Священный огонь

– Мартин, я хочу быть с тобой честной. – Она поглядела на собаку, мирно лежащую в углу. Платон положил свою продолговатую голову на скрещенные лапы. И тут пугающая правда, вопреки ее воле, рывками поднялась из глубины души и хлынула на поверхность. – У меня не было никаких животных. Никогда. И теперь у меня совсем другая жизнь. Я живу одна. Когда-то у меня была семья. Муж и дочь. Но сейчас они живут отдельно, и я с ними не общаюсь. Я сделала неплохую карьеру, Мартин. У меня была хорошая работа в администрации центра медицинских исследований. Я делала ее добросовестно и ответственно. Я контролировала сайты, работала в экономической сфере, в комиссии по грантам и оценивала результаты исследовательских программ. Я функционер. – Она прерывисто задышала. – Я прогуливалась в парке, каждый вечер смотрела новости и всегда голосовала. Иногда я смотрела старые фильмы. Вот и все, так я и живу изо дня в день. Ты не выносишь таких людей и никогда их не выносил. – Она перестала сдерживаться и заплакала.

Мартин с жалостью посмотрел на нее.

– Четвероногий приятель мог бы тебе помочь. Я знаю, что мне он очень помог. Понимаешь ли, мы ведь чем-то обязаны животным. С их помощью мы преодолеваем стену человеческих условностей. Поэтому должны быть благодарны нашим зверям.

– Животное не может мне помочь. И ни в каких привязанностях я не нуждаюсь.

– Но ты сначала попробуй. Измени свою жизнь хоть немного. У людей должен быть выбор. Если у нас нет выбора, мы, в сущности, и не живем.

– Нет, нет. Я знаю, ты думаешь, будто это пойдет мне на пользу, но ты не прав. Ничего хорошего тут нет. Я его не возьму. Я не тот человек. И перестань меня упрашивать.

Мартин засмеялся:

– Не могу поверить, что ты сейчас это сказала. Точно так же ты говорила, когда мы поспорили в последний раз, и слова были теми же самыми. – Он покачал головой. – Ладно, ладно... Я всегда хотел от тебя слишком многого, верно? И с моей стороны это было глупо. Зачем просить у тебя? Я могу обратиться еще кое к кому, кое-кто еще, слава богу, жив. Ты не хочешь пробовать и не желаешь ничего менять. Мне это понятно. Ты всегда была осторожна, ты всегда была умнее и проницательнее меня. Тебе не повезло, что мы когда-то встретились.

Нависло тяжелое, напряженное молчание. Предвестие безмолвия смерти. Он приподнялся:

– Скажи, что ты меня прощаешь.

– Я прощаю тебя, Мартин. Я тебе все прощаю. Мне жаль, что я была к тебе несправедлива. Я никогда не могла делать то, что тебе хотелось. Прости меня, пожалуйста. Это моя и только моя вина.

Он принял ее слова близко к сердцу. Миа заметила, как порозовело его бледное лицо. Очевидно, он достиг момента, к которому давно стремился. Он сказал ей все, что хотел. Его жизнь подошла к концу. Он как будто довел ее до обозначенной черты и бросил.

– Иди, ступай своей дорогой, моя милая, – негромко и ласково проговорил он. – Когда-то я очень тебя любил и помню тебя такой, какой ты была. Прошу тебя, не забывай обо мне.

Собака даже не встала, чтобы проводить ее к двери. Миа покинула квартиру Мартина, молча взяв сумку и пальто, прошла через холл, озаренный ярким солнечным светом, спустилась в лифте и вышла в прохладный осенний город. Она вновь оказалась в хрупкой, но вполне реальной структуре своей хрупкой, но вполне реальной жизни. Села в первое остановившееся такси и вернулась домой.

В ее квартире Мерседес убирала ванную комнату. Она встретила Миа в передней со шваброй и флаконом моющего средства в руках. Мерседес всегда носила аккуратную свежевыглаженную форму службы социальной помощи – ярко-синий жакет с красными погонами, узкие брючки и туфли на мягкой подошве.

