Свой - чужой

А.П. Тогда еще один вопрос, задавая который, я заранее предполагаю характер вашего ответа. Но не могу не задать, поскольку одержим определенными утопиями. Одна из них – возможность стратегического «общественного договора», который, я понимаю, будет очень трудно, почти невозможно осуществить. Но по православной, русской традиции нашим людям свойственно прощение. Неординарное, неожиданное прощение, которое меняет всю ситуацию вражды. Прощение и искупление через него является одной из фундаментальных ценностей христианской цивилизации. Я был на встрече в синагоге, куда меня пригласили после памятной атаки Копцева на молящихся евреев. Это была первая и пока единственная попытка диалога между пострадавшей еврейской общественностью и национал-патриотическими кругами. Мало кто пришел туда, но я и еще один мой коллега туда пришли. Мы разговаривали с раввином Коганом, беседовали в этой среде. Состоялась мучительная беседа, во время которой я сделал искреннее предложение: «Простите Копцева. Снимите свои претензии к нему. Он вас резал. Он вас колол. Он желал вашей смерти. Простите ему – и это должно перевернуть всю ситуацию. Вот в этом прощении должен произойти этический взрыв, который многих ваших врагов обезоружит, опрокинет сильнее, чем любой трибунал». Никакого понимания я не встретил. На меня набросились хасиды, правозащитники и еще Бог весть кто. Я к чему это говорю? Есть человек, которого вы считаете своим потенциальным убийцей. Суд покажет, так это или нет. Думаю, что дело развалится. Но вероятна ли такая ситуация – может быть, это уже за пределами ваших возможностей, ибо дело пошло по линии судопроизводства, – вероятна ли ситуация, что вы снимете с Квачкова ваши претензии? Вдруг отойдете в сторону и скажете: «Я не хочу этим заниматься, пусть он будет свободен». Вы не могли бы – в силу, скажем, неординарности вашей натуры – проанализировать такую возможность?

А.Ч. Я думал об этом, и такой вопрос себе задавал. Я не дам вам полного ответа, но поделюсь несколькими своими мыслями. Тем более что на решение суда моя позиция никак не повлияет.

Я не рассматриваю все случившееся как личное противостояние и потому не считаю Квачкова своим личным врагом, не желаю ему ни смерти, ни страданий. Если он получит большой срок, я не обрадуюсь, маленький – не огорчусь, вообще выпустят – бог ему судья.

А вот чего я точно не прощу и чего прощать в нашей стране, считаю, нельзя, это террора как метода. Мы в России лучше, чем многие другие, знаем, что в результате террора как индивидуального, так и государственного, останавливается развитие страны, а жертвами становятся не только сами пострадавшие, но и весь народ. К большому моему сожалению, правоту этих слов подтверждают и самые последние события в стране, в том числе и кровавый теракт в Москве с одиннадцатью убитыми, совершенный людьми с теми же убеждениями, что и у Квачкова. Спросите о прощении Квачкова тех людей, которые проезжали в тот день рядом с местом взрыва и были, чудом, не убиты, не контужены, да просто напуганы, чьи машины, на свои трудовые деньги купленные, пострадали от взрыва. Спросите тех, кто завтра поедет с внуками на дачу и попадет под огонь еще каких-нибудь «патриотов». Ведь они обстреляли и взрывали обыкновенное подмосковное шоссе, забитое машинами в часы пик, когда утром люди едут на работу. Спросите у ребят из моей охраны, которые прошли Чечню и просто чудом не попали под те 18 пуль и осколков, которые прошили их машину.

Случившееся не было для меня шоком. Я ведь не первый раз сталкиваюсь с желанием меня убить и с соответствующими планами. Это возникало всякий раз, когда мы перекрывали кислород бандитам, будь то тем, кто действовал под маской «инвалидов и спортсменов» и ввозил в страну беспошлинную водку с сигаретами, будь то тем, кто пытался превратить энергетику в дойную корову лично для себя. Взрыв, выстрел означают, что у самых злобных наших врагов уже не осталось других аргументов. Это значит – без этого у них не осталось способов повернуть страну назад.

