Сводные

Вот и сейчас, глядя на резвящихся парней, Юльке стало так горько, что она прикусила губу, чтобы не расплакаться. Казалось весь мир жил дальше. Сережка жил дальше, а она не могла. Зациклилась на своей трагедии, не понимала, как пережить всю ту боль, что довелось испытать. В одной из книжек, что она прочитала, говорилось, что дети легче переживают душевные травмы. Перерастают их, забывают. Почему же она не могла ничего забыть? Почему каждый день умирала от боли, что не позволяла дышать полной грудью с того самого дня, как увидела тела под черными мешками у горящего дома?

Должно быть она слишком сильно погрузилась в собственные мысли, поэтому резкий радостный крик Мишки о том, что он что-то обнаружил, настолько оглушил и обескуражил её, что она невольно подпрыгнула на лавке, на которой сидела. Наверное, дернулась сильнее, чем думала, поскольку лодка сильно качнулась в сторону, и вскочившая на ноги для равновесия Юлька упала за борт.

Сережа никогда не забудет то мгновенье, когда он выплыл из воды и увидел, что лодка пуста. Его мозг даже толком отреагировать не успел, а он уже греб изо всех сил в её направлении. Нет, Юлька умела плавать и довольно неплохо, иначе он бы её в лодку не взял. Он бы ни за что и никому не признался, но ему приходилось грести как умалишенному, чтобы опережать её на доли секунды, когда они соревновались — так хорошо она плавала. Однако некий тягучий ужас, что поселился в его грудине, когда он не заметил её в лодке, заставил его еще быстрее передвигать руками и ногами. Он подплыл к лодке, собираясь отругать её за то, что не послушала его, но девочки не было на гладкой поверхности воды.

Руки и ноги задрожали, когда он вздохнул полную грудь воздуха и нырнул. Помогло, что он взял у Михи маску для ныряния, иначе не разглядел бы ничего в грязной воде. Он нырял, выныривал, с остервенением заполнял воздухом легкие и снова нырял под воду, боясь даже допустить мысль, что не найдет её. Никак не мог он Юльку потерять! У него кроме неё никого и нет больше. Она ж одна осталась.

Слезы жгли глаза, но у него не было времени, чтобы промывать маску, поэтому он заставлял себя сдерживаться. Верил, что у него все получится. Молился этому, сам не зная, что именно и у кого просил. А потом, когда в очередной раз занырнул, увидел тонкое тельце на самом дне.

Сейчас спроси его, он бы не сказал, как вытянул её на берег. Откуда взялись силы протащить её на себе, крепко держа за длинные волосы и руки несколько десятков метров, не понимал. Смог нормально вздохнуть только когда скинул её на песок. Она не дышала. В панике, он прижался ухом к её синим губам, надеясь уловить хоть какой-то хрип, прислушался к сердцебиению, положил пальцы на шею, проверяя пульс. Он прощупывался. Слабенький, словно бабочка крылышками, он бился об его пальцы. Это придало парню сил и надежды. Он положил ладони ей на грудь и начал ритмично нажимать, как показывали им в школе. Потом закинул ей голову и выдохнул весь воздух, что был у него в легких ей в губы. И ещё. И еще раз. Снова начал давить на грудь. Снова выдыхал ей в губы. И молился. Молился Богу, просил родителей помочь ему. И снова давил и выдыхал воздух в неё. Губы девочки немного потеплели от его усилий, но она по-прежнему не шевелилась под его попытками её оживить. В отчаянье, Сережа схватил её за плечи и крепко обнял, начал бить кулаками в спину, сжимать её в своих руках. Наверное, звал её по имени. Наверное, плакал. Понял это только после того, как пришел в себя, услышав, как она закашлялась. Девочка согнулась через его руку и её вырвало грязной речной водой. Красные глаза Юльки заслезились, когда с её губ сорвался первый громкий всхлип. От облегчения Сережка крепко обнял её, так сильно прижимая к себе, что у девчонки затрещали кости под его руками.

— Ты зачем в воду полезла, дурочка? — спросил Сережа, когда они возвращались домой.

С того момента, как он вытащил её из воды прошло не больше получаса, но этот вопрос впервые пришел к нему в голову. До этого думал лишь о том, как переодеть её в свои вещи, чтобы не замерзла, и отвести домой. А теперь, когда они шли через пролесок, вдруг задумался над тем, что произошло.

