Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета.
Шрифт:
В конце 1978 года произошли дальнейшие внушающие надежду перемены, когда первым лицом в Пекине стал Дэн Сяо-пин. Так как он был лидером более умеренной фракции, его приход к власти должен был означать реальные перемены к лучшему в будущем. Я всегда считал, что Дэн может когда-нибудь совершить нечто великое для своей страны. Будучи в Китае в 1954-1955 годах, я несколько раз встречался с ним, и он произвел на меня большое впечатление. У нас никогда не было больших бесед, но я многое слышал о нем — в частности, что это человек не только очень одаренный, но также и решительный.
Когда я видел его в последний раз, помню, он сидел в большом кресле, очень маленький человек, и медленно методично очищал апельсин. Он не слишком много говорил, но было видно, что он внимательно слушает все, что говорят другие. Дэн произвел на меня впечатление сильной личности. Теперь становится ясным, что в дополнение к этим качествам
Затем, в ноябре 1978 года тридцать три узника, большей частью престарелые члены моей администрации, были публично освобождены с большими торжествами в Лхасе. Эти люди являлись так называемыми последними "лидерами бунтовщиков". В китайских газетах заявлялось, что после проведения для них месячного путешествия по "новому Тибету" им должны будут оказать помощь в поисках работы и даже в выезде за границу, если они этого пожелают.
Наступление Нового года нисколько не приостановило этого бурного потока необычайного развития событий. 1-го февраля 1979 года, в день, который совпал с годовщиной официального признания Китайской Народной Республики Соединенными Штатами, впервые публично появившийся за последние четырнадцать лет Панчен Лама присоединил свой голос к тем голосам, которые призывали Далай Ламу и его товарищей по изгнанию вернуться. "Если Далай Лама искренне заинтересован в счастье и процветании тибетских масс, то он не должен иметь по поводу этого никаких сомнений", — сказал он. "Я могу гарантировать, что нынешний уровень жизни тибетского народа в Тибете во много раз превосходит уровень "старого общества". Спустя неделю это приглашение было повторено по Радио Лхасы, при объявлении о создании специального комитета по встрече тибетцев, прибывающих из-за границы.
Через неделю после этого Гьело Тхондуп неожиданно прибыл в Канпур (штат Уттар Прадеш), где я участвовал в религиозной конференции. К моему удивлению, он заявил, что слышал от одних своих старых и верных друзей в Гонконге (где он теперь живет), что Синьхуа, Агентство новостей Нового Китая, которое официально представляет Китай в этой британской колонии, пожелало установить с ним контакт. После этого он встретился с личным представителем Дэн Сяопина, который пояснил, что китайский лидер хочет установить связи с Далай Ламой. В знак своей доброй воли Дэн собирается пригласить Гьело Тхондупа для беседы в Пекин. Мой брат отказался, так как сначала хотел выяснить мое мнение.
Это было совершенно неожиданным, и я не мог дать ему ответ сразу. Развитие событий за последние два года казалось многообещающим. Однако, как гласит древняя индийская пословица: "Укушенный змеей боится веревки". И к сожалению, мой опыт общения с китайским руководством подсказывал, что ему нельзя доверять. Эти представители власти не только лгали, но и не стыдились ничуть, когда их ложь вскрывалась. Культурная Революция была грандиозным достижением, пока она продолжалась; теперь она стала ошибкой — но в этом признании отсутствовало всякое чувство вины. Не было и никаких подтверждений тому, что эти люди когда-либо держали свои обещания. Вопреки твердой гарантии статьи тринадцатой "Соглашения из семнадцать пунктов" о том, что китайцы "не возьмут ни иголки, ни нитки" у тибетцев, они разграбили всю страну. В довершение всего они проявили своими бесчисленными зверствами полное неуважение к правам человека. Создавалось впечатление, что в сознании китайцев, вероятно вследствие огромного размера их собственного населения, человеческая жизнь рассматривалась только как дешевый товар — а жизнь тибетцев — и того дешевле. Поэтому я считал необходимым проявить крайнюю осторожность.
С другой стороны, я глубоко верю в то, что проблемы между людьми должны решаться только через контакты между ними. Поэтому невредно было бы послушать, что скажут китайцы. Одновременно мы могли бы попытаться изложить свои собственные взгляды. Нам определенно нечего было скрывать. Кроме того, если власти в Пекине имеют серьезные намерения, мы даже могли бы послать комиссию по расследованию, чтобы прояснить реальное положение вещей.