Но я задаю себе вопрос: ну почему столько ошибок, почему так непрофессионально – ни подготовить взрыв, ни попасть в цель, ни обеспечить пути отхода – попались в тот же день. Зато – многостраничный трактат с длинным объяснением того, как именно могло промокнуть взрывчатое вещество, что и привело к потере тротилового эквивалента с 30 запланированных килограмм к каким-то несчастным трем. Это – по-видимому, в оправдание для своих. Как это по-нашему – по-российски! «Я учил, но забыл». А какая целостная позиция на суде: выпустите меня, но не потому, что я не убивал, а потому что убить Чубайса – долг, честь и обязанность каждого гражданина. Так погоди, родной, ты все-таки убивал или не убивал? На допросе говорит – нет, ждал, пока сын в булочную за хлебом сходит. Тогда хочется спросить: так где же ты был, когда настоящие русские патриоты, мужественно сидя в кустах и рискуя своей жизнью, взрывали врага народа Чубайса? В булочную ходил? Пиво пил? И смех, и грех. Примерно то же, когда честно пытаешься прочесть этико-философские изыскания Квачкова – а он в Интернете один из активно пишущих авторов – о России и ее будущем социально-политическом устройстве. Интересно все-таки мне узнать: ну хорошо, убил ты Чубайса, и слава богу, а что в стране дальше делать-то? Главный ответ: откопать Сталина, перенести в Мавзолей к Ленину и добавить к ним туда третьим Гагарина! Тут не то что недобитые демократы, а пожалуй, и большевики зарыдают.

Ну а выводы из случившегося я сделал. Стреляли в меня для того, чтобы остановить, не дать доделать то, что я и мои товарищи делаем последние пятнадцать лет. Сразу после покушения, еще до ареста Квачкова, меня спросил кто-то из журналистов: измените ли вы теперь вашу жизнь на ближайшие годы? Я сказал: да, изменю. У меня есть на этот период времени две важнейшие задачи: первая – это продолжение и завершение реформы энергетики, и вторая – победа демократов на выборах в Госдуму в 2007 году. Так вот теперь, не изменив ни ту, ни другую, я буду решать их с удвоенной силой. Ну а сейчас, говоря с вами через полтора года после покушения, я могу сказать, что ровно так я и действовал все это время и ровно так буду действовать дальше.

Чтобы увидеть всю картину, скажу о том, что я задал себе и обратный вопрос: а возможна ли ситуация в стране, при которой я бы оказался вместе с Квачковым полностью, абсолютно на одной стороне? И для себя ответил: да, возможна. Например, внешняя агрессия. При всех различиях между нами, он – как теперь понятно – человек действия, и я человек действия. Надеюсь, правда, что до этого все-таки не дойдет.

А.П. А теперь представьте, Анатолий Борисович, что нет никакой внешней агрессии, и враг не стоит у порога, и по московским улицам не грохочут танки супостата, а вы сидите в своей овальной гостиной с человеком, чье мировоззрение не отличается от мировозрения полковника Квачкова и даете ему интервью.

2006

Халед Мишаль: «БЕССТРАШНЫМИ ДЕЛАЕТ НАС УБЕЖДЕННОСТЬ В ПРАВОТЕ»

«Он знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть...» – так Лермонтов сказал о человеке, кто ценил свободу больше жизни. В Дамаске, среди мечетей и рынков, людных кварталов и незаметных, укрытых в зарослях вилл, я колесил на бешено мчащейся машине, уходя от невидимой погони, сбивая со следа агентов «Моссада», чтобы, наконец, оказаться на конспиративной квартире среди боевых флагов и символов палестинского сопротивления, где имел счастье и честь провести несколько ночных часов в обществе лидера палестинской организации ХАМАС, что ведет героическую и жертвенную борьбу с израильскими оккупантами. И пока доктор Халед Мишаль, страстный, источающий энергию ума и веры, отвечал на мои вопросы, мне чудились бесшумные бойцы сопротивления, крадущиеся в подземных ходах, проникающие под бетонную, возведенную евреями стену, чтобы метнуть в небо рыжее пламя взрыва, уносящее жизнь бойца, вселяющее в душу оккупантов животный ужас.

