Свободные от детей
Шрифт:
— В каком интересном мире вы живете!
Сама того не зная, она опровергает мои мысли своими идиллическими представлениями. Но меня-то тянет узнать ее мир, и не столько театральный, о нем я уже имею маломальское представление, сколько потаенный, до сих пор — угадываю — штормящий, глубокий. Женщина-океан. Его не переплыть никогда, но можно поднырнуть под волну, уйти с головой, вынырнуть с облегчением и, чувствуя себя обновленной, унести на коже драгоценные капли.
И я вывожу ее на тот разговор, который мы начали еще перед прогоном моей пьесы, напоминаю, что она обещала посвятить меня в тайну той трагедии, которая случилась с ней в
— Может, вам, Зоя, это покажется не такой уж и трагедией, — произносит Зинаида Александровна с сомнением, и чтобы самой принизить значимость случившегося, забрасывает в рот горсть орешков. — В общем-то, банальная ситуация. Особенно в театре. Мне изменил муж. Вот и все.
О муже ее, который когда-то был ведущим актером этого театра, я только слышала. Он умер лет за пять до того, как у них появилась я, и Льва Михайловича мне показывали только на снимках. Мне запомнился пронзительный взгляд картинно-красивого героя-любовника. Я еще тогда, помнится, подумала, что иметь такого мужа — сплошная головная боль.
— Он и раньше мне изменял, — ее губы словно сковывает многолетней болью, она произносит слова почти неразборчиво. — Слухи доходили. Вы же знаете театр! Стоит неровно дохнуть в чью-то сторону, уже вся труппа об этом шепчется… Так что я была наслышана о его подвигах, но — представляете? — не верила! Все думала, что завистники пытаются его оклеветать. Мы ведь были на редкость красивой парой…
— Я представляю, — осмеливаюсь вставить.
Зинаида Александровна кивает с уверенностью женщины, которая не нуждается в комплиментах.
— А в этот раз я самым банальным образом их застала у него в гримерке. Не подумайте, что выслеживала! Боже упаси… Случайно зашла. А дверь оказалась не заперта. То ли у них так скоропостижно все случилось, что не успели закрыться, то ли… Я уж грешным делом потом думала, что эта дамочка специально оставила дверь открытой, надеясь, что я зайду. Мы ведь с ней соперничали на сцене. И муж это знал, как никто другой! Вот что меня подкосило. Что именно с ней, с той, что столько лет пыталась стереть меня в порошок, платья рвала перед премьерой! Я один раз булавками все сцепила перед самым выходом и так отыграла первый акт. В антракте в несколько рук зашивали… А он предал меня ради нее. Не просто изменил, а именно предал.
— Тут дело уже не в любви, — опять бормочу я, хотя она не нуждается в моих комментариях.
Но Зинаида Александровна подтверждает:
— Любви не стало в тот же момент. У меня внутри все будто напалмом выжгли. Раз — и мертвая пустыня. Самое ужасное, что вымерло все живое, и моя почти звериная любовь к детям тоже. Мне стало в тягость все! Вся жизнь. Играть не могла, читать не могла, разговаривать. А он этого даже не понял… Пытался прощение вымолить. При чем здесь прощение? Мне нечем было его прощать! Души не осталось. Вот как в современных фильмах ужасов показывают зомби — такой я и была.
Выдержав паузу, на которую она мастерица, Зинаида Александровна просит меня подать ей водички, и только освежив горло, продолжает:
— А вернул меня к жизни прекрасный принц! Вот и не верь после этого в сказки…
— Поцелуем вернул? — скромно интересуюсь я.
— Да уж не без этого, — отзывается она с усмешкой. — Дело тоже было на гастролях, только в Белоруссии. Тогда мы еще считались одной семьей… Костя был нашей «восходящей звездой», знаешь такой эпитет? Немного снисходительно
звучит, недоверчиво… Звездой он так и не стал, чего-то не хватило. Хотя он был безумно обаятельным, остроумным, пластичным. Молодым, гораздо моложе меня, — она останавливается и скупо поясняет: — Он умер уже очень давно, поэтому я могу доверить вам эту историю. А я, старая кошелка, все живу и живу.— Я вас умоляю!
— Но мы не об этом сейчас. Он меня вытянул из этого холода, в который я погрузилась. Хотя внешне все началось с заурядной интрижки. Как-то пошло вроде бы на гастролях… Выпили в компании вина, кровь взыграла… — протяжный вздох. — Когда рассказываешь, все кажется таким пустым… А наполнило меня от сих до сих.
Она касается кончиками пальцев макушки и пяток, по-домашнему обтянутых носочками. Жест изящен и выверен, рука в перстнях… Молодые актрисы лишены этого аристократизма, может, и показного, но убедительного, вызывающего трепет сердца и скованность языка. Хочется только слушать ее и смотреть…
— Понимаете в чем дело, Зоя, — Зинаида Александровна пристально вглядывается в тот кусочек своей жизни, когда она родилась заново, — ему принадлежало все во мне: душа, тело, мысли, желания. Все! Это было настоящее безумие, но нам как-то еще удавалось сохранять трезвость мысли, и в театре никто ничего не пронюхал. Самой не верится, что такое вообще возможно. У нас, конечно, были какие-то кодовые фразы, которые мы употребляли при других, если хотели дать понять, что нужно срочно остаться наедине. Или напротив — что это невозможно.
Ее легкий, совсем не старческий смех ветерком струится по комнате. Глаза лукаво прищурены, удлиненные ногти поблескивают. До сих пор кокетлива, очаровательна… Когда вмешиваются цифры, складываясь в нечто невообразимое, ужасая, разум отказывается в это верить, ведь вот же сидит передо мной — живая, блестящая, подтянутая! На каблучках ходит, и так стремительно, что даже я устаю с ней рядом. Восторг, а не женщина… Каким идиотом, похоже, был ее муж!
Точно услышав мои мысли, Зинаида Александровна поясняет:
— А мужу я сообщила о своей любви в первый же день. С недобрыми чувствами, конечно… Позлорадствовать хотелось. А он не поверил! Представляете, Зоя? Он отказывался верить, что я могу ему — такому замечательному и непревзойденному — изменить!
— Самонадеянный был человек…
— Талант, — отзывается она с неожиданным уважением. — Они оба были невероятно талантливы. Мне казалось, что оба могли сыграть что угодно: хоть Гамлета, хоть его мать…
Я сдержанно усмехаюсь, боясь хоть чем-то задеть ее. Но она сама улыбается во весь рот. Мне кажется, что Зинаида Александровна взглядом просит побудить ее к продолжению. Но мне и самой хочется узнать, что же там было дальше в этом ненаписанном романе.
— Мы встречались года три, — охотно откликается она на мой вопрос.
Но больше не улыбается, и я понимаю, что та застарелая боль все еще не умерла в ней. Но это не страшно… Она позволяет этой много пожившей женщине чувствовать себя живой.
— А потом? — тороплю я.
— А потом мой муж стал болеть, сначала инсульт, потом… Ну, неважно! Все эти физиологические подробности — к чему они? Я все свободное время проводила у его постели, ну, и дети, конечно… И наши встречи с моим прекрасным принцем как-то сами собой сошли на нет. И такой острой потребности в них больше не было, вы же понимаете! Костя выполнил свою миссию, спас меня, когда я была на грани, вытянул.