Свобода

По пути к больнице Джоуи миновал здание с синими зеркальными стеклами, в котором провел минувшее лето, когда работал в ВЧПИ («Возрождение частного предпринимательства в Ираке»). Это был филиал «Эл-би-ай», который получил неконкурентный контракт на приватизацию хлебопекарной промышленности в недавно освобожденном Ираке (прежде она находилась под контролем государства). Шефом Джоуи был флоридец Кенни Бартлс, чуть старше двадцати, с большими связями, который приметил Джоуи годом раньше, когда тот работал в исследовательском центре у отца Дженны и Джонатана. Летняя должность Джоуи в этом центре была одной из пяти, оплачиваемых «Эл-би-ай», а его обязанности, которые официально назывались «консультационными», преимущественно состояли в разработке способов, при помощи которых корпорация могла извлечь коммерческую выгоду из американского нашествия в Ирак, и превращении этих «коммерческих возможностей» в аргументы в пользу оккупации. Чтобы вознаградить Джоуи за исследование в области иракской хлебопекарной промышленности, Кенни Бартлс предложил ему полноценную работу в ВЧПИ, в зеленой зоне Багдада. По многочисленным причинам — из-за протестов Конни, предупреждений Джонатана, стремления остаться поближе к Дженне, из страха быть убитым, нежелания бросать дом в Вирджинии и гнетущего ощущения, что Кенни не стоит доверять, — Джоуи отклонил предложение и взамен согласился провести лето в местном офисе ВЧПИ.

Узнав о поступке сына, Уолтер пришел в страшную ярость, и в частности из-за этого Джоуи не решался рассказать родителям о своей женитьбе — и по той же причине пытался постичь меру собственной беспощадности. Он хотел как можно скорее стать как можно богаче и жестче, чтобы никогда больше не нужно было выслушивать отцовскую ругань. Чтобы можно было рассмеяться, пожать плечами и уйти; чтобы походить на Дженну, которая знала почти все про Конни (за исключением того, что она вышла замуж), но тем не менее считала ее этаким пикантным дополнением к игре, которую вела с Джоуи. Дженна с особым удовольствием расспрашивала юношу, знает ли его подружка, что он проводит время с другой, и выслушивала, как он в очередной раз лжет. Она оказалась хуже, чем описывал Джонатан.

В больнице Джоуи понял, отчего на улицах так пусто: все население Александрии столпилось в приемной. У него ушло двадцать минут, чтобы добраться до регистратуры, и дежурную медсестру отнюдь не впечатлило описание жестоких болей в животе (Джоуи надеялся, что ему удастся пройти без очереди). Проведя полтора часа в обществе чихающих и кашляющих александрийцев, посмотрев последнюю серию «Скорой помощи» по телевизору в приемной и отправив несколько сообщений приятелям из Вирджинского университета, которые наслаждались зимними каникулами, Джоуи думал о том, насколько проще и дешевле было бы купить другое кольцо. Оно стоило не больше трехсот долларов, и Конни ни за что не заметила бы разницы. То, что он испытывал столь романтическую привязанность к неодушевленному предмету, чувствовал, что обязан вернуть Конни то самое кольцо, которое она помогла ему выбрать в магазине на Сорок седьмой улице душным летним вечером, не очень вязалось с его планом стать беспощадным источником дурных вестей.

Джоуи принял врач — молодой парень с бесцветными глазами и безобразным бритвенным порезом.

— Не о чем беспокоиться, — заверил он. — Уладится само собой. Эта штучка выйдет, вы даже и не заметите.

— Я беспокоюсь не о своем здоровье, — сказал Джоуи. — Мне нужно получить кольцо сегодня же.

— Хм… Оно дорого стоит?

— Очень. Наверное, есть какие-нибудь… процедуры?

— Если вам так необходимо именно это кольцо, то оптимальный вариант — подождать день-другой. А потом… — врач улыбнулся. — Знаете, есть старый врачебный анекдот. Мать привела в больницу ребенка, который проглотил ручку, и спросила, что ей делать, а доктор ответил: пока пишите карандашом. Глупый анекдот на самом деле, но суть именно в этом — ждите и следите за стулом, если уж вы намерены вернуть кольцо.

— Но я хочу знать, можно ли сделать что-то прямо сейчас.

— А я вам говорю, что нет.

— Отличный анекдот, — сказал Джоуи. — Со смеху можно умереть. Ха-ха.

За консультацию пришлось выложить двести семьдесят пять долларов. В отсутствие страховки — вирджинские законы требовали, чтобы в качестве финансовой гарантии был застрахован и один из родителей клиента, — Джоуи вынужден был выложить кредитку. Если только у него не случится запор — что в его представлении совершенно не вязалось с Южной Америкой, — начало поездки с Дженной обещало быть не слишком благоуханным.

Вернувшись домой уже за полночь, Джоуи собрал вещи, лег и попытался мысленно проследить процесс пищеварения. До сих пор желудок исправно выполнял свои обязанности, и Джоуи не обращал на него ни малейшего внимания. Как странно было думать, что стенки желудка и всякие загадочные кишочки в той же мере являются частью его организма, что и мозг, язык или пенис. Пока он лежал, прислушиваясь к легчайшим шумам и движениям в животе, у Джоуи появилось такое ощущение, что его тело — это давно забытый родственник, который ждет, стоя в конце долгого пути. Неизвестный родственник, на которого он сейчас впервые бросил взгляд. Джоуи доверял своему телу и надеялся, что оно будет служить еще долго, — но однажды, в далеком будущем, оно начнет подводить хозяина, и он умрет. Он вообразил человеческую душу в виде блестящего золотого кольца, которое неторопливо пробирается по странным зловонным краям, направляясь к вонючей смерти. Он остался наедине с собственным телом — а поскольку Джоуи и былэтим телом, значит, он был совершенно один.

