Свои-чужие

— Ты просто ехал себе по улице? — спросила она Элби.

«Из всех улиц на свете ты выбрал мою?»

— Я приехал повидаться с тобой, — ответил он. — Позвонил в дверь, — пожал он плечами, словно говоря: я, по крайней мере, попытался.

— Только он звонил не в ту дверь, — сказала Бинту. — У нас ничего слышно не было.

Джанетт повернулась к мужу. Все это не укладывалось в голове:

— Как же ты его узнал?

Фотографий Элби у них в квартире не было, и Фоде никогда с ним не встречался. Джанетт попыталась припомнить — когда она сама в последний раз видела брата? Когда он садился в автобус до Лос-Анджелеса. Ему было восемнадцать. Целую вечность назад.

Фоде расхохотался, Бинту прикрыла рот ладонью.

— Ты посмотри на себя, — сказал он.

Вместо этого она посмотрела на брата. Он был словно более четкой версией ее самой: выше, тоньше, темнее. Джанетт не сказала бы, что они так уж похожи, разве что по сравнению со стоящими тут же выходцами из Западной Африки. И представить-то трудно, что тут, у них в гостиной, вдруг оказалось похожее на нее существо, если даже Дайо похож на своих отца и няньку. Когда по вечерам Бинту встречала ее в дверях — Дайо хитро примотан к груди длиннющим куском ярко-желтой ткани, — Джанетт невольно думала: «Неужели это мой сын? Как такое может быть?»

— Мы с тобой похожи? — спросила она брата, но Элби не ответил. Он пытался выпутать маленькие пальчики из своих волос.

— Я хотела дождаться и посмотреть, как вы обрадуетесь, — сказала Бинту, сжав руку Джанетт. — Пойду теперь, не буду вам мешать.

Она склонилась к ребенку и несколько раз чмокнула его в макушку.

— До завтра, маленький мой.

Потом добавила что-то на сусу, несколько быстрых щебечущих слов, чтобы малыш не терял связи с Конакри, с родиной предков.

— Я провожу, — сказал Фоде. — А потом уже наговоримся.

Ему нужно было выйти из дому. Он не мог больше ни минуты сдерживать радость от приезда родни, его распирал восторг. Фоде надел пальто Джанетт, натянул ее шапку и обмотался ее шарфом — потому что они первыми попались под руку и потому что Фоде вообще не видел большой разницы между своими и ее вещами.

— До свиданья! До свиданья! — повторял он, размахивая рукой с таким энтузиазмом, будто собирался провожать Бинту как минимум до Гвинеи. Сколь бы короткой ни была предстоящая разлука, Фоде всегда прощался очень торжественно.

— Объясни-ка мне вот что, — сказал Элби, когда дверь закрылась и две пары ног, постепенно удаляясь, затопали вниз по лестнице, а над звуками шагов раскатился бойкий горошек французской речи, — оставаясь наедине, Фоде и Бинту переходили на французский. — Они муж и жена?

Джанетт было неприятно это признавать, но она испытала облегчение от ухода мужа и няни — в гостиной стало просторнее, стало возможно дышать.

— Фоде — мой муж.

— И у него две жены?

— Бинту — наша няня. Они оба из Гвинеи, оба живут в Бруклине. От этого они не становятся мужем и женой.

— Уверена?

Да, Джанетт была уверена.

— Вот только не надо придумывать, как вывести меня из себя. Достаточно и того, что ты здесь. Мама знает об этом?

Он пропустил ее вопрос мимо ушей.

— И это, выходит, в самом деле твой ребенок.

Он вытянул руки, насколько позволяла коса, за которую уцепился Дайо, и качал малыша взад-вперед, а тот хохотал, болтая ножками.

— Ты только представь, что сказали бы на это старые Казинсы. Они бы заставили тебя отдать его Эрнестине.

— Эрнестина умерла, — сказала Джанетт.

Диабет уносил Эрнестину по частям — вначале ногу, потом зрение. Бабушка скрупулезно перечисляла утраты домоправительницы в ежегодном рождественском письме, пока в конце концов не известила о ее уходе в мир иной. С тех пор Джанетт почти не вспоминала об Эрнестине, но теперь перед глазами вдруг ясно возникло ее лицо, и в нем Джанетт увидела отражение своего предательства. В доме бабушки и деда Эрнестина была единственной, кого Джанетт любила.

Элби помолчал минутку, обдумывая услышанное.

— А еще кто?

Умирали и другие — конечно, умирали, — но она не могла вспомнить никого, кто бы имел отношение к Элби. Она покачала головой. Малыш попытался попробовать на вкус дядюшкину косу, и Джанетт подхватила его на руки — вряд ли брат захочет, чтобы ребенок обслюнявил ему волосы, да и она сама, пожалуй, не хотела, чтобы ребенок тянул эти волосы в рот. Она подставила Дайо запястье, и он мгновенно впился в него зудящими деснами, царапая кожу первыми, недавно прорезавшимися зубками. Не прекращая жевать и посасывать, он уставился ей в глаза. От того, что малыш мусолил ее руку, Джанетт почему-то стало спокойнее, легче ощутить себя самое — в эту секунду, в этой гостиной.

— Допустим, ты решила родить негритенка, но неужели нельзя было хотя бы дать ему менее негритянское имя?

Джанетт запустила пальцы в мягкие волосы малыша.

— Сказать по правде, я дала ему имя Кэлвин, но не могу заставить себя его называть так. Мы долго говорили просто «малыш». Это Фоде начал звать его Дайо.

Элби невольно вздрогнул, потом снова склонился к мальчику и заглянул ему в глаза:

— Кэл?

— Где ты был? — спросила Джанетт.

— В Калифорнии. Но пришла пора убираться.

— В Калифорнии? Все это время?

Элби слегка улыбнулся ее невероятному предположению, и в этой улыбке мелькнула тень брата, которого Джанетт знала раньше.

— Еще чего не хватало, — ответил он.

Из-под засученных рукавов черного свитера Элби змеились узорчатые ленты черных татуировок, охватывали запястья широкими браслетами. Все у него было черным: татуировки, свитер, джинсы, грубые ботинки. Джанетт задумалась, не подведены ли у него и глаза, или это просто ресницы такие темные.

— Так где ты теперь живешь?

Не о том она хотела спросить, но одним вопросом все равно было не обойтись.

— Не знаю.

Элби протянул руку и коснулся пальцем подбородка Дайо, отчего малыш опять засмеялся.

— Посмотрим, как пойдет.

Тут она увидела, что возле дивана, почти касаясь носков ее зимних сапог, стоит рюкзак. Джанетт как-то ухитрилась его не заметить, все время глядя на брата.

— Твой муж сказал, что я могу поспать на диване, пока не найду жилье. — Элби пожал плечами, словно стремясь показать: он тут ни при чем.