Свое имя
Шрифт:
— Так вы, стало быть, уже познакомились? Вот и хорошо…
Поговорив с помощником о делах, Максим Андреевич присел на диван, показал Мите на место рядом.
— Ну вот, Димитрий, завтра твой первый маршрут. — Старик положил сухую теплую ладонь на Митино колено. — Первый маршрут! Это, я скажу, все равно, что первый шаг. Ползало, ползало дитё на всех четырех, потом, глядишь, поднялось с полу и шагнуло, пошло… Ты уж не серчай за такое сравнение. Одна только разница есть: никто не помнит, как он сделал свой первый шаг, а первый маршрут никогда не забудешь. Я уже до старости
В самом деле, Митя даже не подумал об этом. Ведь завтра он первый раз в жизни поднимется на паровоз не для игры, не как мальчишка, которого отец берет с собой в поездку, — он поднимется на паровоз как рабочий…
Взяв Митю за локоть, Чижов наклонился, сказал негромко и загадочно:
— Веревку не забудь прихватить, Черепанов…
Прищурив один глаз, старик посмотрел на своего помощника и отчаянно задымил трубкой.
— Это еще зачем? — удивился Митя. Он никогда не слышал, чтобы железнодорожники тащили с собой на паровоз веревки.
— Скорости не учитываешь, дорогой товарищ. Знаешь, на каких скоростях мы сейчас ездим? Не привяжешь себя — вылетишь с тендера, как уголек…
Конечно, Чижов пугает его. Слыханное ли дело, чтобы человека ветром с паровоза сдуло!
— В нашем роду все были паровозники, и никто еще не слетал, — сказал Митя, глядя прямо в водянисто-голубые лукавые глаза, прикрытые рыжей сеточкой ресниц.
— Вот это отбрил! — Максим Андреевич восторженно хлопнул Митю по колену. — Съел, товарищ Чижов? Знай наших! — и обернулся: — Верно, Димитрий. На батю будешь похожий, никогда не слетишь…
Чижов размашисто протянул руку кочегару:
— Хвалю! Новый член бригады у нас что надо!
Из депо на улицу Красных Зорь можно было выйти двумя дорогами: сразу напротив конторы пересечь пути и подняться в гору или по путям, вкруговую, через станцию. Это была наиболее интересная, но запретная дорога: как известно, хождение по путям не разрешается. Прежде Митя чувствовал себя здесь не очень уверенно. В любой момент тебя мог остановить солдат железнодорожной охраны и попросить удалиться отсюда. Но сейчас он шел по путям независимо и степенно. Между тем никто и не собирался останавливать его: железнодорожники — удивительно приметливый народ, они видят, где обыкновенный прохожий, а где свой работник.
На станции было, как всегда, суматошно и шумно. Приходили и уходили длинные тяжеловесные поезда. Те, что двигались на восток, были нагружены ржавыми глыбами руды, углем, янтарно-желтыми бревнами, автомашинами; на запад двигались эшелоны с людьми, с танками, с орудиями.
Провожая неутомимые гулкие поезда, Митя почему-то вспомнил рассказ отца о том, как на паровоз к Тимофею Ивановичу прислали однажды нового кочегара и как после первой же поездки машинист потребовал сменить его… Но почему лезут такие мысли?
Навстречу Вова Черепанов гнал звонкое колесо.
— А у тебя Алешка гостит! — крикнул он. — Его нашли и привезли обратно…
Митя вбежал в дом.
— Алешка!
Они пожали друг другу руки да так и остались стоять посреди комнаты. Трудно сказать: радость или смущение были в лице Алеши,
в каждом его движении.— Вот и встретились, — приветливо улыбнулась сквозь очки Марья Николаевна. — А то Митя совсем стосковался без дружка…
Митя боялся, как бы мать не сказала чего-нибудь лишнего, что могло бы еще больше смутить Алешу, и повел его в свою комнату.
— Я тогда нахамил тебе, — глядя в пол, проговорил Алеша, — Очень глупо все вышло…
— Да я забыл давно, — отозвался Митя. — Садись. Рассказывай…
— Вернулся, как видишь, — невесело усмехнулся Алеша. — Доставили вроде преступника, Верке под расписку сдали…
— Под расписку? — рассмеялся Митя. — Теперь сестренка заест тебя…
Вспомнив о Вере, он нахмурился.
— Выследили? — с сочувственным интересом спросил Митя.
— Верка и мама заявили коменданту, ну и накрыли… А ты на работу поступаешь?
— Завтра в наряд. Да я-то что, ты о себе…
Алеша говорил о себе неохотно и вяло, без обычного огонька, был угрюм, подолгу молчал. Как все это было не похоже на него!
Митя не выдержал и возбужденно заговорил о своих делах.
— Может, пойдешь тоже? — спрашивал он, тряся Алешу за плечи. — Давай. Вместе будем. Решай быстрее, каникулы-то идут…
— Что-то не тянет, — пожал плечами Алеша. — Посмотрю сначала, как у тебя получится…
Сборы в дорогу
Старая отцовская тужурка так приятно пахла машинным маслом, огнем и железом… Это была настоящая рабочая спецовка, но имела она один огорчительный недостаток: была велика. Подкатав рукава и оглядев себя, Митя снял с вешалки такую же старую фуражку с потрескавшимся лакированным козырьком, с маху надел ее, причем фуражка повисла на ушах, и отправился на кухню.
Марья Николаевна, увидев сына, заулыбалась, вокруг глаз залучились тонкие сухие морщинки. Но в следующее же мгновение лицо матери сделалось задумчивым и строгим.
— Повесь все на место, — тихо приказала она. — Был бы отец дома — другое дело. А раз человек на войне — нельзя трогать его вещи…
С детства Митя привык к порядку, раз и навсегда заведенному в доме: отцовское место за столом никто не занимает. Если отец в поездке, его место пустует. Митя никогда не нарушал этого порядка. Но почему сейчас нельзя было надеть старую отцовскую спецовку? В чем же прикажете ехать? Неужели в том же, в чем ходил в школу? И сколько у них, у пожилых людей, всяких примет, поверий!
Марья Николаевна прошла в столовую и уже оттуда позвала:
— Пойди сюда!
Повесив в прихожей тужурку и фуражку, он с чувством досады пошел в столовую.
— А ну, посмотри, что я приготовила. — Марья Николаевна держала в руках синюю тужурку, по виду совсем новую. — Примерь-ка.
Куртка была замечательная: с отложным воротом, маленькими остроугольными лацканами, а самое главное — с четырьмя карманами и жестяными пуговицами. Белые металлические пуговицы с малых лет трогали Митино сердце. Правда, повзрослев, он стыдился признаться в этой своей слабости, усматривая в ней что-то мальчишеское. А вот мать угадала…