Мерседес обслуживала пятнадцать пожилых женщин в качестве сотрудницы отдела социальной помощи и приходила два раза в неделю, обычно в отсутствие Миа. Она называла свою работу «домашним хозяйством», потому что это звучало точнее, чем «оказание социальной помощи», «инспекция здоровья» или «полицейский шпионаж».

– Что с вами случилось? – удивленно спросила Мерседес, отложив метлу и флакон с гелем. – Я думала, что вы на работе.

– Сегодня у меня тяжелый день. Трудное испытание. Мой друг при смерти.

Мерседес тут же проявила профессиональное сочувствие. Она взяла у Миа пальто:

– Я сейчас приготовлю вам раствор.

– Я не хочу пить раствор, – устало откликнулась Миа, устроившись за складным полированным кухонным столом. – Он дал мне лекарство для памяти. Эта мерзость до сих пор действует.

– А что за лекарство? – осведомилась Мерседес, сняв с головы сетку для волос и сунув ее в карман жакета.

– Двести пятьдесят миллиграммов энкефалокрилина.

– О, это ерундовая доза. – Мерседес распушила свои темные волосы. – Выпейте раствор.

– Я бы предпочла минеральную воду.

Мерседес придвинула раствор поближе к Миа и тоже села за кухонный стол. Она налила пол-литра дистиллированной воды, аккуратно вынула и раздавила несколько маленьких таблеток с минеральными добавками. Аппарат для растворов был самым сложным и дорогим из всех кухонных приборов в этом доме. Миа не считала себя ни транжиркой, ни прагматиком, но делала исключение для растворов. А также, честно признаться, любила хорошую одежду и гордилась этим. Еще она допускала ряд исключений для конвертов от старых видеоигр двадцатого века и си-ди-ромов. Миа привлекали старые сентиментальные бумажные безделушки, и она не стеснялась этой слабости.

– Думаю, что мне следует тебе рассказать, – начала Миа, – если я не смогу ни с кем поделиться, то ночью не буду спать. Через три дня у меня осмотр, и если я сегодня не усну, это отразится на результатах.

Мерседес с облегчением взглянула на нее:

– Вы можете поговорить со мной. Ну конечно, вы можете мне все рассказать.

– И ты зафиксируешь это в своем досье?

Мерседес явно обиделась:

– Разумеется, я зафиксирую это в своем досье. Было бы нечестно, если бы я не отмечала все беседы в своих досье. – Она бросила в минеральную воду несколько шипучих таблеток. – Миа, мы знакомы уже пятнадцать лет. Вы можете мне доверять. Сотрудники службы социальной помощи любят, когда их клиенты разговаривают. А для чего же еще мы здесь работаем?

Миа подвинулась вперед и оперлась локтями о стол.

– Я познакомилась с этим человеком семьдесят лет тому назад, – сказала она. – Тогда он был моим другом, любовником. Он повторял мне сегодня, что мы совершенно не изменились, но, конечно, мы изменились. Мы изменились до неузнаваемости. С ним уже все кончено. А я... семьдесят лет назад я была молодой. Я была девушкой, его девушкой. Но теперь-то я не девушка. Теперь я – нечто, пытающееся быть женщиной.

– Вы как-то странно говорите.

– Я говорю правду. И я не его женщина. Долгие годы я была замужем за другим человеком. У меня не было любовников. Больше я никого не любила. Я ни на кого не обращала внимания. Я ни с кем не целовалась, ни с кем не кокетничала. Сейчас у меня нет семьи. У меня нет менструаций. У меня нет приливов и озноба. Я постсексуальная личность. Я постженская личность. Я старуха. Я техностаруха конца двадцать первого века.

– По-моему, вы выглядите как женщина.

– Я одеваюсь как женщина. Все это неестественно.