— Я не специально, — прошептала Юля, севшим голосом. — Равновесие потеряла и упала.

— Тебя ж в детскую команду Олимпийского резерва по плаванью звали, — вспомнил он. — Почему же начала тонуть? В конце концов, почему на помощь не позвала?

Юля промолчала. Но в этом молчании было столько слов, что Сережа понял каждое, что она не смогла произнести. Он резко остановился и, схватив её за плечи, развернул к себе.

— Ты что специально не стала плыть? — заорал он так громко, что распугал всех птиц, до этого мирно сидящих на ветках.

Юля, удивленная его реакцией, замерла. Она не могла отвести взгляда от его глаз, горящих сейчас такой синевой, что становилось страшно. Столько гнева виделось в них, столько злобы, что, не в силах смотреть в них, она потупила свои глаза к земле.

— Какая разница, — прошептала она, не находя в себе сил поднять взгляд к его лицу. Почему-то именно теперь стало стыдно. — Кому я нужна?

Гнев овладел каждой клеточкой Сережкиного тела, когда он вздернул девчонку так, что чуть руку ей из сустава не вырвал.

— Что ты несешь? — орал он, не заботясь, что кто-то мог его услышать. — Кому ты нужна? Кому нужна? Ты дура, что ли, Юля? Что значит, кому ты нужна? А ты обо мне подумала? Что я буду делать? У меня же кроме тебя никого не осталось?

Она дернулась от его слов, как от удара. Её взгляд резко метнулся к его лицу, словно она не верила в то, что слышала, но ухватилась за эту надежду. Он все еще сердился, но теперь явственно было различимо что-то ещё в этой холодной синеве. Нечто глубокое и темное, что смотрело на неё с самой середины, с самой его сути. Она не понимала, что это было, но это задело нечто живое внутри неё. Заставило включить голову и подумать о том, что натворила. Ей раньше почему-то и в голову не приходило, что Сережа может нуждаться в ней так же сильно, как она нуждалась в нем. Не думала она, что он видит в ней родного человека, а не груз, что принудительно навесили на шею.

— Серёженька, — прошептала она срывающимся от слез голосом.

Не знала, что сказать. Не знала, как сказать обо всем, что сжимало её сердце все то время, что они были в этой чертовой деревне.

Прикусила губу, чтобы как-то упорядочить свои мысли. Столько книг перечитала, такой большой словарный запас имела, а сказать ничего не могла. Не находила нужных слов, чтобы все ему объяснить так, чтобы понял. Не умела мысль донести.

— Серёженька, — попробовала снова, но напряжение и страх, что сидели в глубине её тела, словно по команде вырвались на свободу, выливаясь градом горьких слез.

Все её тело задрожало, ноги ватными стали. Если бы не сильные Сережкины руки, рухнула бы на землю, так сильно накатило все, что пережила. Полгода не плакала. Ни слезинки не пролила, хоть захлебывалась от них каждый день. А сейчас они словно все решили выйти, одной волной накатили.

Метеля растерялся вначале. Без слов всё понял по зеленым глазам, поскольку знал её так же хорошо, как самого себя. Увидел в какой момент она поняла, что значит для него, хоть он никогда не говорил ей тех милых мягких слов, что так часто позволял себе Соколик. Но он видел в этих по-кошачьему изумрудных глазах, что и так поняла, что была не чужим для него человеком. Что как сестрой ему стала, хоть по крови они никто друг другу. И ведь по-настоящему семья она ему, чтобы кто не сказал. И любит он её. Ведь не врал, когда говорил, что не знал бы как жил, если б утонула она. Вообще не мог об этом думать.

Да и сейчас как слезы в её глазах увидел, сам выдохнул от облегчения, ведь впервые со дня её рожденья, Юльку свою разглядел. Ту самую девчонку, которую так хорошо знал, а не эту серую тень, которая изо дня в день в комнате над ним жила. И сдержаться не смог от радости и облегчения. Прижал её к себе так крепко, как только мог, игнорируя собственные слезы, что жгли глаза.

Глава 4 (Сереже 14, Юле 11 лет)

— Сережка, ты точно ничего противозаконного не натворил? — в десятый раз переспросила баба Катя, косясь на Сережу, что быстро работал вилкой, ужиная макаронами с котлетой, не отводя глаз от окна. — Смотри, я ж все равно узнаю!