Священный меч Будды

— Что же тебя здесь удивляет?

— Я в первый раз слышу об этом.

— Теперь уж ты этого не можешь сказать. Неужели у тебя хватит смелости добраться до самого Пегу?

— У меня хватит ее, даже если бы пришлось добираться до самой Индии.

Теон Каи посмотрел на него с еще большим удивлением.

— Вот это человек! — воскликнул он с неподдельным восторгом. — Не хочешь ли ты остаться со мной?

Капитан вздрогнул от такого неожиданного вопроса.

— Нет, — твердо ответил он. Чело бандита затуманилось.

— А если бы я стал принуждать тебя к этому? — спросил он.

— Я скорее дам себя убить, чем сделаюсь разбойником.

— Ты презираешь это ремесло?

— Я отказываюсь потому, что должен разыскать священный меч. Я поставил на карту свою честь.

Теон Каи поднялся, приблизился к капитану и, положив ему на плечи свои руки, сказал:

— Ты благородный человек! Завтра я тебя отпущу.

Затем он ударил два раза в гонг, висевший на пороге одной из дверей.

На этот зов явился роскошно одетый бандит, который принес целый ряд фарфоровых чашечек цвета зеленой морской води, установленных на подносе, и большой чайник, разрисованный картиной отступления Бодхидхармы, стоящего на легендарном плоту.

Чай, по китайскому обыкновению без молока и без сахара, был разлит в чашечки. Теон Каи первый подал пример, храбро опорожнив несколько чашек; американец, подражая ему, опорожнил их не менее полусотни и подсел поближе к чайнику, чтобы, если окажется возможным, выпить еще столько же.

Гостеприимный бандит еще несколько минут забавлялся разговором с пленниками, рассказывая про свою шайку и ее кровавые подвиги, а затем удалился, предупредив, что будет ждать их к обеду.

— Клянусь Бахусом! — воскликнул американец, кидаясь к чашечкам и опоражнивая их одну за другой. — Какой милый человек! Я никогда в жизни никого не встречал, кто походил бы на этого бандита. Клянусь вам, друзья мои, что я чувствую себя способным полюбить его, несмотря на его желтую рожу и глупые усы.

—А я чувствую себя в состоянии расцеловать его! — с энтузиазмом объявил поляк. — Честное слово, я поцелую его, если только он накормит нас еще и хорошим обедом.

— Этот человек способен угостить нас по-княжески, мой мальчик. Все зависит от того, какова у них стряпня.

— Не беспокойтесь, Джеймс, — сказал капитан, — здесь не будет недостатка ни в знаменитых гнездах саланганы, ни в трепанге, ни в обильных и вкусных напитках, которые я посоветую вам употреблять умеренно, если вы не хотите потешить Теон Каи видом пьяного иностранца.

— О! Вы меня обижаете! Я буду держать себя как истый американец, как настоящий джентльмен. А между тем чем мы займемся до обеденного часа?

— Я предлагаю хорошо отоспаться на террасе, — сказал поляк. Предложение было принято с удовольствием. Четверо пленников, если можно еще их так называть, направились к ближайшей террасе, растянулись на бамбуковых стульях, полускрытых между растениями, и скоро задремали, убаюкиваемые болтовней гоомеи, или монгольских певцов, порхавших по вазам.

Часов около четырех их разбудил бандит и, проведя через целый лабиринт ширм, ввел в другую залу, стены которой были покрыты белой материей, расшитой шелком, а посреди комнаты стоял накрытый стол, гнувшийся под тяжестью фарфоровых блюд, поставленных на скатерти из расписной бумаги.

Теон Каи уже ожидал их. Он сел в конце стола на хозяйском месте, поместив капитана по левую руку, — место, считающееся в Китае почетным, американца — по правую, а остальных напротив себя.

Обед начался обильным возлиянием белого вина, приторного и слегка подогретого, затем следовали одно за другим десять блюд, из которых восемь было горячих, а два холодных, являвшихся как бы отдыхом для приглашенных, так как китайцы обычно едят только горячие блюда.

