Свое имя
Шрифт:
— Вот где благодать! — сказал Алеша, оглядывая боковушку и вытирая лоб.
Митя пододвинул ему табурет, а сам примостился на узком подоконнике.
— Садись. Что нового?
— По-моему, у тебя нового больше…
Конечно, у Мити было больше нового, но говорить о работе не хотелось: через две минуты Алеша начнет зевать.
Алеша, в свою очередь, думал о новостях, вспомнил стычки с матерью и Верой (не рассказывать же о них!) и, чтобы отвлечь Митю, подошел к верстаку, спросил:
— Кто это тут мастерит?
— Я, — немного смутился Митя. — Так, сообразил одну штуку. — Он поднял над
— Лейка, — нетвердо сказал Алеша.
— Паровозная масленка!
— Та же лейка, только для масла. И что же?
И, хотя Алешины глаза красноречиво говорили: «Стоит ли заниматься такой ерундой», Митя рассказал о первой поездке, о злополучной масленке и о том, что он придумал. С масленкой его конструкции пятен можно не бояться!
— Пустяковина, а сильно захотелось сделать. И можно бы лучше, да слесарь я липовый. Только и видел, как батька работал…
— И вдруг «масленка Черепанова»! — вспыхнул Алеша. — Как тормоз Матросова, например. Колоссально! Эх, сообразить бы нам вдвоем что-нибудь такое… — Он щелкнул пальцами. — И представляешь, наши имена рядышком. Вот было бы гениально! — Алеша повел в воздухе рукой, словно выписывая свою и Митину фамилии, и даже причмокнул языком.
Митя снисходительно улыбался: все больше знакомых черточек прежнего Алеши обнаруживал он в друге. Но Алеша уже погас, задумался, сказал печально:
— Ты вот выдумываешь, изобретаешь, а я не могу.
— Просто ты не задумывался.
— Да я и не сумею, наверное…
— Чепуху городишь! Если ничего не делать, понятно, ничего и не получится… Так и будешь болтаться все каникулы?
Упершись локтями в колени, Алеша сумрачно смотрел в пол.
— Не тянет меня никуда, — признался он. — Понимаешь, никуда.
— Так не бывает.
— Бывает, как видишь, — с грустной усмешкой сказал Алеша. — И вообще, настроение дурацкое. От отца ничего…
— Мой тоже одну открытку написал и молчит. Что поделаешь! Послушай… — У Мити вдруг живо заблестели глаза. — Раз никуда не тянет, значит, тебе все равно. Иди к нам в депо. Другого такого дела не найдешь. Что ни возьми, все с транспортом связано — главный нерв. Понравится, точно говорю. Только решай скорее, сколько можно тянуть!
«К нам в депо, — завистливо подумал Алеша. — Хорошо тебе…»
Он долго не отвечал. Сидел, подперев щеки ладонями, и молчал. Митя не торопил: когда человек принимает такое решение, не нужно мешать.
— Ты говоришь, на паровоз, — негромко начал Алеша. — А я вот думаю, думаю и не пойму: стоило девять лет учиться, чтоб в угле копаться?
Митя сполз с подоконника и широко раскрытыми глазами уставился на Алешу.
— А что еще кочегару делать? — продолжал Алеша, запрокинув красивую голову. — Для этого и пятиклассного образования, по-моему, многовато…
На смуглых щеках у Мити пробился румянец, забегали твердые бугорки желваков. Он зашагал по боковушке: два шага от окна к двери, два — от двери к окну. Подошел к верстаку, зачем-то взял молоток, легко подбросил его в руке.
Алеша, следя за его порывистыми, нервными движениями, улыбнулся:
— Не с помощью ли этого орудия собираешься
спорить?Митя рассерженно бросил молоток на верстак.
— «Образование, образование»! — сказал он злым, севшим вдруг голосом. — Вроде оно у тебя такое, что и носить при себе тяжело. Академик!
— Скажешь, без девяти классов ты не справился бы? — ввернул Алеша.
— Если бы только уголь кидать. А кочегару, было бы тебе известно, и головой приходится работать. Понятно, можно, как медведь в цирке, заучить движения, а можно с сознанием все делать. И тут образование твое пригодится…
— Самообман, — бросил Алеша.
— Самообман — это шляться без дела, ныть и настроения всякие выдумывать. Железнодорожный генерал Матросов, которого ты помянул, изобретатель тормоза, начинал, между прочим, кочегаром. Могу дать книжку про него.
— В какое время он начинал? — насмешливо воскликнул Алеша и хлопнул себя по коленке. — Он, может, малограмотным пришел на паровоз. Так прикажешь повторять этот путь?
— А на фронте ты бы сразу генералом?
— Не будем об этом, — отмахнулся Алеша. — Я считаю, государству даже невыгодно: люди с девятиклассным образованием кочегарами копаются.
— Государственный деятель! — раздраженно фыркнул Митя, подошел к окошку, повернулся к Алеше спиной.
Там, за окном, было зелено, солнечно, и боковушка впервые в жизни показалась ему неимоверно тесной и сумрачной…
В непогожую ночь
Сыпал мелкий и по-осеннему пронизывающий дождь. Мать называла его «бусенец». Он дробно и тоскливо стучал по вещевому мешку, по намокшей тяжелой кепке, от него ныло под лопатками.
Митя переходил с одного пути на другой, пробирался между лязгающими мокрыми составами, приглядывался к паровозам. Но паровоз номер 14–52 как будто в воду канул.
Желтые станционные огни, тускло расплывшиеся в черном небе, напоминали яичные желтки, выплеснутые на чугунную сковородку. Словно потускнели даже сильные прожекторы на невидимых сейчас высоких мачтах. Все было густо заштриховано свинцовой сеткой дождя.
Митя прислушивался к свисткам паровозов: вдруг по голосу узнает свою машину. Но в нестройном хоре свистков ничего нельзя было разобрать. Паровозы, должно быть, охрипли от назойливой сырости, и знакомый голос теперь стал неузнаваем…
С тех пор как Митя явился в дежурку и, не застав там бригаду, отправился на поиски, прошло уже много времени. Он успел промокнуть, озяб, был близок к отчаянию. Что, если они уехали? Станут дожидаться какого-то дублера, задерживать из-за него поезд!
Навстречу шел человек. У Мити мелькнула надежда.
— Не видали паровоз 14–52? — спросил он и поморщился, таким чужим и противно жалобным показался свой голос.
— Где ж его увидишь? — не останавливаясь и не повернув головы, отозвался прохожий.
Постояв немного, Митя побрел к перевалочной площадке, откуда начинал поиски. Но путь, как и прежде, был свободен. Нет, не найти ему сегодня своего паровоза! Наверняка ни с кем не случалось такого и никто ему не поверит…
Сзади послышались шаги. Митя быстро оглянулся. Человек в длинном плаще с капюшоном, засунув руки в карманы, шел неторопливой, тяжеловатой походкой.