Свидетель защиты

— Будем ждать.

В это время случилось Андрею Аверьяновичу совсем по другому делу поехать на несколько дней в Тбилиси. Провожал его холодный нудный дождь, а за Кавказом, проснувшись где-то возле станции Хашури, он увидел голубое небо, освещенную мягким утренним солнцем долину и далекие горы со снеговыми вершинами.

В Тбилиси было солнечно и тепло, мужчины ходили в костюмах, и Андрей Аверьянович, сбросив плащ на руку, влился в пеструю толпу, ощущая себя по-летнему легким. Не хотелось забираться в троллейбус, и он пошел пешком. Сначала под уклон, потом в горку, мимо цирка с пестрыми рекламами, мимо старинных особняков на яркий многолюдный проспект Руставели.

Узким переулком, круто уходившим вверх, Андрей Аверьянович вышел на улицу Атарбекова и оказался перед массивным трехэтажным зданием той фундаментальной кладки и симметричной планировки, которыми отличался прошлый век. Когда-то здесь был окружной суд, ныне нашла пристанище почти вся республиканская юстиция.

Довольно быстро справившись с делом, из-за которого он сюда приехал, Андрей Аверьянович шел по длинному коридору, раздумывая, как лучше провести остаток дня. Надо было посмотреть тбилисское метро, хотелось попасть на выставку работ грузинских чеканщиков, подняться к могиле Грибоедова — на все это половина дня и вечер: в ночь он собирался уехать домой.

— Вах, кого я вижу! — услышал Андрей Аверьянович над ухом. Оглянулся и увидел крупного, с широкой улыбкой на широком лице человека, распахивающего руки для дружеских объятий.

— Николоз Давидович! — обрадовался Андрей Аверьянович. — Сколько лет, сколько зим!

— Шесть, дорогой мой человек, не больше, не меньше.

С Николозом Давидовичем Матарадзе Андрей Аверьянович познакомился в конце войны — работал вместе в одной из комиссий, готовивших материалы для будущего Нюрнбергского процесса. Разумеется, они тогда не знали, что он будет именно в Нюрнберге, но в том, что такой процесс после войны состоится, они не сомневались.

Николоз Давидович был тогда не то чтобы строен, но раза в полтора тоньше, чем сейчас. Они подружились, первые годы после войны даже переписывались изредка, но потом переписка иссякла — у каждого было своих забот выше головы. Но иногда они встречались — то в Москве, то в Тбилиси, куда приходилось наезжать Андрею Аверьяновичу. Лет десять назад Николоз Давидович защитил диссертацию, ушел в науку.

— Давно здесь? Надолго? — спросил он.

Андрей Аверьянович ответил.

— Тогда едем ко мне обедать. И никаких возражений. Грибоедов не обидится, если ты к нему не зайдешь, а я обижусь.

Крепко ухватил Андрея Аверьяновича под руку и повел по коридору.

Они шли мимо дверей с табличками на грузинском языке. Кое-где были и русские надписи. Одна из них привлекла внимание.

— Постой, — сказал Андрей Аверьянович. — Я зайду на пять минут в криминалистическую лабораторию, справлюсь насчет одной экспертизы.

— Зайдем, — согласился Николоз Давидович, — у меня здесь знакомая работает, очаровательная женщина.

Они вошли, и Николоз Давидович представил Андрея Аверьяновича высокой крупной женщине с пышными пепельными волосами. Представляя ее, скороговоркой произнес:

— Мария Ивановна Гогуа, эксперт, мой давний друг. И муж ее мой друг, и вся родня до седьмого колена — друзья.

Мария Ивановна улыбнулась снисходительно. Пригласила:

— Садитесь.

Андрей Аверьянович сел между письменным столом и каким-то, похожим на микроскоп прибором, покрытым целлофаном.

— Я зашел, чтобы справиться насчет одной экспертизы, почерковедческой… Шарапов Дмитрий Иванович…

— Отправили заключение в С. три дня назад. Я сама этим занималась. Случай сложный, — она достала из стола сигареты, протянула Андрею Аверьяновичу. Он отказался.

— Не курю, спасибо.

Николоз Давидович взял сигарету и щелкнул зажигалкой, давая прикурить Марий Ивановне. При этом не преминул высказаться:

— Не люблю, когда женщина курит. Но — Мария Ивановна делает это красиво, а потом — чего не простишь старому другу и очаровательной женщине, — и к Андрею Аверьяновичу: — Введи в курс, в двух, словах.

Андрей Аверьянович рассказал суть дела о мошенничестве.

— Были звоночки? — спросил Николоз Давидович, обращаясь к Марии Ивановне.

— Образцы на экспертизу привез следователь Габуния. Здесь он вел себя нейтрально, однако из следственного отдела прокуратуры были звонки…

— Можете не разглашать. Мы ничего не слышали, вы ничего не говорили. Какое заключение дали? Это уже не секрет.

— Мы пригласили экспертов из научно-исследовательского института судебной экспертизы… три эксперта, каждый отдельно дал заключение. Потом свели воедино. Сошлись на том, что совпадения в написании отдельных букв имеются, но таких совпадений немного.

— А вывод?

— Установить с полной достоверностью, кем выполнены предложенные на экспертизу тексты — Шараповым или другим лицом — не представляется возможным.

— Так и написали? — удивился Николоз Давидович.

— Так и написали.

— Что ж, и на том спасибо, — сказал Андрей Аверьянович.

Они распрощались с Марией Ивановной и вышли в коридор.

— Ты огорчен? — спросил Николоз Давидович.

— Нет. Теперь не миновать третьей экспертизы, а ее могло бы и не быть.

— Третью экспертизу будут делать в Москве, там престиж товарища Габуния щадить не станут.

— Думаешь, здесь пощадили?

— Я не думаю, что из следственного отдела прямо вот так и говорили экспертам: не выдайте, братцы, нашего товарища из С. Внушали, наверное, что все другие улики бесспорны, что адвокат тянет время, основывая свои возражения на формальных придирках. Недавно попалось мне на глаза одно социологическое исследование, в нем говорится, что и сегодня к деятельности защитника в судебных делах различные круги нашей общественности относятся по-разному. Пятьдесят процентов опрошенных работников милиции к институту адвокатуры отнеслись отрицательно. Каково? Половина! Сколько из них работают в следственных отделах? Они вышли из здания и, перейдя узкую улочку, сели в коричневую «Волгу».

— Шесть лет назад ты, помнится, передвигался с помощью городского транспорта, — сказал Андрей Аверьянович.

— Это было давно, я был молодой, высокого роста, — усмехнулся Николоз Давидович. — Автомобиль для пожилого кандидата наук не роскошь, а средство передвижения.

«Волга» свернула в переулок, узкий, как щель. Навстречу поднималась машина. Николоз Давидович чертыхнулся.

— Вах, всегда я тут путаюсь, — и стал подавать свою «Волгу» назад и разворачивать ее среди других машин, стоявших у обочин и двигавшихся по узкой улице Атарбекова..