Святая Земля. Путешествие по библейским местам

Так и священные крокодилы Файюма были избраны судьбой как вместилище тайн. Когда Гренфелл и Хант вели раскопки в оазисе в поисках папирусов, кстати, найденных в поразительном изобилии, сначала они сильно разочаровались, обнаружив лишь мумифицированных крокодилов. Их неудовольствие передалось рабочим, один из которых в ярости бросил священную рептилию на землю, и от удара она внезапно раскрылась, и оттуда посыпались папирусы! Тогда все бросились потрошить других крокодилов, которые и в самом деле представляли собой настоящие библиотеки, поскольку жрецы набили их тела разного рода старинными рукописями: фрагментами сочинений древних классиков, царскими указами, частными письмами, земельными кадастрами, финансовыми отчетами и прошениями. Иногда только фантастическая случайность позволяет узнать что-либо о вещах, столетиями пребывавших в забвении.

Попрощавшись с дружелюбным офицером, я вернулся в Каир другим маршрутом, по дороге, которая шла параллельно Нилу. Она не раз подходила к реке вплотную, а потом поднималась на высокую набережную и мчалась мимо полей кукурузы и сахарного тростника. Высоко над пальмовыми кронами видны косые белые паруса нильских судов, бесшумно скользящих вверх и вниз по реке. Мимо шагают вереницы верблюдов, в черной, густой пыли трусят ослы, гогочут гуси, кулдыкают индюки, кричат петухи, воркуют голуби, лают собаки, смеются и плачут дети, и черная земля на берегах каналов окружает колодцы- шадуфы, укоторых стоят мужчины, поднимающие воду в протекающих кожаных ведрах.

Если бы удалось избавить египетские деревни от малярии и офтальмии, а также сотен других инфекционных заболеваний, они стали бы самым идиллическим местом на свете. Они кажутся такими прекрасными в полосатых тенях от пальм, дома с плоскими кровлями тесно прижимаются друг к другу, белые минареты вздымаются ввысь, отражаясь в голубой воде каналов, а на крышах домов или по соседству с ними устроены белые башни голубятен, и тысячи голубей взлетают в небо, крылья мелькают в ярком солнечном свете.

В оазисе Файюм эти башни-голубятни выглядят порой более значительными, чем людские жилища, мне рассказали, что голубей разводят ради удобрения, поскольку птичий помет является наилучшим средством для повышения плодородия дынь. Интересную ассоциацию это вызывает с Четвертой книгой Царств — «И был большой голод в Самарии, когда они осадили ее, так что ослиная голова продавалась по восьмидесяти сиклей серебра, и четвертая часть кааба голубиного помета — по пяти сиклей серебра» ²⁵ . Вероятно, в Древнем Израиле птичий помет продавали на удобрения, как это делают и в современном Египте.

Я прибыл к руинам Мемфиса, расположенным в пальмовой роще. От Мемфиса осталось даже меньше, чем от Вавилона, и сегодня мало что может рассказать об одном из самых великих городов древнего мира. Темнота пробирается сквозь деревья, словно старая ведьма, и странно идти по пальмовой роще, где лежит рухнувшая статуя фараона, смотря в небо, а потом бесстрастный сфинкс с губами, чуть тронутыми улыбкой, появляется перед путником — белый и молчаливый.

Над гигантской статуей Рамсеса II установлен навес, и смотритель указывает путь на балкон, с которого можно рассмотреть распростертого фараона. Он похож на поверженного лилипутами Гулливера, и лицо его обращено к крыше. Охранник шепотом сообщает, что ухо статуи достигает фута в длину. Она такая большая, что вблизи ее просто невозможно рассмотреть. Ребенок мог бы съехать вниз по губе, как по перилам. Нос напоминает небольшой холм, выступающий над огромными, гладкими щеками.

Сам не знаю почему, но внезапно я сказал охраннику, что это место населено ифритами— демонами, и в его глазах появился столь неподдельный ужас, что я понял: я угадал самые распространенные здесь суеверия. Последнее мое воспоминание о Мемфисе — бледный улыбающийся сфинкс посреди пальмовой рощи.

9

В воскресенье в восемь утра я отправился в Старый Каир, чтобы посетить курбан — литургию в коптской церкви Абу Сефаин. Предполагалось, что в этот день, в середине службы, состоится также крещение, потому что старинный ритуал коптской церкви предписывает, что младенцы должны получить первое причастие сразу после крещения. Это правило было общим в первый век христианства, когда крестились в основном взрослые люди, а в египетской церкви твердо придерживаются изначальных традиций, не поддаваясь на искушения времени. Так что каждый коптский младенец в наши дни получает то же крещение, что и взрослый человек, как это было с язычниками раннехристианской эпохи.

Когда я прибыл на место, темная старая церковь уже наполовину заполнилась. Обильно воскуряемые благовония насытили воздух едким дымом. Алтарная преграда сияла в свете свечей, и сквозь открытые в ней врата я мог видеть, как священник передвигается в святилище, как горят свечи на алтаре.

Снова и снова входили люди, они опускались на колени и касались ладонями пола, обращаясь с молитвой к алтарной преграде, потом подносили к губам конец храмовой завесы. Самые благочестивые так и оставались на коленях, в молитвенной позе, раскачиваясь вперед-назад и касаясь лбом порога.

Такая же поза принята в исламе, и я читал описания коптских церемоний, в которых западные наблюдатели объясняли коптскую молитвенную традицию влиянием мусульманского ритуала. Но все совсем наоборот. Мусульмане заимствовали обычай стоять на коленях и простираться у христиан, ведь когда был составлен Коран, христианские святые и отшельники уже много веков практиковали ту же позу в пустынях и монастырях Востока, например святой Симеон Столпник в Сирии.

Писания восточных отцов церкви содержат много упоминаний о том, как надо простираться на молитве, целовать вход в храм, колонны церкви. Коптские монахи по-прежнему придают большое значение этому жесту, и рядовые верующие, как я мог видеть в Абу Сефаин, все еще опускаются на колени и ладони перед алтарем, как делали наши праотцы-христиане в старые времена. На Западе единственным «реликтом» этого обычая является коленопреклонение перед Святыми Дарами, когда верующие опускаются на оба колена, и католический ритуал prostratio,когда верующий ложится ниц.

Паства состояла из бедных людей, живущих в окрестных кварталах. Мужчины в церкви оставались в фесках — действительно, Восток! — в то время как большинство женщин сидели на полу, скрестив ноги, а головы их прикрыты черными платками. Меня очаровало то, что детям — некоторые из них едва умели ходить, — разрешалось сидеть на ступенях, ведущих к алтарю, и маленькие глазки с любопытством заглядывали внутрь святилища. Серьезно изучая собравшихся, они сидели там и в то время, когда священник готовил алтарь к курбану. А если ему приходилось на пару минут выйти из алтаря, он вынужден был перешагивать через двух-трех ребятишек; один раз смуглый малыш забрался в святилище, и священник осторожно вывел его оттуда, ласково потрепав по волосам. И хотя у нас найдется немало тех, кто заявит, что копты погрязли в невежестве и суевериях, на самом деле они не забыли слова Иисуса: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне» ²⁶ .

Пока я рассматривал живописную паству и размышлял о том, как поразительно копты имитируют облик своих завоевателей, — ведь в их одежде нет ничего такого, что отличало бы их от соседей-мусульман, кто-то осторожно потянул меня за рукав. Это был один из моих друзей, младший сын ризничего, с которым я встречался во время предыдущих посещений церкви. Он повел меня с того места, где я сидел, во двор церкви, где в ноздри ударил аромат свежего хлеба.

— Отец готовит священный хлеб, — прошептал мой спутник и указал на потемневшую пекарню, где старик в галабиеи феске бормотал псалмы по-арабски и хлопотал у кирпичной печи.

Для каждого курбана выпекают евхаристический хлеб — на алтаре для причастия должен быть хлеб только что из печи, его обязательно должен готовить ризничий в утро литургии. Он выпекает около двадцати хлебов, светло-коричневых, гладких, красивой формы, примерно три дюйма в диаметре и дюйм в толщину. Сверху на каждом хлебе есть отпечаток в форме креста.

Когда мы вернулись в церковь, священник уже облачился для проведения литургии. Риза с глубоким вырезом по горлу, сверху еще одно одеяние до самого пола, без пояса. Облачение священника было сшито из шелка кремового цвета и ничем не украшено. В отличие от многих других, он не надел на голову платок- шамла, который повязывают, как тюрбан; вместо этого священник носил подобие митры, невысокое и круглое, а не раздвоенное посредине, как это принято на Западе. Головной убор был обильно расшит крестами, а сзади почти до пят опускался длинный плат-вуаль, украшенный единственным крестом. Не было ничего, напоминающего стихарь, пояс, манипулу или орарь. Сопровождавший священника дьякон, босоногий молодой человек, был облачен в стихарь без пояса, через левое плечо перекинут орарь, а на голове красовалась небольшая белая шапочка.