Он скучал по Джонатану. В каком-то смысле предстоящая поездка была предательством скорее по отношению к Джонатану, чем по отношению к Конни. Во время первого совместного Дня благодарения они не поладили, но за последние два года стали лучшими друзьями, и лишь в последние месяцы привязанность ослабла — сначала у Джоуи появились дела с Кенни Бартлсом, а потом Джонатан разузнал о предполагаемой поездке с Дженной. Но до тех пор Джоуи раз за разом приятно удивляли доказательства того, как привязан к нему Джонатан. Друг любил его целиком, а не только как отражение некоторых черт собственной личности, которые он демонстрировал миру, будучи студентом Вирджинского университета. Самым приятным и большим сюрпризом стало то, что Джонатан оценил Конни. Честно говоря, без одобрения друга Джоуи вряд ли бы зашел так далеко и женился на ней.

Не считая любимых порносайтов, которые, впрочем, были трогательно наивны по сравнению с теми, к которым обращался Джоуи в минуту нужды, у Джонатана не было никакой сексуальной жизни. Да, он был настоящим ботаником, но ведь даже еще большие по сравнению с ним зануды находили себе пару. Он был чудовищно неловок с девушками, неловок до такой степени, что они утрачивали к нему интерес; когда Конни познакомилась с ним, то оказалась единственной, рядом с кем Джонатан мог расслабиться и побыть самим собой. Несомненно, то, что она целиком и полностью посвятила себя Джоуи, избавило Джонатана от необходимости производить на нее впечатление и от тревожных мыслей о том, что ей чего-то от него надо. Конни держалась с ним как старшая сестра, но притом куда любезнее и внимательнее, чем Дженна. Когда Джоуи был на занятиях или в библиотеке, она часами играла с Джонатаном в компьютерные игры, искренне смеясь над своими промахами и увлеченно выслушивая его объяснения. Хотя постель с любимой детской подушечкой была для Джонатана святыней, как и потребность в девятичасовом сне, он молча выходил из комнаты, прежде чем Джоуи успевал попросить. Когда Конни вернулась в Сент-Пол, Джонатан сказал другу, что его девушка просто замечательная, очень красивая и вдобавок с ней так просто. Джоуи впервые начал гордиться Конни. Он перестал считать ее своей слабостью, проблемой, которую нужно поскорее решить во имя удобства, и наконец взглянул на Конни как на свою спутницу, чье существование можно не скрывать от друзей.

— Один вопрос, Джоуи, — сказала мать во время давнего телефонного разговора, в те дни, когда они с Конни присматривали за тетей Эбигейл. — Можно задать один вопрос?

— Смотря какой.

— Вы с Конни не ссоритесь?

— Мама, я не собираюсь это обсуждать.

— Тебе неинтересно, почему я спрашиваю? Совсем неинтересно?

— Ничуть.

— Потому что вы просто обязаны ссориться. Странно, если вы ладите.

— Да уж, с такой точки зрения у вас с отцом идеальная жизнь.

— Очень смешно, Джоуи.

— Зачем нам ссориться? Люди ссорятся, когда не могут договориться.

— Нет, люди ссорятся, если любят друг друга, но при этом обладают сформировавшимися характерами и живут в реальном мире. Впрочем, я вовсе не хочу сказать, что постоянные ссоры — это хорошо.

— Да, ссор должно быть ровно в меру, я понял.

— Если вы ни разу не ссорились, спроси себя почему. Вот что я имею в виду. Спроси себя, где затаилась фантазия.

— Нет, мама, прости, я не намерен это обсуждать.

— Спроси, кто поселился в твоем сердце. Если ты меня понимаешь.

— Честное слово, я сейчас повешу трубку и целый год не стану тебе звонить.

— Задумайся, на что ты не обращаешь внимания…

— Мама!

— Короче, вот что меня интересовало. Теперь вопрос задан, и повторяться я не стану.

Хотя Патти вряд ли могла похвалиться счастливой жизнью, она упорно продолжала навязывать Джоуи собственные правила. Возможно, она пыталась защитить сына, но, с его точки зрения, это был сплошной поток негатива. Особенно мать «беспокоило» то, что у Конни нет друзей, не считая Джоуи. Мать вспомнила свою безумную приятельницу студенческих лет, Элизу, у которой тоже не было друзей, и намекнула, что это — тревожный знак. Джоуи ответил, что у Конни есть друзья, а когда мать попросила назвать их имена, он демонстративно отказался обсуждать то, о чем она не имеет понятия. У Конни действительно были старые школьные подруги, две или три, но она заговаривала о них лишь затем, чтобы покритиковать за мелочные интересы или нелестно отозваться об их уме — сравнительно с интеллектом Джоуи. Он так и не запомнил, как зовут этих подруг. Таким образом, мать получила некоторое преимущество. Ей как никому другому следовало бы помнить, что не стоит растравлять рану, но либо ее намеки били без промаха в цель, либо Джоуи стал чересчур восприимчив. Достаточно было лишь упомянуть о предстоящем приезде Кэти Шмидт, давней подруги матери по баскетбольной команде, чтобы Джоуи услышал в этом несомненную шпильку в адрес Конни. Если он пытался уличить Патти, мать немедленно пускалась в психологические рассуждения и просила сына задуматься, отчего он столь чувствителен в этом вопросе. Заставить ее замолчать можно было лишь одним способом — спросить, скольких друзей она сама завела после колледжа (ответ: ни одного). Но Джоуи недоставало на это сил. В результате мать нечестным образом обретала финальное преимущество в любой ссоре — Джоуи жалел ее.