Свой жанр

А шарик, рванувшийся вверх, быстро потерял скорость, но все же продолжал всплывать. Дедичев напряженно застыл посреди арены, устремив к нему руки, зал не дышал, луч прожектора вел шарик все выше и выше, осветились тросы, растяжки, блоки - хозяйство воздушных гимнастов, потом "ребра плит перекрытия и круглое отверстие в центре купола. Голубой шарик влетел туда и исчез в вечерней темноте...

Саврасов толкнул деверь с лестничной площадки и оказался посреди длинного коридора, уходящего по дуге вправо и влево. Узкий коридор загромождали старые фанерные афиши, гуашь на них оплыла от дождей... Саврасов прислушался к себе - да, здесь, и повернул вправо. Навстречу прошла девушка, девчонка пожалуй. Лег так шестнадцати, в телесном трико, мягких тапочках и голубой пачке с блестками. Прошла, а потом окликнула:

– А вы зачем? Сюда посторонним нельзя!..

Саврасов остановился, обернулся. Как мы все любим что-нибудь запрещать! Даже в таком возрасте... Или просто тебе, сороке, любопытно? А что за любопытство к немолодому и неинтересному?

– Я к Дедичеву.

– Ой... А к нему не ходят... Он ни с кем не хочет разговаривать... А вы из газеты?

– Нет. Дело у меня.

Вот так: информации ноль, а вроде бы что-то объяснил.

– А-а... Ну идите. Это туда, дальше. Там написано.

– Я найду. Спасибо, девочка, - подчеркнул обращение Саврасов и поджал губу.

Девчонка сердито фыркнула и удалилась, жестко держа спину и стуча пятками по полу.

Саврасов усмехнулся и пошел дальше. Возле нужной двери он остановился. Точно, здесь. Собственно, вот же афиша приколота: "Юрий Дедичев". Непохожий красавец, высоко над ним - голубой шар. И тоже без жанра... Мистер Икс Дедичев. Кумир всех девушек и дам. "К нему не ходят, он ни с кем не разговаривает". А дверь?.. Э-э, мистер Икс, дверь-то запирать нужно! Вот я вхожу - придется разговаривать...

За фанерной дверцей плескалась вода. Пахло вазелином, пропотевшей одеждой, табачным дымом. Саврасов, не снимая плаща, уселся в кресло, вытянул ноги и закурил.

Наконец брякнул крючок, дверь душевой отворилась, и в клубах пара возник красный и лохматый Дедичев, завернутый в махровую простыню. Замер, глядя на незваного гостя, потом спросил:

– Пришли, да?

Дерзкая интонация странно противоречила голосу - мягкому, чуть картавому.

– А вы что, ждали?
– в тоне Саврасова тоже прозвучала резкость.

– Ждал, - вдруг как-то равнодушно отозвался Дедичев и стал вытираться.
– Отвернитесь, что ли, мне одеться надо...

– Простите, - Саврасов встал и отвернулся. Почему-то в гримуборных редко бывают окна, а торчать, уставившись в угол, противно. Он сдержался и спросил спокойно:

– Что, почувствовали меня?

– Сразу, только на арену вышел. Второй сектор, пятый ряд...

Саврасов слышал шелест одежды, скрип половиц - и спиной ощущал чужую волну. Так ощущаешь поток тепла от печки. Только это было иначе - тяжело, давяще и воспринималось не кожей, а где-то глубже. Он приблизил руки одну к другой и принялся мысленно бинтовать себя от головы к ногам слоями плотной непроницаемой пленки. Стало легче.

– Окуклились?
– насмешливо спросил Дедичев.
– Что, неприятно, когда тебя не любят? Поворачивайтесь, я уже оделся... А мне каково было работать? Вы ж на меня сердились раньше, чем увидели.

– Верно. Сердился. Потому и пришел в цирк.

– Да вы вообще-то кто?

– Доктор Саврасов, Анатолий Максимович.

– Чего доктор?

– Я медик. Врач-психокинетик.

– Вот оно что... Ну-ну. И что нужно от меня медицине?

– Вас, Дементьев. Вы нужны медицине.

Лицо артиста стало неподвижным.

– Моя фамилия - Дедичев. Показать паспорт?

– Не надо. Я знаю, что вы - Дементьев. Вас узнал доктор Левин. Он бывал у покойного Митрофана Сергеевича, видел вас и запомнил, Юра. Простите, Юрий Петрович.

Дедичев пристроился на высокой табуретке, склонил голову набок и посмотрел на Саврасова как-то сбоку и снизу.

– Ладно, допустим, Дементьев. И что? Что нужно вам от Дементьева? Дементьевскую мазь?

– Мазь?
– Саврасов задумался.
– Мазь, конечно, хорошо бы. Дементьевская мазь - это вещь.

– Мазь, значит...
– Дедичев перевел дух и зло усмехнулся.
– Не будет вам мази!.. До чего же дед в людях понимал! Говорил: первым делом мазь будут выдуривать. Не дам! Семейный секрет. Вот так.

Саврасов прищурился, глубоко затянулся и положил сигарету на край пепельницы. Охватил сцепленными пальцами колено, тоже вздохнул и ответил очень спокойно:

– Собственно, о мази заговорили вы, а не я. Мазь - дело десятое. Дадите - спасибо, не дадите - бог с ней...

И сделал паузу.

– А если не мазь, так что вам нужно?

– Да вы ведь поняли уже...
– Саврасов вдруг ощутил тяжкую усталость. С самого начала знал - не получится. Не хотел унизительного и бесплодного спора. И Левину сразу сказал: не пойду. Тамара вмешалась. Ортодоксальная добросовестная Тамара. Права, конечно, - дело важнее гордости...

Он пожевал губами и сказал наконец:

– Юрий Петрович. Я пришел предложить вам работу. У нас в клинике. Хватит цирка. Нужно людей лечить.

Дедичев посмотрел на него с сожалением и покачал головой.

– Не спешите, Юра. Выслушайте. Вы - психокинетик прирожденный. Наследственный. И редкостно сильный. Очевидно, Митрофан Сергеевич учил вас?..

– Учил, - Дедичев коротко вздохнул.

– А отец ваш, мне говорили, не имел дара...

– Да, - сухо отозвался Дедичев.

– Видимо, психокинетические способности определяет какой-то редкостный рецессивный ген... Вы не женаты еще? Вам надо будет очень тщательно подбирать себе жену...

– С ума сошли! Я что - бугай племенной?

– Нет. Вы - носитель редчайшей наследственности... Но это все так, к слову. Почему вы не занялись целительством?

Дедичев снова вздохнул. Вскочил с табуретки, нервно заходил по комнате. Потом резко остановился.

– Слушайте, доктор... Почему я должен перед вами отчитываться?

– Не передо мной. Перед больными. Значит, перед совестью.

– Перед совестью?
– он криво улыбнулся.
– Потому и не лечу! Эх, да что вы знаете о целительстве?!

– Кое-что знаю. Мало, конечно. Но людей лечу. Клиника у меня на сорок мест. Плюс амбулаторные больные...