Свора - Зов крови

Его палата шла следующая после Бет и его родители уже выскакивали на шум, видимо тоже разбуженные. Мать Теренса, Лив, увидев меня, остановилась, пропуская мужа и двоих сыновей. Она схватила меня за руку и встревожено потащила прочь причитая:

— Нельзя тебе еще вставать, завтра зайдешь к Теренсу.

Я подчинилась, понимая, что она тревожится не просто так, да и сил сопротивляться уже не было.

— Завтра Теренса уже не будет в больнице… — устало сказала я на ее слова, залезая на свою койку, и она, опешив села рядом.

— Как это? — удивилась она, совсем не воспринимая мои слова всерьез, видимо через мою усталость.

— Те люди, — ответила я, стараясь говорить, как можно более уверено, — из военной больницы, хотят забрать их на базу и лечить, говорят это разновидность волчьего бешенства, возможно заразного. Верьте им, это друг мистера Грема Гровера, он очень хороший врач.

Видимо я говорило достаточно серьезно и убедительно, так как ее лицо просияло, должно быть, она переживала, что болезнь может быть неизвестной или неизлечимой. Мать Теренса укрыла меня и обняла.

— Спи, и не тревожься.

Она еще несколько минут посидела возле меня, хотя я чувствовала, что ей не терпится поскорее поговорить с врачами. Я слышала, как она прошла к дверям и, выходя, закрыла их. Звуки из коридора стали почти не слышны, но теперь я совершенно не тревожилась, даже за Еву, мне казалось, то что случилось даже не страшно. Проваливаясь в сон, или пребывая на грани полудремы, вновь сама того нехотя я перенеслась своим сознанием в чужие мысли. Я смотрела чужими глазами на больничные окна и чуяла запах новых молодых волков, созревающих где-то там, в больничных палатах, и запах девушки, окутанной запахами уже двоих вампиров. Ситуация осложнялась. Один вампир не так страшно как два, а если их и еще больше, все планы на счет девушки придется отменить. Но риск и опасность, делали из нее более интересную жертву, чем раньше. Тело волка покрылось дрожью в предвкушении игры и разработки плана.

Он отступил в тень. Ему пора уходить.

Нарастающее беспокойство захватывало его все больше, вытесняя все другие чувства. Начинало светать и у него нет с собой одежды, чтобы принять человеческий облик, а на волков теперь наверняка объявят охоту. Он ведь слышал разговоры, что волк утащил девушку, и это наверняка испугало людей больше, чем само нападение. Это наверняка дело рук вампира, кто еще может быть так умен и расчетлив, чтобы, не марая своих рук, избавится от нас. Хотя они не откажут себе в удовольствии, поохотится на нас.

«Как все усложнялось,» — почти с мазохистским удовольствием подумал волк, и кинув еще раз удовлетворенный взгляд на больничные окна, побежал прочь…

Я резко подскочила на кровати от страха, я знала, кого выслеживал теперь волк, — меня. Волка захватила игра, и даже страх перед кланом вампиров теперь его не остановит. Я не знала, кем была Волчица, но, если раньше он переживал, что она скажет, то теперь не боялся ее. Возможно, он пообещал ей меня. Я поняла, что должна боятся, но почему-то не могла. Теперь я знала кто они эти странные волки, и кем станут Бет и Теренс, которые даже оборотнями останутся моими друзьями. Как странно, оборотни и вампиры, — в моей жизни не хватает лишь драконов и ведьм для полного набора неприятностей и странных сказочных существ.

Я откинулась на подушку, боясь засыпать, чтобы не увидеть или не услышать, чего-нибудь более пугающего, но усталость взяла свое, и сны меня в эту ночь не посещали.

Глава 15. Становление

Видения

Зеленеет трава, и гудят насекомые,

И все улицы старые, с детства знакомые,

Только небо безбрежное все затянуто тучами;

Эти дни были первыми, эти дни были лучшими.

Сквозь прозрачные стенки хрустального савана

Я увижу поля мои, я увижу леса мои,

Что рассветы окрасили утренним золотом,

И видения в зеркале, безобразно расколотом.

Я же знала, что все это раньше времени кончится,

Я хочу умереть — возвращаться не хочется,

Льются слезы кровавые в белоснежные простыни,

И занозы впиваются в сердце иглами острыми,

А душа разрывается от тоски и смятения,

Эта боль неизменная порождает мучения.

Мои когти от ярости стали острыми бритвами,

И глаза разгораются перед новыми битвами.

Это пламя предсмертное тихим заревом плавится,

Когда спит все живое — мертвецы поднимаются,

И зовут меня в чащу, слепую и темную,

Превращая в волчицу кровожадно-бездомную.