Эти блюда состояли из первосортного риса, сваренного в воде, сахарных пирожков, корней кувшинчика в приправе, жареных кузнечиков, утиных яиц, сваренных всмятку, осетровых жабр, китовых усов под сладким соусом, рагу из раков и воробьиных горл.

Американец, совсем не умевший обращаться с палочками из слоновой кости, которые довольно плохо заменяют в Китае ложки, почувствовал себя в крайнем затруднении перед своей порцией риса, но для него нашлась огромных размеров ложка, и тогда нужно было видеть, какое количество риса умещалось зараз в этом ненасытном желудке! Достойный янки, не внемля знакам капитана, который советовал ему быть поумереннее, и глухой к словам Мин Си, пожирал за четверых, часто помогая себе пальцами, а то и прямо языком вылизывая тарелки. Едва он опоражнивал одно блюдо, как придвигал к себе второе, третье, четвертое и пятое. Он грыз кости, точно собака, не евшая целую неделю, засовывал свои пальцы во все рагу и подносил к губам соусники, заполненные черными, желтыми и красными напитками, которые и выпивал, как будто это было вино или виски. Казалось, он хотел продемонстрировать бандиту способность своего бездонного желудка поглощать гигантские количества пищи; впрочем, в этом от него мало отставал поляк, жадно поглощавший предлагаемые яства.

Прислужники поставили на стол штук сорок больших графинов, наполненных апельсиновым и ананасовым соком и сладкой водой. Американец и поляк, рассчитывавшие на полсотни бутылок вина, были разочарованы; тем не менее они оказали честь всем этим напиткам, и притом в такой степени, что в несколько минут добрая треть графинов была пуста.

После этого подали вторую часть обеда, тоже состоявшего из десяти блюд; тут были гнезда саланганы в желатине, которые оба обжоры объявили превосходными, лягушки, бараньи глаза с чесноком, осетровые жабры в собственном соку, рыбьи плавники, голубиные яйца, бамбуковые побеги под соусом и фрикасе из жинь-дзенга в сладкой подливке.

Все эти блюда прошли перед американцем, который возвратил их слугам совершенно пустыми и даже потихоньку вылизанными языком и пальцами.

Теон Каи казался чрезвычайно удивленным и не отрывал глаз от американца, который продолжал все больше и больше входить в азарт.

— Это настоящий слон, — повторял, смеясь, любезный бандит.

Третья часть этого лукуллова для иностранцев, но вполне обычного для тонкинца или китайца обеда, состояла опять из десяти новых блюд, исключительно горячих, поставленных на пылавших угольях. Самым последним был чай, сервированный в чашечках тончайшего голубого фарфора.

Бандит извинялся, что не мог достать драматической труппы, без участия которой не обходится ни один званый обед в Китае, так как китайцы и тонкинцы любят совмещать удовольствия желудка с удовольствиями зрения и слуха.

— Это пустое, — сказал американец, под тяжестью которого стул стал издавать жалобные стоны. — Я предпочитаю трубку и бутылку ликера драматической труппе.

Хлебосол-бандит схватил налету желание ненасытного гостя и велел принести несколько графинов крепкого росолиса, трубки и вазу с душистым табаком. Тотчас же беседа стала чрезвычайно оживленной. Американец, выпивший больше, чем следовало, болтал за десятерых. Стоило послушать, как он пересказывал историю войны за американскую независимость.

Мин Си тоже болтал не меньше, и у него также все перепуталось в голове; говоря о китайской литературе, он смешивал стихотворения знаменитого Лю Цзунъюаня с произведениями Синь Ци-цзи, а изречения Конфуция с изречениями Гунсунь Луна.

Между тем поляк любезно рассказывал о кораблях, бригах, шхунах, барках, якорях, пушках, но время от времени терял нить рассказа, не находил ее и кончал тем, что падал на стул, вздыхая при этом так тяжело, что можно было принять его за больного.

Около полуночи гости удалились в отведенные им комнаты, но, за исключением капитана, нетвердо держась на ногах и с тяжелой головой. Это не помешало им всем на другой день на заре быть на ногах и готовыми к отъезду.