Учитывая все эти соображения и зная, что правда на 100 процентов на нашей стороне, а также в соответствии с желанием всего тибетского населения, я сказал брату, что он может ехать. После того, как он встретится с китайскими лидерами, мы могли бы планировать следующий шаг. Одновременно
я отправил в Пекин через китайское посольство в Индии свое предложение разрешить комиссии из Дхарамсалы посетить Тибет, чтобы она могла разобраться там в реальной обстановке и доложить мне. Я также попросил своего брата выяснить, насколько это осуществимо.Вскоре я получил взволновавшие меня новости из совершенно другого района. Это было приглашение посетить буддийские общины Монгольской Республики и СССР. Я понимал, что эта поездка могла бы вызвать неудовольствие моих друзей в Пекине, но с другой стороны, считал, что как буддийский монах и, более того, как Далай Лама я обязан служить своим единоверцам. Кроме того, как мог я отказать тем самым людям, которые дали мне мой титул! К тому же, поскольку я не имел возможности исполнить свою мечту о поездке в Россию, когда был высокопоставленным китайским чиновником (передвижение которого, тем не менее, было строго ограничено), я не хотел упустить возможность поехать туда в качестве тибетского беженца. Поэтому я с радостью принял предложение.
Никакой отрицательной реакции не последовало, и когда Гьело Тхондуп вернулся в Дхарамсалу в конце марта, он объявил, что китайцы приняли мое предложение послать комиссию в Тибет. Это вселило в меня большую надежду. Казалось, Китай наконец пытается найти мирное разрешение тибетского вопроса. Отъезд делегации был назначен на август.
Тем временем я отправился в Москву по пути в Монголию в начале июня. По прибытии мне показалось, что я опять попал в знакомый мир. Я сразу же узнал какую-то гнетущую атмосферу, с которой пришлось так хорошо познакомиться в Китае. Но это не помешало мне увидеть, что те люди, с которыми я встречался, были в сущности хорошими и добрыми людьми — и удивительно наивными. Это последнее наблюдение я сделал, когда какой-то журналист из одной русской ежедневной газеты стал брать у меня интервью. Все его вопросы были явно предназначены для того, чтобы вытянуть комплименты. Если я говорил что-нибудь не в пользу правительства или если ответы несколько отличались от того, чего он ожидал от меня, он бросал сердитые взгляды. В другой раз один журналист, исчерпав свой заготовленный список вопросов, застеснялся и сказал совершенно бесхитростно: "Как Вы думаете, о чем бы мне Вас теперь спросить"?
Где бы я ни был в Москве, я видел то же обаяние под внешним конформизмом. Это было еще одним подтверждением моей уверенности в том, что никто нигде в мире сознательно не хочет страдать. В то же самое время я еще раз убедился в важности личных контактов с людьми: я мог увидеть своими глазами, что русские являются монстрами не больше, чем китайцы или британцы, или американцы.
Особенно я был тронут тем, с какой теплотой меня принимали члены русской православной церкви.
Из Москвы я отправился в Бурятскую республику, где провел один день в буддийском монастыре. Хотя не было возможности иметь с кем-либо непосредственный контакт, оказалось, я мог понимать их молитвы, так как они читаются по-тибетски, подобно тому, как католики всего мира пользуются латынью. Монахи также пишут по-тибетски. В довершении всего я обнаружил, что мы можем очень хорошо общаться при помощи глаз. Когда я вошел в монастырь, то заметил, что многие из монахов и мирян были в слезах. Именно к такому спонтанному выражению чувств склонны тибетцы, и я ощутил нашу близость.
Монастырь в Улан-Удэ, столице Бурятии — это одна из самых больших достопримечательностей, которые я видел в СССР. Он был построен в 1945 году, когда Сталин находился на вершине своей власти. Я не понял, каким образом это могло произойти, но такой факт помог мне осознать, что духовность настолько глубоко коренится в человеческом сознании, что очень трудно, если не вовсе невозможно, выкорчевать ее. Подобно моим соотечественникам, народ Бурятии страшно страдал за свою веру и даже более длительное время. И все же, где бы я ни был, я видел ясные доказательства того, что при малейшей возможности их духовная жизнь начинает процветать.
Это углубило мою убежденность, что для тех стран, где продолжает существовать марксизм, необходимо иметь диалог между буддизмом и марксизмом — как это воистину и должно быть между религиями и любой формой материалистической идеологии. Эти два подхода к жизни совершенно очевидно дополняют друг друга. Печально, что людям свойственно думать, будто они находятся в оппозиции друг к другу. Если бы материализм и технология действительно были решением всех проблем человечества, то самые развитые индустриальные общества сейчас были бы переполнены улыбающимися лицами. Но это не так. Точно так же, если бы людям предназначалось заниматься только вопросами духовности, то все мы жили бы счастливо в соответствии со своими религиями. Но тогда не было бы никакого прогресса. Нужно и материальное, и духовное развитие. Человечество не должно стоять на месте, потому что это род смерти.