Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета.
Шрифт:
Как я уже говорил, обычно я еду за границу по приглашению. Очень часто меня просят также выступить перед какими-либо группами людей. В таких случаях мой подход к этому тройственный. Во-первых, как человек я рассказываю о том, что называю Всеобщей Ответственностью. Под этим я подразумеваю ту ответственность, которую все мы несем друг перед другом и перед всеми живыми существами, а также перед всей Природой.
Во-вторых, как буддийский монах я стараюсь внести свой вклад в установление гармонии и понимания между различными религиями. Как уже было сказано, я твердо верю, что цель всех религий состоит в том, чтобы сделать людей лучше, и что несмотря на различия в философии, а некоторые из них фундаментальны, все религии имеют своей целью помочь человечеству обрести счастье. Это не означает, что я пропагандирую какой-то сорт мировой религии или "суперрелигии".
И наконец, как тибетец и, кроме того, как Далай Лама я рассказываю о своей родине, народе и культуре всякий раз, когда кто-либо проявляет к этому интерес. Но хотя меня крайне воодушевляет, если люди действительно проявляют озабоченность судьбой нашей родины и страдающих соотечественников в оккупированном Тибете, и хотя это питает мою решимость продолжать борьбу за справедливость, я не считаю тех, кто на нашей стороне, приверженцами Тибета. Я считаю их приверженцами Справедливости.
Во время путешествий я подметил еще одно явление — это большой интерес, проявляемый молодежью к вещам, о которых я рассказываю. Полагаю, этот энтузиазм обусловлен тем фактом, что их привлекает мое неизменное требование абсолютной неформальности. Я со своей стороны очень ценю обмен мнениями с молодежной аудиторией. Они задают самые разнообразные вопросы обо всем на свете, начиная от буддийской теории пустоты и моих идей относительно космологии и современной физики и кончая сексом и нравственностью. Больше всего я ценю неожиданные и сложные вопросы. Они очень помогают мне, так как вынуждают обратиться к тому, что не пришло бы иначе мне в голову. Это немного напоминает диспут.
Другое мое наблюдение состоит в том, что многие люди, с которыми я беседовал, особенно на Западе, обладают крайне скептическим складом ума. Я думаю, это может сыграть положительную роль, но при том условии, что такой скептицизм станет основой для дальнейшего исследования проблемы.
Может быть, самыми большими скептиками из всех являются журналисты и репортеры, с которыми мне неизбежно приходилось встречаться очень часто, особенно во время поездок, благодаря моему положению Далай Ламы. Однако, хотя принято говорить, что эти господа и дамы из мировой свободной прессы крайне напористы и агрессивны, я обнаружил, что в общем это не так. Большинство из них оказались чрезвычайно дружелюбными, если даже иногда поначалу атмосфера и была слегка напряженной. Только изредка вечера вопросов и ответов превращались в серьезный спор. Если это происходило, я обычно прекращал его, когда он переходил в область политики, чего я стараюсь избегать. Люди имеют право на собственное мнение, и я вовсе не считаю, что в мою роль входит менять их убеждения.
В недавней моей поездке за границу произошло именно так. После того, как пресс-конференция окончилась, некоторые сочли, что Далай Лама не дал должных ответов. Однако, я так не считал. Люди сами должны решать, обоснован тибетский вопрос или нет.
Гораздо хуже, чем эти "неудовлетворительные" встречи с газетчиками, были два инцидента, связанные с выступлениями по телевидению. Один раз, когда я был во Франции, меня пригласили участвовать в программе новостей, идущей в прямом эфире. Мне объяснили, что ведущий будет обращаться ко мне прямо по-французски, а для меня его речь будет синхронно переводиться на английский язык при помощи маленьких наушников. Но когда эта передача началась, я не мог понять ни слова.
В другой раз, когда я был в Вашингтоне, меня попросили сделать то же самое, но на этот раз я был один в студии. Задающий вопросы находился в Нью-Йорке. Мне сказали смотреть прямо на экран, который показывал не его лицо, а мое собственное. Это совершенно сбивало меня с толку. Было настолько непривычно беседовать с самим собой, что смысл сказанных слов ускользал от меня!