Александр Проханов: Господин Мишаль, что сделало вас таким, какой вы есть? Какие опорные события в вашей судьбе двигали вами от одного периода к другому?

Халед Мишаль: Я родился в окрестностях Раммалы на западном берегу реки Иордан в том знаменательном году, когда случилась трехсторонняя агрессия против Египта. В детстве для меня очень сильно звучала тема земли. Вместе с родителями ходил на наш земельный участок и помогал его обрабатывать, чувствовал землю руками, глазами, душой. От моих знакомых и близких я слышал, что часть нашей Палестины оккупирована. Я стоял на возвышенности в окрестностях моего города, смотрел на захваченную Израилем часть земли, и у меня было чувство, что часть меня самого захвачена врагом. Чувство горечи, чувство сопротивления и протеста росли со мной с детства. От родителей я постоянно слышал рассказы о той войне, в результате которой мы потеряли свободу. Мой отец участвовал в революции 36-го года против английской оккупации. Я впитывал рассказы отца о нашей истории и чувствовал, что я – часть этой истории. Поколение отца жертвовало во имя Родины, и теперь настал наш черед жертвовать. Я ходил к пограничной полосе, за которой оставались наши захваченные земли, и эта полоса казалась мне фронтом, откуда враг придет и оккупирует оставшуюся часть Палестины. Во время войны 67-го года мне было одиннадцать лет. Я видел беженцев, которые в ужасе переходили мост через реку Иордан, видел их несчастье и горе. Меня охватывали ярость, гнев, недоумение. Я не понимал, как великие арабские страны могли понести столь унизительное поражение от Израиля. Мы думали, что эти страны освободят Палестину, но их поражение было для нас шоком. Ярость и боль зарядили меня такой энергией, что я решил посвятить себя освобождению моего народа. После 67-го года мы стали беженцами в Иордании. Потом эмигрировали в Кувейт. Там я окончил школу. Постоянно испытывал тоску по Родине, куда не мог вернуться. Эти тоска и любовь подталкивали меня к борьбе. Я видел, как борются за свободу палестинские патриотические организации, как борется Арафат, какие они приносят жертвы. Но я видел их ошибки. Они слишком часто вмешивались во внутренние дела Ливана и Иордании, что отвлекало их от основного вопроса – освобождения Палестины. Это было пустой тратой энергии в ненужном направлении. К тому же они начали переговоры с Израилем в момент, когда революция продолжалась. И это приводило к ослаблению, затуханию борьбы. Они слишком увлекались показными мероприятиями, внутри которых была пустота и которые ничем не облегчали судьбу народа. Внешняя, показная активность – это опасность для любого сопротивления. Сила революции – в тесной связи с народом. Революционеры не должны превратиться в слой, который живет отдельно от народа. Идеология лидеров, о которых я говорю, была отрезана от арабских, исламских корней. Они старательно обобщали опыт революций всего мира, но ничего не взяли из ценностей нашего региона. Это не значит, что мы в ХАМАС отворачиваемся от революционного опыта Вьетнама и Кубы, России и Китая. Но я считаю, что любая революция прежде всего должна питаться национальными корнями, а уж потом впитывать опыт мировых революций. Именно эти рассуждения заставили меня и моих братьев по борьбе начать новый революционный проект на базе палестинского опыта. Палестинский человек – главный субъект нашего проекта. Осада Бейрута в 82-м году ускорила реализацию нашего проекта. Бейрут был первой арабской столицей, который пал под бременем оккупации. В результате палестинские революционеры были разбросаны по всему миру. В нашей революции наступил опасный этап, который можно было охарактеризовать, как «политика без сопротивления», «разговоры без действия». Это ускорило реализацию нашего проекта. Я являюсь одним из его основателей. Главным же вдохновителем и лидером был шейх Ахмад Ясин, недавно погибший от еврейской ракеты. Этот революционный проект рассчитан на длительное время, исключает компромиссы с врагом, реализуется лидерами, которые не уходят от опасностей, но подвергаются им наряду со всем народом. Погибают вместе с народом, побеждают вместе с народом. Мы верующие революционеры. Вера в Аллаха делает нас бесстрашными, и мы не боимся смерти. Жизнь и смерть человека в руках Всевышнего. Лидеров сопротивления обычно подстерегают две ловушки. Первая – это запугивание, когда лидеру угрожают и он начинает бояться, идет на компромиссы и уступки. Вторая – покупка лидера, когда алчность делает его зависимым от врага. Тогда он продает землю и свой народ ради своих личных интересов. Наша вера в Аллаха защищает от этих искушений и ловушек.