Не излечит никто уже мою рану опасную,

Я уйду навсегда в ту картину прекрасную,

Что печально раскинулась перед взором мертвеющим,

Упиваясь закатом, в небесах пламенеющим.

(Lady Panika)

Все наверняка бывали хоть раз в доме, в котором мертвец ожидает своих похорон — эти занавешенные зеркала, запах множества таких же мертвых цветов, мебель, которая неожиданно потускнела, как и родственники погибшего. В доме Евы, не было лишь одного — самого тела Евы, ни мертвого, ни живого.

Когда прошла неделя с начала поисков Евы, власти признали ее погибшей официально, и вот, 9 дней от того дня, как мы поехали в Серые леса, я сидела в доме Евы, возле Серафимы Бойл, ее бабушки, и пыталась (даже очень) сохранять не только вид глубоко горя, но и поддерживать саму Серафиму. Так как Бет все еще оставалась в больнице, я как лучшая подруга Евы исполняла свой долг перед ее семьей. Конечно, я и вся моя семья знали, что Ева жива (относительно!), но для всех вокруг, она была мертвой, мертвей любого кто был похоронен на местном кладбище. И потому, от сознания того что Ева не покинула этот бренный мир, я очень старалась хмурить лицо, и пускать слезы. Первое удавалось сделать, стоило глянуть на Сеттервин, которая, картинно рыдала с фотографией Евы в углу, а второе — я просто затрагивала повязки закрывающие ожоги на руках.

За них мне было ужасно стыдно, потому, что Калеб рассказал родителям Евы, что это я так спасала ее от волков, (на самом деле для того, чтобы отвести внимание от свой персоны по понятным причинам) и так я на несколько дней превратилась в новую знаменитость, а родители Евы, на ряду с Серафимой, постоянно говорили мне спасибо. А я понимала, что не заслужила этого «спасибо», даже не смотря на то, что Ева была сейчас в доме Гроверов, и ее можно было назвать существующей — я оставила ее без выбора, потому что хотела таким образом спасти ей жизнь.

Мое лицемерие продолжалось уже 4 часа. Я сидела возле Серафимы, удивляясь, как ей все еще удается сохранять такое спокойствие, я же знала, как ей было плохо на протяжении всех этих дней — она даже лежала в больнице, а сегодня ни слезинки, просто сухое равнодушие и теплое слово для каждого кто пришел выразить сочувствие.

Хуже было с Ив — мамой Евы, она просто сидела, смотря отрешенно в окно, не замечая, как требовательно ползает вокруг нее, младшая сестренка Евы. Кто бы с ней не говорил, она не реагировала, а малышка становилась все более настойчивой, и я подозревала, как она начнет сейчас действовать. Недолго думая, я подхватила малышку на руки, и забрала с собой к тому месту, где мы сидели с Серафимой. Отец Евы одарил меня таким благодарным взглядом, что даже не пришлось дотрагиваться до повязок — слезы хлынули ручьем, и я попыталась их скрыть в волосиках малютки. Только тогда она и успокоилась, подсознательно понимая, что мне грустно. Девочка, имени которой я все никак не могла вспомнить, посмотрела на меня знакомыми зелеными глазами, такими яркими, что они кажутся нереальными, и я подумала, а останется ли с Евой этот цвет глаз?

Какие глупые мысли! — одернула я себя.

В доме всем командовал папа Евы, и когда пришло время ехать на кладбище, он и занялся этим. И впервые с того момента, как началось это прощание — Серафима приняла какое-то участие, она помогла подняться Ив, и та непонимающе посмотрев на нее все же пошла с матерью на улицу. А я так и осталась стоять с малышкой в руках посреди комнаты, когда остальные ушли, забыв обо мне и ребенке. Мне даже полегчало, когда я осталась стоять в этом доме одна-одинешенька, я смогла все же за столько-то времени, дать своему лицу расслабиться, перестать корчить эту мину жалости.

Малышка некоторое время отчаянно вертела по сторонам, понимая, что все знакомые лица исчезли, и что я, лицо не из тех, кого она любит. Девочка уже почти скривилась и захныкала, но я поспешно схватила со стула шаль Ив, и укутала ребенка в нее — это было явно слишком мало, и все же малышка не стала плакать.

— И что же мне с тобой делать? Придется ждать возвращения всех твоих.

Мы уютно устроились на кухне, где я покормила девочку, это было мне не впервой, близнецов я кормила постоянно и без помощи Самюель. Потом пришлось ей включить мультики, иначе, я знала это точно, малышка начнет волноваться. Так постепенно девочка заснула, и я устроила ее в маленькую импровизированную кроватку на диване, сама же тем временем пошла наверх в комнату Евы. Вряд ли родители и Серафима знали доподлинно обо всех вещах Евы, особенно о тех, что я подарила ей в прошлом году.