Свингующие
Шрифт:
Как это нередко бывает, наступил именно худший случай. Но до поры до времени Каспар пребывал в спокойном неведении. Он оставил Шлыка наедине с его терзаниями. Тот как раз уже замахивался на теорию вероятности, чтобы предположить с максимальной точностью, успела ли Наташа взглянуть на фотографию лиричного Варанавичуса с розами. По совести говоря, Каспар был уверен, что успела. Но ведь суть мероприятия от этого мало менялась.
В иное время можно было вдоволь медитировать и хихикать над озадаченным Ромой, рисуя в воображении всевозможные конфузы, но Каспар одернул себя. Снова он отвлекается на поток чужой жизни, когда в собственной намечается боевое крещение.
– Слушай, я прочла твой труд и поняла, что ты прав. Не стоит размениваться на диплом. Это действительно формальность. А у тебя есть настоящая цель. Ты напишешь книгу! Не спеша, прочувствованно и скрупулезно. В качестве диплома быстренько нацарапаем чего-нибудь приемлемо-серенькое. Я могу набросать тезисы, ты накопаешь «мясо». Перо у тебя быстрое, когда ты сосредоточен и не задаешься целью явить миру великий апокриф.
– Чему обязан такой сменой курса? – не скрывая едкой досады, поинтересовался Каспар.
На самом деле ему хотелось выругаться и хлопнуть дверью. Он был непередаваемо зол! Столько трудов насмарку… И какое вероломство: ведь сама убедила его в чинной постепенности: мол, сначала малые формы, потом средние, а потом и во владыки морские. Каспар уже приготовился к бесповоротной потере веры в род человеческий, коль его лучшие представители так фордыбачатся. От отчаяния в голову лезли отвратительные шлыковские словечки, и становилось еще гаже. Валентина же мастерски выдерживала паузу. Ждала, когда пена схлынет. И как только почувствовала, что недоуменный и истерзанный обидой Каспар готов ее слушать, приступила к своей истории:
– Ты зря ощетинился. Сейчас ты, надеюсь, меня поймешь. У меня, как ты знаешь, дочь. И я последнее время… долгое последнее время за нее очень беспокоюсь. Мне кажется, с ней что-то не так. И я хотела бы тебя попросить с этим разобраться. Надеюсь, не надо объяснять, что обращаюсь к тебе как к человеку, которому всецело доверяю. Я, боже упаси, не хочу, чтобы ты подыскивал для нее пару. Но у тебя есть дар. Ты пока сам его не осознаешь. Думаешь выложить его на бумаге, но это невозможно. Даже более того – есть опасность, что после этой словесной эксгумации ты его потеряешь. Я ясно выражаюсь?
– Нет! – свирепо ответил Каспар.
– Ну… если злишься, значит, понимаешь. Считай, я под властью эгоистичного материнского инстинкта. Так и есть. Что делать, это естественно. Как раз по теме – инстинкт и необходимость!
Валентина попробовала изобразить улыбку, но у нее не получилось. С этой минуты Каспар действительно все понял.
– Вы… прямо как моя тетушка. Суеверия какие-то смехотворные. Не ожидал от вас!
– А надо было ожидать! Человек так устроен – от него всего можно ожидать.
– А что с вашей дочерью-то?
– Если б я могла это сказать, я бы к тебе не обращалась. Она давно уже изолируется от меня. Снимает квартиру, меня в нее не пускает. Даже цветы полить, когда она в отъезде! Все боится, что я ее холсты куда-то переложу или приберусь не так. Она ведь у меня художница. Нет, я не против этого занятия, но куда оно ее приведет… Ездит в какие-то странные места. Куда, с кем – я ничего не знаю!
– А по-моему, это естественно! Сколько ей лет?
– Чуть постарше тебя.
– Большая девочка. Чего вы, собственно, боитесь? Наркотиков, сект, дурной компании? Или, простите, что в подоле принесет? – Каспар решил рубить сплеча, но Валентина и глазом не моргнула на бесцеремонность.
– Да нет,
это скорее меня бы успокоило…– Ага. Так, может, вы просто захотели поскорее стать бабушкой?! Бывает. Немного терпения – и все само собой, так сказать… Я-то здесь при чем? А особенно мой диплом…
Печально, но вопросы его повисли риторическим обрывом связи. Разве не понятно при чем? Он не доктор, не психолог, не психотерапевт и даже не знахарка.
Статус отсутствует. Зато есть странный дар влипать в истории и разруливать их, интуитивно нащупывая пресловутые скрытые течения. Но, простите великодушно, куда же вы, псевдодоктор Ярошевский, со свиным рылом в калашный ряд?! То бишь в науку… Даже народным целителям позволено писать книжки. У них хотя бы все точно, они могут предъявить рецепты: чабрец, крапивка, кровь молодого петушка… А о чем вам, человеку со странным в наших краях именем, писать? Вам положено влипать, а не писать. Приносить живую пользу человечеству. А ваши дилетантские рассуждения никто не купит. Тем более когда народу на салями не хватает…
И стоит признаться, что Валентина высказала вслух тайные Каспаровы страхи. Он ведь и сам боялся собственной книги, как Айгуль боялась порчи. В книге есть что-то от могильной плиты, от абсолютного итога. Разве есть жизнь после книги? После нее может быть только вторая книга, третья… но это если повезет.
– Хорошо. Давайте так: я выполняю порученную вами миссию под кодовым названием «найди то, не знаю что», а потом… все идет по нашему плану. Никакую отписку мы стряпать не будем. Глупо уходить от судьбы, она все равно накроет медным тазом. Не беспокойтесь, моего дара на вашу дочь еще хватит, а после нее хоть потоп… По рукам?
– Только прошу – ни слова ей о нашем сговоре! Сумей найти к ней подход, не упоминая меня, а то она тебя на пушечный выстрел не подпустит. Это сложная задача!
Похоже, на фоне родительских проблем Валентине было совершенно наплевать на своего дипломника.
– О чем речь… – отозвался Каспар. – Влипать так влипать. Ну, тогда, как говорится, хаза-ксива-клиент…
Эпилог
Люди книги
Из сюрреалистических измышлений Сашеньки: «Говорят, что нет ничего постоянного. И временного ничего нет… Есть промежуточное. Вобла, например».
Стоило ли удивляться тому, что Валентина опутала мир невидимыми сетями, в которых окончательно запутался Каспар Ярошевский? Не стоило, но Каспар удивлялся. А ведь жизнь ему подбрасывала трогательные подсказки вроде цветов, поливать которые не пускали Валентину. Вопрос: кто же их поливал? Ответ: Каспар и поливал несколько лет назад. Загадочная старшекурсница, уезжающая в Тибет, доверившая «салаге» капризные пальмы и лианы, была дочкой Валентины. И щедрого бедолаги Бориса Митрофановича… Но, как водится, дочь за отца не отвечала. Валентина лихорадочно рылась в сумке в поиске желудочных таблеток. На нервной почве у нее разболелось нутро. Она так радовалась божественному провидению! А Ярошевский на него злился. Ведь теперь беспокойная эгоистка с обострившимся материнским инстинктом считает, что его задача яйца выеденного не стоит. А в действительности миссия была незавидная. Найти повод возобновить мимолетное знакомство, да еще и со шпионскими целями, куда сложнее, чем действовать с чистого листа экспромтом. Тем более что дочка у Валентины являлась загадкой не только для своей матери. Начать хотя бы с того, что мать называла ее Машей, а отец – Аней. Вот до чего доводят коренные разногласия родителей.