А.П. То, что вы сейчас произнесли, я бы мог адресовать русскому патриотическому движению, русским оппозиционным лидерам. Вы живете среди опасностей, смертей и угроз. Какие опасности грозят вам лично? В чем секрет педагогики, позволяющей воспитывать бесстрашных борцов?

Х.М. Бесстрашными делает нас убежденность в правоте. Наше дело правое, а дело врага ложное. Эта земля моих предков, моих отцов, я тесно связан с этой землей и ее историей. Мы ощущаем, что земля Палестины – часть великой истории, великой уммы, великой общины, славной и великолепной. В нас живет дух бесстрашных рыцарей. Наша борьба – естественная реакция свободного человека на завоевателя. Наш народ жаждет свободы, не соглашается стать рабом. У нас нет иных средств обрести свободу, кроме сопротивления. Международное сообщество не защищает нас, не возвращает нам наши права. Умеренная политика, переговоры с врагом также не приводят к освобождению. Остается одно – вооруженная борьба. Такое воспитание наши дети получают с малых лет, оно передается из поколения в поколение. В этом суть палестинского характера.

А.П. Вы лично подвергались нападению?

Х.М. В моей жизни было много трудных моментов. Но я не ухожу от опасностей, а иду им навстречу. Я сидел в иорданской тюрьме в 99-м году, перед тем как меня депортировали из Иордании. Иорданское правительство закрыло все наши офисы и прекратило деятельность ХАМАС на ее территории. Израильские спецслужбы охотились за мной, но я уходил от агентов «Моссада». Однажды я направлялся в мой офис в Оммане. Перед входом меня поджидали два агента «Моссада». Когда я вышел из машины, оба накинулись на меня. У одного в руке был маленький аппарат, величиной с сигарету. Он поднес аппарат к моему левому уху и впрыснул яд. Через поры кожи яд мгновенно вошел в меня. Я почувствовал, как у меня останавливается дыхание. На меня накатывалась сонливость. Яд действует таким образом, что как только человек засыпает, его дыхание останавливается. Целью Натаньяху было провести тихую, бесшумную операцию. Яд проник в меня, убивал, и я был на волоске от смерти. Мой телохранитель, который сопровождал меня, сумел поймать обоих агентов, обезоружил их в рукопашной схватке. Он поймал их и сдал иорданским властям. Их коварный план раскрылся. Натаньяху попал в неудобное положение. Король Хусейн позвонил Клинтону, разразился международный скандал. Натаньяху был вынужден прислать в Омман противоядие, которое прекращает действие яда. Через 48 часов после покушения в меня был введен антидот, и действие яда остановилось. Покушение на меня и связанный с этим скандал привели к тому, что из израильской тюрьмы был освобожден наш лидер шейх Ахмад Ясин, который подвергался там ужасным мучениям.

А.П. Существует мнение, что кадры, окружавшие Ясира Арафата, были коррумпированы. Как вы работаете с кадрами? Где берете специалистов в военной, экономической, политической области?

Х.М. ХАМАС борется сейчас на два фронта. Военный – за освобождение от Израиля оккупированной Родины. И политический – где мы создаем новое свободное общество. Источником кадров для нас являются члены ХАМАС. Мы – очень большое движение, наши члены обладают различными специальностями и квалификациями. Но мы приглашаем к сотрудничеству членов ФАТХ и других политических сил Палестины. Израильтяне, американцы, а также Палестинская администрация пытались подкупить некоторых наших руководителей, но это имело ограниченный успех. Между нами и Израилем идет война разведок. Они пытались много раз проникать в нашу организацию, пытались и мы. Иногда им это удавалось, удавалось и нам. Однако им удавалось проникнуть лишь на периферию организацию.