Свобода

Сказал в шутку и приготовился к притворному возмущению в ответ. А она остановилась и вдруг прижалась ко мне. Волосы у нее пахли прелыми листьями. "Дурак, это она на меня похожа..."

Значит, зря я держался правила всякую книгу, натолкнувшись на сочетание "русская душа", немедленно захлопнуть? Доводилось ведь делиться одеялом с девушками жизнерадостными и спортивными. Почему же самый отчетливый образ, возникающий у меня при слове "любовь", - это как я в ванной отпаиваю теплой водой замужнюю, вполне чокнутую женщину средних лет, наевшуюся до одури таблеток, зане тоска опять хлестанула через край?.. Сейчас мы обнимемся в дверях, словно той осенней ночью, когда еще нам вместе было хорошо и тревожно и я не напяливал маску отрешенности, которая мне не впору, - и все возвратится. Я пойму, что достиг своей Антарктиды и дальше мне некуда бежать...

Истинно: каждому свое и каждой твари по паре. Ну и какого еще рожна тебе надо?
– спрашивает Бог из-за тучки.

Надо. Другого.

Она заметила меня. Быстрым, нервическим движением, не отводя глаз, прячет щеку в воротник из опоссума. Таких непроизвольных обаятельных жестов у нее целый репертуар, но этот мне особенно дорог. Делает знак рукой: войду?

Каких-нибудь пару минут: не жалеть, не любить... Я помотал головой: нет.

Удивилась, подняла брови.

Нет?

Нет.

Что-то говорит - не слышно. Опять знак - форточку открой...

Нет.

Теперь потерянно заслонилась ладонью, будто защищала горло от ветра. Пару минут...

Ради чего все это, изверг?
– нашептывал мне на ухо омни-омни. Я стоял пень пнем, склонный капитулировать.

Неопрятный старикан с палкой проплелся между нами и потеснил ее с дорожки плечом. Перехватил взгляд и уставился на меня в том бессмысленном роде, как смотрят прямо в камеру феллиньевские горгульи. Я пожелал ему угодить под автомобиль.

Пиная ледышки, она сделала раздумчивый круг на площадке у подъезда... Мне проще представлять, что мысли ее были сцеплены с моими. Что это нас обоих обескуражила внезапная двоякая очевидность: чем мы способны (и уже вплотную к тому, на толщине оконного стекла) стать друг для друга - и чем не сумеем тогда остаться для себя.

Старик все таращился мне в окно, раззявив рот и сомкнув поверх палки крапчатый кулачок. Я взял из ящика капкан и поклацал на него стальными челюстями: поторопил на проезжую часть. Я пропустил момент, когда она повернулась и пошла прочь - безвидная, как земля накануне первого дня творения. Ни обиды, ни злости, ни горечи от нее ко мне не передалось.

Андрюхи не было на вокзале. А я приехал к подаче вагонов. И жевал на перроне свою булку и не беспокоился, покуда проводники не стали оттирать провожающих от дверей.

Тут я сообразил, что мог неверно истолковать записку - и мы должны встретиться где-то в другой точке. Побежал, колотя по ногам сумкой с радиометром, к локомотиву, потом - назад, в зал, к большому табло. Нет Андрюхи. Выскочил опять на платформу - вагоны поплыли мимо меня. Носильщики, сдвинув тележки, курили у спуска в переход.

Прокатила кара с голубыми контейнерами для почты. Я на что-то еще надеялся.

Виражировал между столбом и урной и убеждал себя, что мне не в чем разочаровываться. Что до конца я в эту историю, разумеется, не верил, а всего лишь согласился на игру и действовал напоследок решительно и серьезно, только чтобы сообщить игре необходимые правдоподобие и соль. Однако пусть вымысел, игра, обман - как раз сейчас, по такому сценарию, Андрюхе и полагалось прокуковать из-за угла:

улыбка до ушей и полные карманы денежных знаков. И мы бы загрузились в ближайший ночной шалман - и с шуточками-прибауточками переживали веселое обновление. Так бывало. Но вещи с тех пор перегруппировались и приобрели отчетливую конфигурацию кукиша.

Сержант милицейского наряда окинул меня нехорошим взором. Мне явно пора было убраться отсюда. Я сошел в подземный этаж вокзала, но в самых дверях метро вспомнил, что не оставил денег на жетон - не лебезить же перед контролершей. На притихшем к ночи Садовом юркие оранжевые тракторишки сгребали жижу к бордюру. В троллейбусе красочный плакат, пропагандирующий Бхагавадгиту, изображал последовательность превращений щекастого дитяти в черноротый старческий труп. И грудник, и мертвяк, и срединное между ними акме имели одинаковый восковый оттенок и были исполнены в специфически некрофильской манере, чем настырно притягивали внимание. Их кукольная жуть мне скоро надоела, и я пересел к плакату спиной. Водитель ленился жать на педаль, мы еле дотащились до Красной Пресни. На каждой остановке он словно ждал кого-то и, не дождавшись, трогал неохотно.

На оградке возле дома, вытянув ноги и запрокинув голову, Андрюха наблюдал дыру в облаках вокруг луны; по нижнему краю дыры, в лунном свете, тучи приобретали мнимое измерение - и получался как будто открывшийся с горы ночной вид на далекую гряду заснеженных холмов.

Я бросил сумку ему на колени.

– Носки для тебя...

Я не рассчитывал найти его здесь. Я вообще старался не думать о нем или о несостоявшемся приключении.

– Мог бы хоть на вокзале меня подобрать...

– Опоздал, - сказал Андрюха.

– Бабушка твоя звонила.

– Ага.
– Он стукнул пальцами по трубе, на которой сидел, приглашая устраиваться рядом.
– Я только что оттуда.

– И как с гаражом?

– Порядок. Завтра вывезут свое добро.

– Отлипнут?

– Ну, я ходил разбирался. К большим людям попал...

– В рожу-то дали?
– спросил я.

– Родители? Не... Отец на дежурстве. А маме я объяснил. Она, наоборот, рада, что все устаканилось.

– А большие люди?

– Так... Выразили неудовольствие. Они, видите ли, еще и недовольны! Папашу как липку ободрали: мои проценты, проценты на проценты, неустоечку за гараж...

По дороге сюда моя опустошенность была как долгая неподвижная мысль, и что-то эйфорическое заключалось в ее созерцании. Теперь наступала реакция, эйфория сменилась буравчиками в висках. Я говорил - и мне мерещилось эхо. Вдобавок меня трясло, хотя зябко не было - сказывалось сброшенное разом напряжение последних суток, голод и ночь без сна. Напрасно Андрюха обнаружил себя уже сегодня. Лицом к лицу мне трудно не обвинять его в этой тяжести.

– Пойдем, - предложил я.
– Что мы высиживаем? Если нечего делать, надо либо есть...

Он перебил:

– Помню, помню! Не спеши. Я условился кое с кем.

– О чем условился?

– Не спеши.

Он явно нервничал. Вертел сложенную бумажку. Я отнял - раздражало.

– Только не выкидывай, - предупредил Андрюха.
– По-моему, их еще не поздно сдать с утра. За полцены. Или за четверть.

– Сдать?

Я развернул бумажный квадратик, поделившийся на два голубых железнодорожных билета. Число нынешнее. Вагон купейный.

– Признайся мне как на духу, - сказал я после оторопелого молчания, бомба существовала?.. Существует?