше вроде бы держал, ревнуя к нему Майю Лопухову. Теперь, выходит, перестал? Да, у меня есть основания полагать, что перестал. При всей испорченности характера материнским воспитанием Николай Чижов был человеком отходчивым. Майя Лопухова проявила благосклонность к Чижову, он убедился, что Спицын ей безразличен. Девушка не отвергла предложение Николая пожениться, правда, она и согласием не ответила, но влюбленный молодой человек полагал, что согласие это он все-таки получит, как только отвоюет в родительском доме право на отдельную комнату. Не будем гадать, в какие формы вылилась бы эта война под кровом Чижовых, одно можно сказать с уверенностью: бумеранг, пущенный Клавдией Михайловной много лет назад, приближался к ее собственной голове. В общем, Николай Чижов был в предчувствии счастья и, как всякий обнадеженный в любви человек, сделался великодушен и, конечно же, не отвернулся от Владимира Спицына, который по старой дружбе пришел в нему. И опять, как раньше, были они вместе, и Чижов готов был проявить великодушие по отношению к несчастливому сопернику. Но и в этом случае нравы и понятия, заложенные в него воспитанием, проявились в поступке нелепом и трагическом. Выражая свое приятельское расположение к неудачливому товарищу, он не нашел ничего лучшего, как хамски попугивать его ружьем. Он так шутил, вовсе не собираясь стрелять в приятеля. Зачем же ему стрелять в человека, зачем разрушать собственное счастье, до которого, он полагал, было рукой подать? Нет, он не собирался стрелять, он лишь не умел, не научился за свои восемнадцать лет уважительно, с человеческим участием относиться к людям, которые его окружали…
Владимира Спицына уже не вернешь. Смерть его на совести Николая Чижова, и судьи вынесут ему приговор, какого он заслуживает. Но при всей горечи об утраченной человеческой жизни, мы обязаны помнить о том, что приговор должен быть справедливым и воздать преступнику за то, что он содеял, руководствуясь не чувством мести, но буквой и духом закона…
— Пойдемте ко мне, поужинаем, — предложил Костырин,
когда они вышли из здания суда, — сегодня у нас бульон с пирожками, таких пирожков вы нигде не едали.Андрей Аверьянович улыбнулся.
— Вы, оказывается, чревоугодник?
— Это у нас не каждый день: жена тоже работает, на кулинарию времени остается немного. Но сегодня — фирменные пирожки, и грех поедать их вдвоем.
Андрей Аверьянович устал и был голоден, он представил, как придет в свою холостяцкую квартиру, заглянет в холодильник и увидит не очень аппетитный кусок колбасы, бутылку кефира… А тут горячие пирожки с бульоном и пузатенький электросамовар на столе…
Пирожки победили.
Костырину очень хотелось поговорить, но в троллейбусе они сели в разных местах, и не удалось перекинуться даже парой слов. Дома он прежде всего позаботился об ужине: отдал жене необходимые распоряжения, помог что-то сделать на кухне и, только завершив эти необходимые дела, присоединился к Андрею Аверьяновичу, сидевшему у письменного стола в кабинете-спальне. Появилась начатая бутылка коньяка, лимон. Выпили по рюмочке, Костырин сказал:
— Вы меня убедили, что защита нужна даже убийце.
— Скорее всего не я, а весь ход судебного разбирательства убедил вас в этом.
— Что ж, это будет, видимо, точнее. И вот ведь какое дело: мое отношение к убийце изменилось. До суда, как и все, кто знал об этой истории, я был полон негодования и мысли не допускал о каком-то снисхождении к Николаю Чижову. Теперь я испытываю к нему что-то вроде жалости. Поймите меня правильно. Вот ему дали срок заключения, и я отлично понимаю, что правильно сделали: нельзя же преступление оставить без наказания. Мне жаль, если можно так выразиться, не этого Николая Чижова, а другого, который в нем убит обстоятельствами жизни, воспитанием.
— Может быть, еще не убит?
— Может быть, — охотно согласился Костырин. — Что-то в нем, как мне кажется, повернулось. Я наблюдал, как он слушал вашу защитительную речь. Заинтересованно — не то слово. Он делал открытия, если можно так сказать о Николае Чижове. И потом это его последнее слово, точнее — три слова: «Я не нарочно…». Я поверил, что не нарочно. И главное, что сейчас до него дошло…
— Не дошло, а только начинает доходить, — поправил Андрей Аверьянович, — что содеянное непоправимо, что он лишил жизни человека. Он лишил.
— Может быть, и так. В общем, не все человеческое убито в этом Николае Чижове. Не только в нем, но и у меня по отношению к нему кое-что изменилось.
— Как у отдела кадров, — усмехнулся Андрей Аверьянович. — Сначала одну характеристику, потом другую.
— Что вы! — вполне серьезно возмутился Костырин.
— Извините, — сказал Андрей Аверьянович, — я пошутил неудачно. С отделом кадров, разумеется, совсем не то. А ваше отношение к Николаю Чижову мне кажется естественным. Мы часто судим о людях и их поступках односторонне, не зная обстоятельств дела, и — впадаем в ошибки. В данном случае ошибки, мне думается, не произошло. Тут дело даже не в том, какой срок определили подсудимому. Важно, что он знает: определили за то, что он совершил, то есть по справедливости. А справедливое решение суда — это залог, хотя только первый, начальный, того, что приговоренный выправится, вернется к людям полноценным членом общества.
Мужчин позвали за стол.
Пирожки были великолепны, хорош был бульон, и на столе действительно стоял пузатенький электросамовар. Сегодня Андрей Аверьянович отдыхал от своего одиночества, но зависти к семейному уюту Костыриных у него не возникло. Не тот уже был возраст у Андрея Аверьяновича, чтобы завидовать семейному уюту. И не тот характер.
ТРЕТЬЯ ЭКСПЕРТИЗА
В первую минуту Андрей Аверьянович не узнал эту женщину: привык видеть ее в ослепительном халате, а сейчас она была в помятой болонье, в шляпке с маленькими полями, с пестрым зонтиком, который, наверное, плохо защищал от дождя — поля у шляпки намокли.
Она уловила что-то во взгляде Андрея Аверьяновича и, садясь на предложенный стул, торопливо напомнила:
— Шарапова моя фамилия, медсестра из поликлиники.
Андрей Аверьянович уже вспомнил ее и, не кривя душой, сказал: