Своеволие философии

Власть имущим присущи четыре главных порока: промедления, подкупность, грубость в обхождении и податливость. Чтобы не было промедлений, облегчи к себе доступ; держись назначенных сроков; не откладывай повседневных дел и без крайней нужды не берись за несколько дел сразу. Чтобы не было подкупов, свяжи не только руки берущие – т. е. свои и слуг своих, но также и руки дающие – своих просителей. Для первого надо лишь быть неподкупным, для второго же – открыто о том заявлять и клеймить лихоимство. Избегай не только проступка, но и подозрения. Кто переменчив и меняется без видимой причины, может быть заподозрен в подкупности. Поэтому всякую перемену во мнениях или образе действий провозглашай открыто, вместе с причинами, к ней побудившими, но не вздумай утаивать. Доверенный слуга или любимец, если по видимости ничем не заслуживает доверия, всеми считается обычно за пособника в тайном лихоимстве. Что касается грубого обхождения, то это ненужный повод к недовольству. Строгость рождает страх, но грубость рождает ненависть. От властей и порицание должно быть степенным, а не оскорбительным. Что до податливости, то она хуже лихоимства; ибо взятки берут лишь от случая к случаю, а кто поддается назойливости или пустой лести, того никогда не оставляют в покое. Как говорит Соломон: «Быть лицеприятным – нехорошо: такой человек и за кусок хлеба предаст истину» 93 .

93

Пр. 28:21.

Справедлива древняя поговорка: «Место кажет человека». Только одних оно кажет в хорошем виде, а других – в плохом. “Omnium consensu capax imperii, nisi imperasset” 94 , – сказал Тацит о Гальбе; но о Веспасиане он говорит: “Solus imperantium, Vespasianus mutatus in melius” 95 . Правда, в первом случае речь идет о способностях; во втором – о нраве и обхождении. Кого почести изменяют к лучшему, тот наверняка по природе великодушен. Ибо почести подобают – или должны подобать – именно добродетели; и как в природе все движется стремительно к своему месту и спокойно – по достижении его, так и добродетель стремительна, когда одержима честолюбием, и умиротворяется, когда облечена властью. На большую высоту всегда восходят не прямо, но по винтовой лестнице; и если имеются партии, то при восхождении нужно искать опоры, а взойдя на вершину – равновесия. К памяти предшественника будь справедлив и почтителен, ибо иначе этот долг наверняка отдадут ему после тебя. К соратникам имей уважение; лучше призвать их, когда они того не ждут, чем обойти, когда они надеются быть призванными. В личных беседах с просителями не следует слишком помнить о своем сане или напоминать о нем; но пусть лучше о тебе говорят: «Когда он в должности, он совсем другой человек».

94

«Все считали его способным стать императором, пока он им не стал» (Тацит. История, I, 49).

95

«Единственный, кто, ставши принцепсом, изменился к лучшему» (Тацит. История, I, 50).

О мнимой мудрости 96

Существовало мнение, что французы на самом деле мудрее, чем они кажутся, а испанцы кажутся более мудрыми, чем они есть на самом деле. Не знаю, насколько это может быть справедливо в отношении народов, но, безусловно, это справедливо в отношении людей. Ведь как говорит апостол о притворно благочестивых людях: «Имеющие вид благочестия, от силы же его отрекшиеся» 97 , так, конечно, существуют такие, кто, не имея от мудрости и способностей ничего или почти ничего, сохраняют при этом самый торжественный вид, “magno conatu nugas” 98 .

96

Англ.: “Of Seeming Wise”. Эссе публикуется в переводе Е.С. Лагутина по изданию: Бэкон Ф. Соч.: в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1978. С. 405–408. (Философское наследие).

97

Иер. 6:16.

98

2Тим. 3:5. «Из пустяка делаешь великое дело» (Теренций. Самоистязатель, III, 5, 8).

Людям трезвым смешно наблюдать, к каким уловкам прибегают эти формалисты и какие используют увеличительные стекла, чтобы выдать плоскую поверхность за тело, имеющее объем и глубину; все это достойно сатирического осмеяния. Некоторые настолько скрытны и сдержанны, что будут показывать свои товары (т. е. то, чем богаты) только при тусклом освещении и всегда сделают вид, будто они что-то удерживают про себя; и даже когда они сами знают, что говорят о вещах, в которых хорошенько не разбираются, тем не менее у других людей они создают такое впечатление, будто знают и то, о чем не могут говорить. Некоторые помогают себе мимикой и жестами и мудры при помощи знаков; так, Цицерон говорит о Пизоне, что когда тот отвечал ему, то поднял одну бровь высоко на лоб, а вторую опустил до подбородка: “Respondes, altero ad frontem sublato, altero ad mentum depresso supercilio; crudelitatem tibi non placere” 99 .

99

«Отвечаешь, одну бровь задирая на лоб, а другую опуская до самого подбородка; но свирепость тебе не идет» (Цицерон. Против Пизона, VI).

Некоторые думают подтвердить свои знания, произнося внушительные слова тоном, не допускающим возражения, а затем продолжают говорить, как будто бы уже принято и одобрено то, чего они не могут доказать. Другие, если что-либо находится вне пределов досягаемости их разума, притворяются, что презирают это или не обращают на него внимания как на несущественное или курьезное, и тем самым выдают свое невежество за некую рассудительность. Есть и такие, которые всегда с чем-либо не согласны и обычно, изумив людей какой-либо тонкостью, избегают существа дела, закрывая вопрос; о таких людях А. Геллий сказал: “Hominem delirum, qui verborum minutiis rerum frangit pondera” 100 . Платон в своем «Протагоре» также с презрением выводит человека такого рода в образе Продика и заставляет его произнести речь, от начала и до конца состоящую из надуманных дистинкций. Обычно такие люди во всех обсуждениях легко занимают позицию отрицания и пытаются завоевать доверие возражениями и предсказаниями трудностей: ибо, когда предложения отвергаются, на этом все и кончается; но, если они принимаются, это означает новые усилия; этот ложный вид мудрости является проклятием для дела. Словом, ни один разоряющийся торговец или скрытый банкрот не прибегает к стольким ухищрениям, чтобы поддержать веру в свое богатство, как эти пустые люди, чтобы поддержать доверие к своим способностям. Люди мнимой мудрости могут ухитриться создать о себе мнение; однако пусть никто не берет их на службу, ибо, конечно, для дела лучше взять человека в чем-то глупого, чем такого рода претенциозного формалиста.

100

«Глупец, который легковесностью слов разрушает весомость вещей». Это высказывание, которое Бэкон приписывает Авлу Геллию, имеется у Квинтилиана (см.: «Наставления оратору», X, 1).

Дэвид Юм

Эссе, можно сказать, подобно жизни: ведь оно устроено как эксперимент, обладает формой, но сама эта форма индивидуальна, и никакой наблюдатель не способен предвидеть по началу, чем всё закончится. Преисполненный грандиозными амбициями молодости Юм начал авторскую жизнь с исполинского «трактата». Наградой ему стало игнорирование и отвержение, хотя его «Трактату о человеческой природе» и было предназначено в дальнейшем стать образцом скептического разума. В силу этих обстоятельств автор принялся за написание «истории» и за написание «эссе», в результате чего обрел литературную славу как мастер изысканного языка и мудрый судья человеческой природы. Он не отказался от скептицизма, но ограничил его предмет способностью разума достигать твердого знания. Его «Опыты», так же, как и «История Англии», не подвергали сомнению его и его круга твердое знание того, к обретению какого опыта социальной жизни ведут их желания и страсти человеческой природы. Успех этих произведений принес финансовую независимость. Юм возмущал современников своим отказом описывать христианскую веру как основу моральной жизни. Он отрицал эту связь и на основе здравого смысла, и по сути дела. Тот факт, что благодаря таланту своего пера и способности общения он вошел в приличные, даже аристократические круги, стало оскорблением для приверженцев и англиканской и шотландской церкви. Их разногласие достигло критической точки (подошло к развязке) в конце его жизни, в заключении личного «эссе» Юма. Восемнадцатый век, как говорили, был веком «состязательного умирания», не в последнюю очередь среди философов. Юм умирал медленно, в возрасте 65-ти лет, по-видимому, от рака кишечника. Назойливо любопытствующая публика, включая вечно любознательного и глубоко консервативного Джеймса Босуэлла, стремилась побеседовать с умирающим Юмом дабы узнать, приведет ли страх смерти и смертности к обращению к вере на смертном одре. Адам Смит, большой друг Юма, ответил на это представлением публике философа до самого мучительного конца остающимся верным своим убеждениям и сохраняющим любезность в качестве друга и собеседника. Юм умер в воскресенье 25 августа 1776 года. Смит всей силой своего слога дал понять, что юмовское жизненное «эссе» сохранило свою форму до самого конца, не сделав никаких уступок религии. Жизнь и смерть Юма свидетельствовали о безусловной возможности для философа быть одновременно и атеистом и добродетельным. В смерти Юм достиг такой убедительной ясности, которую не могут достичь никакие произведения, основывающиеся на логике. И закончил Смит словами: «И сия веселость характера, столь привлекательная в обществе, но часто неразлучная с ветреностью и поверхностностью, соединена была в нем с взыскательностью, обширной ученостью, величайшей глубиной мысли и многосторонностью. В общем, я всегда, и когда он был жив и после его смерти, считал, что он настолько приблизился к идее совершенно мудрого и добродетельного человека, насколько, вероятно, могла бы позволить слабость человеческой природы».

Роджер Смит

О моральных предрассудках 101

III.II.1

В последнее время среди нас появилось множество людей, которые стремятся отличиться, высмеивая все, что до сих пор казалось священным и достойным почитания в глазах человечества. Разум, умеренность, честь, дружба, брак – неизменные предметы их безвкусных насмешек. Даже общественный дух и уважение к нашей стране они считают химеричными, вымышленными. Если бы планы этих анти-реформаторов осуществились, все общественные связи непременно оказались бы разрушенными, что открыло бы дорогу разнузданному веселью. Дружков по пьяным утехам надо будет предпочитать другу или брату, безудержное мотовство надо будет поддерживать за счет всего ценного с общественной или частной точки зрения. Люди будут питать так мало уважения ко всему, кроме себя самых, что в конце концов свободное формирование правительства должно будет стать для человечества абсолютно неосуществимым, оно выродится в одну универсальную систему мошенничества и коррупции.

101

Собрания эссе Юма многократно издавались при его жизни и были чрезвычайно популярны. Каждое издание он тщательно готовил, менял структуру, содержание томов, их названия, публиковал новые эссе, пересматривал и исправлял уже опубликованные. Ни одно собрание, включая посмертное 1777 г., не выходило без существенных коррекций Юма. Эссе «О моральных предрассудках» впервые было опубликовано только в издании: Hume D. Essays, Moral and Political. In 2 Vols.Vol. 2. Edinburgh: R. Fleming, A. Alison for A. Kincaid, 1742.

Перевод сделан О.В. Артемьевой по изданию: Hume D. Essays Moral, Political, and Literary / Ed. and with a Forward, Notes and Glossary by E.F. Miller. Revised edition. Indianapolis: Liberty Fund, 1987. P. 538–544.

III.II.2

Существует и другой нрав (humour), который можно наблюдать у некоторых считающих себя мудрыми, и который, если и не является настолько вредным, как вышеупомянутый пустой и грубый нрав, однако оказывает губительное воздействие на тех, кто получает от него удовольствие. Я имею в виду то серьезное философское стремление к совершенству, которое под предлогом исправления предрассудков и ошибок разрушает самые привлекательные сердечные чувства, все самые полезные склонности и инстинкты, которые могут управлять человеческой природой. Таким безрассудством среди древних славились стоики, и я бы хотел, чтобы некоторые более почитаемые фигуры современности не подражали им в этом беззаветно. Добродетельные и нежные чувства (sentiments), или предрассудки, если вам угодно, чрезвычайно страдали от таких размышлений, между тем, мрачная гордость или презрение к человечеству заняли их место, и их чтили как величайшую мудрость, хотя на самом деле они были самым вопиющим безрассудством по сравнению со всеми другими. Статилий, которого Брут подстрекал стать одним из участников той благородной банды, которая нанесла божественный удар ради свободы Рима, отказался присоединиться к ним, сказав, что все люди безрассудны или безумны и не заслуживают того, чтобы мудрый человек беспокоился о них 102 .

102

См.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания [Брут. XII]: в 3 т. Т. 3. М.: Наука, 1964. С. 319. Согласно объяснению Плутарха, Брут скрывал заговор против Цезаря от своего друга эпикурейца Статилия, поскольку ранее, когда он незаметно в обсуждении подверг его проверке, Статилий ответил так, как описал Юм.

III.II.3

Мой ученый читатель легко вспомнит причину отказа древнего философа примириться с братом, домогавшимся его дружбы. Он был слишком философом, чтобы считать, что связь, обусловленная происхождением от одного и того же родителя, должна как-либо влиять на рассудительный ум, и выразил свое чувство так, что я не считаю приличным это повторить 103 . Когда твой друг в беде, говорит Эпиктет, ты можешь изобразить сочувствие к нему, если это принесет ему облегчение, но не позволяй состраданию проникнуть в свое сердце, или потревожить ту безмятежность, которая и есть совершенство мудрости 104 . Друзья спросили Диогена, когда он болел, что следует с ним сделать после смерти. Он ответил: «Да бросьте меня в поля». «Как! На съедение зверям и стервятникам?». «Отнюдь! – ответил Диоген. – Положите рядом со мной палку, я буду их отгонять» – «Как же? Разве ты их почувствуешь?» – «А коли не почувствую, то какое мне дело до самых грызучих зверей?» Я не знаю ни одного высказывания этого философа, которое бы яснее продемонстрировало как живость, так и свирепость его характера 105 .

103

Миллеру (E.F. Miller) не удалось установить этого древнего философа и источник этой истории Юма.

104

Эпиктет говорит: «Всякий раз, когда ты увидишь, что кто-то плачет в печали от того ли, что сын его на чужбине, либо от того, что он потерял свое имущество, не дай своему воображению увлечь тебя и не думай, что этого человека извне постигли беды, но пусть у тебя будет наготове мысль: “этого человека угнетает не происходящее – ибо других оно не угнетает, – а его собственное мнение о происходящем”. Однако не сочти за труд поговорить с ним и, если так случится, поплакать вместе с ним. Остерегайся, однако, плакать в своей душе» (См.: Эпиктет. Энхиридион (Краткое руководство к нравственной жизни); Симпликий. Комментарий на «Энхиридион» Эпиктета / пер., ст., коммент. А.Я. Тыжова. СПб.: Владимир Даль, 2012. С. 62).

105

Диоген Синопский (400?–325?) до н.э.) – основатель кинической школы в философии, согласно которой счастье следует искать в аскетичной жизни, предполагающей удовлетворение минимальных естественных потребностей и презрение к вещам, которые обычно считают желательными. Юм следует описанию спасения Диогена в «Тускуланских беседах» Цицерона (См.: Цицерон. Тускуланские беседы / Пер. с лат. М. Гаспарова. М.: РИПОЛ классик, 2017. С. 89–90).

III.II.4

Как отличаются от всего этого те максимы, которым в своем поведении следовал Евгений! В юности он неутомимо посвящал себя изучению философии и ничто не могло отвлечь его, кроме случаев, когда предоставлялась возможность служить друзьям или доставлять удовольствие какому-либо достойному человеку. Когда ему было около тридцати, он решил отказаться от свободной жизни холостяка (в противном случае он бы остался им навсегда), принимая во внимание, что представлял последнюю ветвь древнего рода, которая прервалась бы, если бы он умер бездетным. В качестве супруги он выбрал добродетельную и прекрасную Эмиру, которая на протяжении многих лет была отрадой его жизни, подарила ему несколько детей и, спустя время, умерла. Ничто не могло дать ему поддержку в таком тяжелом горе, кроме утешения, которое он получал от молодых членов своей семьи, которые теперь, после кончины их матери, стали ему еще дороже. В особенности одна дочь была его любимицей, тайной радостью его души, поскольку ее черты, ее выражение лица, ее голос каждый момент служили нежным напоминанием о супруге и наполняли его глаза слезами. Он скрывал свою пристрастность, насколько это было возможно, и никто, кроме его ближайших друзей, не знал о ней. Им он открывал всю свою нежность, и он не держался нарочито за философию, чтобы давать [нежности] имя слабости. Друзья знали, что он все еще отмечает день рождение Эмиры слезами и более сладостным и нежным воспоминанием о былых удовольствиях, как, пока она была жива, отмечал его радостью и весельем. Друзья знали, что он очень бережно хранит ее портрет, у него есть также одна ее миниатюра, которую он всегда носит на груди, а его последняя воля предписывает, чтобы в какой части мира ему бы не пришлось умереть, тело его должно быть перевезено и захоронено в ее могиле, и что над ними должен быть воздвигнут памятник, а их взаимная любовь и счастье должны быть воспеты в эпитафии, которую он сам составил для этой цели 106 .

106

Миллеру не удалось установить личность реального или вымышленного Евгения, жизнь которого соответствовала бы этим подробностям. История, как и сопровождающее ее письмо, вероятно, были придуманы Юмом. Таким образом, Евгений (дословно «благородный», «хорошее расположение духа», «хорошая склонность», или «хороший характер) может олицетворять философскую жизнь, в которой надлежащим образом сочетаются сердечные чувства. Джозеф Аддисон использует имя Евгений для одного из участников в «Диалогах о полезности древних медалей» («Dialogues upon the Usefulness of Ancient Medals», 1721), и Лоренс Стерн позднее даст это имя персонажу своего романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» («The Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman», 1760–1767).

III.II.5

Несколько лет назад я получил письмо от путешествующего за границей друга. Это письмо я должен обнародовать здесь. Оно содержало, как я считаю, выдающееся проявление философского духа и может служить в качестве примера, показывающего, что не следует отходить от принятых максим поведения в благородном стремлении к счастью или совершенству. Меня убедили тогда, что история реальна.

III.II.6

Париж, 2 августа, 1737

Сэр, я знаю, что вы больше интересуетесь рассказами людей, чем зданиями, и больше хотите узнать о личной истории, нежели о публичных сделках. По этой причине, я думаю, история, о которой все говорят в этом городе, не будет в ваших глазах выглядеть неподобающей забавой.