Всякий раз, когда я еду за границу, я стараюсь общаться с возможно большим числом практикующих другие религии, с тем, чтобы развивать диалог между различными вероисповеданиями. В одной из поездок я встретился с некоторыми христианами, имея в виду то же намерение. В результате встречи мы договорились об обмене между монастырями, и тибетские монахи на несколько недель поехали в христианский монастырь, а такое же число христианских монахов приехало в Индию. Для обеих сторон это оказалось весьма полезным опытом. В частности, это дало нам возможность - глубже
понять образ мыслей других людей.Среди многих религиозных деятелей, с которыми я встречался, выделю нескольких. Нынешний Папа Иоанн-Павел-II — человек, которого я ценю очень высоко. Начать с того, что у нас есть что-то похожее в происхождении, судьбе, поэтому мы быстро находим общий язык. Когда мы встретились с ним впервые, он поразил меня как человек с очень реальным взглядом на вещи, чрезвычайно широко мыслящий и открытый. У меня нет никаких сомнений в том, что это великий духовный лидер. Всякий человек, который сможет воззвать "Брат!" к тому, кто пытается убить его, как это сделал Папа Иоанн-Павел-II, несомненно, является достигшим высокого уровня духовным практиком.
Мать Тереза, с которой я познакомился в делийском аэропорту, возвращаясь с конференции в Оксфорде в 1988 году (в которой она тоже принимала участие), относится к людям, вызывающим у меня самое глубокое уважение. Я сразу же был покорен ее предельно скромной манерой поведения. С буддийской точки зрения ее можно считать Бодхисаттвой. Другим человеком, которого я признаю высокосовершенным духовным мастером, является католический монах, с которым я встретился в его келье недалеко от Монсеррата в Испании. Там он провел очень много лет совсем как восточный святой мудрец, не принимая ничего, кроме хлеба, воды и иногда чая. Он немного говорил по-английски — еще меньше, чем я — но по его глазам я мог понять, что передо мной необычайная личность, истинный религиозный практик. Когда я спросил его, чему посвящены его медитации, он ответил просто: "Любви". С тех пор я всегда думаю о нем как о современном Миларепе, — по сходству его с тибетским йогином, носившим это имя, который провел большую часть своей жизни, укрывшись в пещере, занимаясь созерцанием и слагая духовные стихи.
Одним из религиозных лидеров, с которым я имел несколько хороших бесед, является Архиепископ Кентерберийский доктор Роберт Ранси (мужественного эмиссара которого, Тэрри Уэйта, я всегда поминаю в своих молитвах). Мы разделяем с ним тот взгляд, что религия и политика сочетаются друг с другом, и оба согласны, что долг религии служить гуманности, и здесь нельзя игнорировать реальность. Религиозные люди не должны ограничиваться только молитвами: нет, их моральный долг — делать все возможное для решения мировых проблем.
Помню, однажды один индийский политик заставил меня высказаться по этому вопросу. Он сказал мне простую фразу: "О, ведь мы же политики, а не люди религии. Наша первая забота служить людям посредством политики". На что я ответил: "Политики нуждаются в религии даже еще больше, чем отшельник в своей келье. Если отшельник действует из дурных побуждений, он вредит только себе. Но если тот, кто может непосредственно повлиять на все общество, действует с дурными намерениями, то неблагоприятному воздействию подвергнется большое число людей". Я не нахожу никакого противоречия между политикой и религией. Что такое религия? Насколько я понимаю, всякое деяние, совершенное с добрыми намерениями, есть религиозный поступок. С другой стороны, собрание людей в храме или церкви, которое не имеет добрых намерений, не совершает религиозного действия даже во время общей молитвы.
Хотя я специально не стремился к этому, я познакомился во время своих поездок также и с некоторыми политиками. Одним из них был Эдвард Хит, бывший премьер-министр Великобритании, с которым я встречался четыре раза. При нашей первой частной встрече мне показалось, что он, как и Неру, не мог сосредоточиться на том, что я говорю. Однако в последних трех случаях мы имели длинные и свободные беседы о Тибете и Китае, во время которых г-н Хит выразил свой энтузиазм по поводу успехов Китая в сельском хозяйстве. На правах человека, видевшего Китай в более недавнее время, чем я, он сказал также, что на моей родине произошли большие перемены, и я должен это понять — особенно относительно всего, что касается поддержки Далай Ламы. По его мнению, она быстро сходит на нет, особенно среди молодого поколения.
Было очень интересно услышать эту точку зрения от такого видного политика и, более того, политика, имевшего обширные деловые связи с Пекином. Тем не менее, я объяснил, что моя озабоченность связана не с положением Далай Ламы, а с правами тех шести миллионов, которые живут в оккупированном Тибете. Заявив это, я сказал ему, что, насколько знаю, поддержка Далай Ламы молодежью Тибета никогда не достигала такого высокого уровня, как сейчас, и что мой уход в изгнание так сплотил тибетский народ, как это не было возможно раньше.